Последний штурм — Севастополь - Сергей Ченнык

Кстати, применение русскими при вылазках столь непривычного холодного оружия, которое было достаточно эффективным в условиях ночного траншейного боя, но при этом считалось у союзников варварским, не могло не вызвать протесты среди союзного командования. «Подобные случаи повторялись так часто, что сам генерал Канробер счел нужным сообщить о том начальнику Севастопольского гарнизона, генерал-адъютанту Сакену. “Позвольте мне — писал он — довести до вашего сведения факт, по всей вероятности, вам неизвестный: я удостоверился, что в схватках происшедших на днях впереди наших траншей, несколько офицеров и солдат были захвачены с помощию веревок и шестов с крючьями. У нас нет никакого оружия кроме ружей, штыков и сабель, и хотя я не беру на себя обязанности доказывать что употребление других средств противно правилам войны, однако же, позволю себе повторить старинное французское выражение: «такие средства не могут считаться приличным оружием”»{507}.

В ответ на это послание, генерал Сакен писал: «солдатам нашим приказано брать в плен неприятелей, не убивая их без надобности. Что же касается до упомянутых вами снастей (instruments), то легко быть может, что рабочие, всегда сопровождающие наши вылазки, употребляли их для своей обороны».{508}

Если в лабиринтах окопов и траншей под Севастополем для холодного оружия еще находилась работа (в основном ночная), то в полевых сражениях эра штыка завершилась. Закат ее начался еще задолго до Крымской войны. Уже в конце XVII — начале XVIII вв. «…штыки, шпаги и пики причиняли во время боя очень мало ранений. Большинство раненых и практически все убитые на поле боя становились жертвами огнестрельного оружия. Кстати, скрещивать штыки приходилось крайне редко, в основном, если ни одна из сторон не могла избежать столкновения, например, при стычках в населенных пунктах, на укреплениях или при внезапной атаке, когда войско захватывали врасплох под покровом темноты. Длительные рукопашные схватки с холодным оружием или ружейными прикладами нередко романтически настроенные «эксперты» (часто женского пола, путающие войну с балетом) представляют как явление вполне обычное. Ничто не может быть дальше от истины. Рукопашные схватки как способ ведения боя были явлением спорадическим, возникали при столкновениях внезапных и чаще всего при борьбе за местные предметы, на закрытой местности, когда противники неожиданно сталкивались».{509} Один из будущих лидеров Белого движения в годы Гражданской войны в России генерал В. 3. Май-Маевский в 1898 г. опубликовал в журнале «Военный сборник» прекрасную аналитическую статью «Работа штыком в современном бою». В ней он не дает статистики непосредственно по Крымской войне. Но в тоже время весьма убедительны его цифры по последующим войнам, которые наглядно демонстрируют с середины XIX в. начало конца «эпохи холодного оружия».{510}

Чаще всего штык использовался для того, чтобы прикончить уже раненого и поверженного на землю противника. Еще одной областью применения холодного оружия было преследование убегающих. Если же в кои-то веки воины скрещивали штыки один на один, то «…такие схватки были скоротечными и продолжались недолго, каких-нибудь несколько суматошных секунд…».{511}

Для тех же читателей, кто находится под впечатлением от кинематографа, и свое суждение о сражениях того периода войн сформировал под влиянием просмотра голливудского псевдоисторического фильма «Патриот», продолжаю говорить о том как происходили сражения: «Расхожее представление по этому поводу вызывает перед нами следующую картину: две огромные толпы налетают друг на друга, точно два несущихся сломя голову стада и завязывается ожесточенная борьба один на один. [Совсем, как на панораме Франца Рубо — авт.]. На самом деле, так бывало крайне редко. Исход боя сплошь и рядом решался прежде чем появлялась возможность для рукопашной. Обычно, одна из сторон медленно и верно, зачастую в большом беспорядке [вспомним беспорядок у англичан при Альме, потерю строя Одесским егерским полком на Черной речке — авт.], приближалась ко второй. Когда стороны сходились на достаточное расстояние, открывали стрельбу. Если нападающего не останавливали залпы защищавшегося, последний, в девяти случаях из десяти, пускался наутек. Таким образом, одна из сторон поворачивала и исчезала с поля боя прежде, чем наступала критическая минута, когда пора было скрестить штыки. Если одна сторона уступала, это объяснялось не тем, что она оказывалась побежденной чисто физически, то есть была сломлена интенсивным обстрелом… Отступление, по большей части, объяснялось нехваткой у войска мужества и воли к победе перед лицом смелой атаки, иными словами, армия терпела поражение в психологическом плане. То же самое могло произойти и с нападающими: они запросто останавливались перед несломленным и ненарушенным фронтом защитников и погрязали в длительной перестрелке…».{512}

Во второй половине XIX в. майор германского генерального штаба фон дер Гольц опубликовал свое сочинение «Вооруженный народ», которое широко обсуждалось в мире военной науки. В нем, в частности, автор дает обоснование штыковому бою, штыковым ударам, которым, по его мнению, столь привержена русская армия со времен побед А.В. Суворова. Так вот, по его очень оригинальному суждению, с которым трудно не согласиться, смысл штыкового удара, состоит, прежде всего, в лишении неприятеля мужества. А если начинался отход, сопровождавшийся преследованием противника, то — «горе побежденному» — потому бой и назывался штыковым, что оным просто добивали всех, кто под него попадал. Включая иногда и раненых. Давайте не будем лить слезы по этому поводу и до умопомрачения спорить о высокогуманности или наоборот — патологической жестокости русского солдата. Он был такой же, как и другие. Жестокий в бою, но отходчивый после него. И, смею утверждать, что «посадить на штык» раненого французского пехотинца, не успевшего заявить о своем нежелании продолжать сопротивление» хотя бы отброшенным оружием и поднятыми руками, не было чем-либо зазорным или осуждаемым. Какое уж тут осуждение, если в рассуждениях о военной морали великого Л.Н. Толстого, участника Крымской войны и сражения на Черной речке, воплощенных в мысли князя Андрея Болконского перед Бородинским сражением, говорится: «…и никаких пленных».

Но это рассуждения. На деле 4 августа 1855 г. на склонах Федюхиных высот произошло то, что в дальнейшем стало нормальным образом любой последующей войны. Наступающая пехота обстреливалась огнем стрелков, затем входила в зону картечных выстрелов и, поражаемая нередко с нескольких сторон, отходила, неся потери. Так было, например, с Одесским егерским полком, который, не столкнувшись с французами, но постоянно обстреливаемый ими, поднялся на склоны Федюхиных высот и был сметен оттуда огнем артиллерии.

РУССКИЕ

Теперь время для печальной статистики — мы обратимся к цифрам. Именно в них вся трагичность Чернореченского сражения: «Сравнивая потери обеих сторон, легко придти к заключению, что превосходство потерь на нашей стороне вызвано было, независимо от общих причин, сопровождающих всякое наступление, еще особенными условиями, при которых разыгралось это сражение. Кроме того, нужно еще заметить, что при наступлении наших войск густыми колоннами на Федюхины высоты, французские батареи направляли исключительно против них свой губительный огонь, не обращая внимания на наших стрелков и артиллерию».{513}

Традиционно, бремя умирать легло на плечи всетерпеливой русской пехоты. Роль палача взяла неприятельская артиллерия. Исполнитель приговора хорошо приготовился к работе и его топор не подвел ни разу. Это о пушках. Распределение огневых задач между типами орудий сыграло свою положительную роль при отражении атак пехоты. Вспомним, что артиллерия французов не тратила время на поединки с русской. Ее целью были наступающие батальоны. Если брать в расчет только потери русской пехоты, то едва ли не 20–25% ее полегло на склонах Федюхиных высот. Как минимум!

Первым помощником картечи стал ружейный огонь пехоты. Нужно трезво относиться к устоявшемуся мнению о резко возросшей эффективности стрелкового оружия во время Крымской войны и чуть ли не революционном ее характере с точки зрения числа потерь от огня пехоты. Исследования, проведенные в конце XIX в. убедительно доказывали, что «…при различном состоянии совершенства ручного оружия… результаты стрельбы в бою в среднем были всегда около 0,25%, доходили до 0,7% и никогда не превосходили 2%. При этом лучшие и наивысшие результаты получались далеко не всегда при условии лучшего оружия. Так, например, в последнюю франко-прусскую кампанию боевой огонь достигал меткости около 0,3% и менее, тогда как, например, в 1803 и 1806 гг. в Закавказье, в Бородинском бою и при действиях Лидерса в Трансильвании, в Венгерскую кампанию 1848–1849 гг., результаты боевой стрельбы доходили до 2%».{514}