Ревность (ЛП) - Лили Сэйнткроу (Сент-Кроу)

Я уже чертовски устала от омлетов!

— Нет, спасибо, — наконец ответил он. — Ночью остаюсь.

— О, хорошо, — я нашла свою пару джинсов и быстро сложила их, затем сложила одну из фланелевых рубашек Огаста. Я предложила погладить вещи, но у него было странное выражение на лице, и он сказал не надо. Я сделала все по-своему, но когда он пришел домой и увидел все, то забрал утюг и спрятал его куда-то.

Странно. Но охотники странные. Даже у папы были свои заскоки.

Ну вот. Я думала об отце. Я никогда не спрашивала Огаста, когда вернется папа. Иногда работа занимает некоторое время. Я была уверена, что он вернется.

Не так ли?

Я пыталась не думать об этом. Раньше он всегда возвращался. Но... в глубине души, я никогда не была уверена в том, когда будет последний раз.

Я смотрела телевизор. Для парня, у которого такая классная плазма, он не часто смотрел ее. А когда смотрел, то чаще всего черно-белые фильмы. В чем прелесть классного телевизора, если ты смотришь только оттенки серого?

Кто-то забарабанил в дверь. Мое сердце подпрыгнуло к горлу, как заяц на высокой скорости. Я бы вскочила на ноги, но Огаст уже встал, захватывая сигарету и делая последнюю затяжку.

— Спокойно, принцесса, — он выглядел удивленным. — Если бы это была какая-то проблема, я бы уже был снаружи и вел погоню. Я чую: это хорошие новости.

Теперь я складывала голубой свитер. Я внимательно сосредоточилась на его рукавах, пока Огаст подходил к двери. Пожалуйста, пусть это будет он, я молилась. Пожалуйста.

А потом, чудо из чудес, Бог услышал меня! Я услышала папин голос.

— Черт тебя побери, Добровски. Почему ты живешь на третьем этаже? — он тяжело ступил, как если бы его ботинки были полны снега.

Огаст казался удивленным.

— Здесь безопасно. Ты выглядишь чертовски ужасно. Ты...

Побитый и свободный.

— Я не добрался до него. Где Дрю?

Огаст вздохнул.

— Жива и здорова. Она одержима тостом. Подвинься, а то я не могу закрыть дверь.

В глазах все поплыло. Я глубоко вдохнула, плечи расслабились. Сердце колотилось, это был высокий, сильный галоп счастья. Я знала, что чувствовал багаж в аэропорте в тот момент, когда знакомые руки смыкались на его ручке.

Это папа. Он наконец вернулся. Он здесь, и мы собирались двигаться дальше. Счастье заполнило меня, пока я не подумала, что взорвусь, и высвободились слезы гнева. Если бы я заплакала, он бы одарил меня Тем Взглядом, как будто я была сентиментальной девчонкой, и он не знал, что делать. Но я не могла остановиться. Теперь я смогла признаться себе: я боялась, что не выберусь отсюда.

Теперь было безопасно.

Я свернула свитер, как если бы складывала его в коробку. Он был здесь! И это означало, что мы уезжаем.

Я не могла дождаться!

Глава 25

Белые стены. Солнечный свет. Запах лимона, чистящего средства, свежего воздуха. Мои глаза приоткрылись, вбирая каждую мелочь. Я долгое время лежала там, просто смотря, необычайно онемевшая.

Я слышала чье-то дыхание, и горячее, молниеносное облегчение прошло через меня. Грейвс? О, спасибо Господи! Мне так много надо тебе рассказать!

Я медленно перевернулась. Моя спина напряглась, руки и ноги тоже. Шея резко заболела. Я чувствовала себя покрытой коркой и потной, кожа скользила по чистым простыням. Я была только в нижнем белье, и больше ничего. Не было даже повязки на запястье, даже лифчика!

Как такое случилось? Потолок был в белой штукатурке, с постоянно повторяющимся скульптурным рисунком бриллиантов и роз. Другая Школа была более грязной — грязь в углах, маты в комнатах для спаррингов использовались до тех пор, пока не развалятся, в раздевалке для девочек повсюду плесень, и даже хлорка не способна убрать такого рода вонь.

Но не здесь. Здесь, в Главной Школе, все сверкало и было чистым, мне стало интересно на этот счет. Я никогда не видела, чтобы кто-либо убирался. Вы бы подумали, что здесь орудовала армия швейцаров.

На белой тумбочке с длинными, тонкими ножками стояла лампа. У нее были хрустальные канделябры вместо абажура, и она все еще горела. Маленькие радуги, пойманные в отражениях, свет, отражающийся на медной, антикварной основе. Я поднялась на локтях, пялясь на лампу, как если бы она была космическим кораблем или типа того.

Где я, черт возьми?

Я ненавидела просыпаться с этим вопросом. Конечно, это клише, но это также глубокий источник ненадежности, проглатывающий любой отдых, который вы приобрели в течение ночи. Мой пульс подпрыгнул. Я медленно села, сжимая бледно-кремовый край простыни и подтянула к груди белый подол одеяла. Прохладный воздух касался моей обнаженной, потной спины.

Комната была небольшой, но прекрасной, на одной стене висели полосатые, сосновые книжные полки. Окна были огромными, открытыми и полными послеполуденного солнечного света, падающего на занавески и белое атласное сиденье у окна. В комнате стоял маленький, белый стол на ножках, неуклюжее, старинное, офисное кресло из бледной древесины было повернуто спинкой к окну и стояло напротив стола. Приоткрытая дверь показывала белую плитку и, что было вероятнее всего, ванную комнату. Другая дверь, должно быть, вела в коридор, потому что она была усеяна замками и заперта на засов. Шкаф с дверьми-зеркалами был также приоткрыт, и я увидела, что там висела знакомая одежда. Большой, белый комод с зеркалом и белым, атласным сидением, поверхность туалетного столика выглядела любопытно обнаженной напротив старинной, медной, украшенной причудливыми узорами рамы.

Какого черта?

В затененном пространстве между столом и книжными полками Кристоф сидел на полу. Его голова была откинута назад, шея вытянута, волосы в художественном беспорядке. Его глаза были закрыты, губы слегка приоткрыты. Он был в глубоком сне, и ружье — вероятно, то, с которым я его видела в Дакоте — лежало у него на коленях. Его руки лежали безвольно и изящно, и на нем был другой тонкий, черный свитер с V-образным вырезом и джинсы. Ноги вытянуты, носки ботинок немного ободраны, изношенная подошва образовывала V, и солнечный свет ласкал ее края.

Я поднялась, дотронулась до маминого медальона. Продолжала держать одеяло у груди, пока искала какую-нибудь одежду. Если ничего не выйдет, тогда я оторву кусок простыни, но...

Когда я кинула еще один взгляд на Кристофа, его глаза — голубые огоньки в тени книжных полок — были открыты. Его дыхание не изменилось. Не дрогнул ни один мускул. Он смотрел на меня, и Господи. Горячий поток проложил себе путь вверх по шее, обжигая мои щеки. Зажившие отметки клыков на запястье стали странно покалывать, и я убрала пальцы от теплого металла кулона.