Руководящие идеи русской жизни - Лев Тихомиров

Нет надобности объяснять, что национальность во сто миллионов имеет в десять раз больше шансов не оскудевать великими умами, деятелями литературы, науки, искусства, нежели национальность, числящая только десять миллионов. Нечего и толковать, что совместно действующая национальность огромной численности имеет больше способов развить свое общее экономическое могущество, найдет больше крупных государственных людей и т. д. И фактически мы, русские, не только жили, но и живем одной жизнью, составляя одно целое. Особенности характера, сказывающиеся в областях Русской земли, так же не мешают единству, как особенности характера братьев и сестер в семье. Напротив, мы все дополняем друг друга. Нынешний редактор Московских Ведомостей, родившийся и выросший в малорусской области (на Кубани), в детстве воспитывавшийся на малорусской пес — не, на преданиях героического Запорожья, так же стоит на страже русского единства, как стоял кровный великорус — Катков.

Паны Чудовские могут незнающим «втирать очки» самостоятельностью «украинского языка». Но тому, кто знает и любит этот язык, лучше, чем Академии, известно, что он есть разновидность общего русского языка.

Конечно, малорусское наречие и само имеет разновидности. Не только в Галичине и Буковине, но даже в Правобережной Украине оно очень разнится от основного, благороднейшего языка Полтавщины и нашей Кубани. Но малорусский язык — настоящий, народный, Шевченковский, живой — повсюду больше всего разнится от той малорусской «тредьяковщины», создания литературных бездарностей, проникнутых не духом языка, а политиканством «мазепинского» духа, которая называется «украинским языком». Конечно, ни один чуткий к красоте и выразительности русского слова малоросс не может работать на сочинение этой «тредьяковщины», как ни один малоросс, заботящийся об интересах своих земляков, не отъединится от белорусов и великорусов на почве экономической, и ни один малоросс с государственным чутьем не отъединится от великого русского племени. Во всех этих отношениях никакого опасения за наше единство мы не можем иметь.

Но стремления к нашему разъединению остаются тем не менее преступными. Это — деяние, по мере сил подрывающее творческую способность всех ветвей Русского народа. Допускать такое деяние могут только люди бедные чувством, политическим разумом и любовью к культуре. В этом понижении мы и упрекаем тех русских, которые равнодушно допускают сочинение «украинской национальности». Особой украинской нации от этого не возникнет, но русская нация может быть ослаблена, подорвана, ее развитие может быть приостановлено. Вот в чем виноваты пред Россией те, которые занимаются игрушками «украинства» и допускают их радушный прием. И потому-то духовное падение Москвы ни в чем, даже в юдофильстве, не сказывается постыднее, чем в радушном приюте у стены Кремля организуемых поляками «украинских секций».

Мы не говорим о начальстве. Заметьте это, паны Чудовские, и оставьте свои доносы. Мы говорим о москвичах, говорим, что стыдно потакать вредным для России управлениям в «сочинении украинства», стыдно даже людям, называющим себя «конституционалистами и демократами», настолько изменять интересам родной национальности. Если бы нынешняя Москва хранила тот великий государственный дух, который был в «великом княжестве Московском» и который созидал великую нацию, то разрешения или неразрешения начальства не имели бы никакого значения. Москва бы и сама сумела отвадить панов Чудовских от устройства гнезд русского национального разложения у самых гробниц созидателей русского национального и государственного единства.

РУССКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПОРЯДОК

Практическое совершенство государственных учреждений всегда находится в тесной связи с тем, насколько они соответствуют руководящим идеям национальной жизни, и — что почти одно и то же — условиям национального существования. Если при устроении учреждений и не думают преднамеренно о таком соответствии, то его подсказывает голос национального самосознания, и, размышляя только о практичности учреждений, законодатель невольно избегает всего, что ставит их в противоречие и борьбу с основными идеями народа. Так, при ясности сознания, ни в одном учреждении не будет допущено чего-либо противного идее Самодержавия или подрывающего веру и господствующую Церковь. Но учреждения, возникшие в 1906 году, были созданы при чрезвычайном помутнении национального сознания, под влиянием смуты и при объявленном графом Витте лозунге — подчинить государство воззрениям не русской нации, а идеям «мыслящей части образованного общества», которая именно отрицала основы государственности, выработанной русской национальной жизнью.

Идеи этой части «мыслящего общества» отличались космополитизмом, противосамодержавностью и противоцерковностью. Это нашло отражение и в государственных построениях, которые хотя и не могли вполне отрешиться от исторических основ, но ослабили их до крайней степени. Таким путем получились учреждения двойственные, внутренне противоречивые. В них не было совсем указано способов непосредственного действия Верховной власти, и законодательная ее деятельность явилась прямо ограниченной. В то же время законодательные учреждения не получили достаточных прав для того, чтобы сделаться составными частями Верховной власти, власть же правительственная, поставленная в исключительную зависимость от Носителя Верховной власти, получила такие права, которые могли ограничивать Верховную власть (обязанность контрассигновки всех актов последней). В то же время бюджетные права Государственной Думы и Государственного Совета давали им возможность подчинять себе министерства. В общей сложности все власти имели возможность вступаться в права другой, но нет никакой единящей силы, которая могла бы их сдерживать в обязательном единении.

Что касается церковного управления, то оно очутилось как бы вне государственных учреждений, связанное с ними только личностью Монарха, в то время как непосредственное властное вступательство Монарха в дела государственные не получило ясных путей совершения. Обер-прокуратура Св. Синода, введенная в состав Совета Министров, давала правительству возможность власти над церковным управлением. Бюджетные права Государственной Думы и Совета давали способ и этим учреждениям вмешиваться в дела Церкви и диктовать ей свои пожелания. Сам же Св. Синод со своей стороны не получил никакой власти указывать что бы то ни было, если его не спрашивали, и его слова не подкрепляются никакими способами властного воздействия.

Так, сложившиеся учреждения не только противоречили всем основным идеям русской жизни, но не находились ни в каком соответствии и с фактической силой различных политических ее элементов. Вследствие этого с самого начала действия этих учреждений оно было запечатлено отсутствием гармонии и даже прямой внутренней борьбой. Со стороны законодательных учреждений явилось стремление к расширению своих прав, к отстранению Верховной власти от вмешательства в дела, к подчинению себе министров и к захвату в свое ведение компетенции даже церковного управления. В свою очередь, правительственная власть не имела бы возможности действовать, если бы не изыскивала способов влиять на Думу и Государственный Совет путями, из которых наиболее «конституционным» являлось подыскание себе партий в этих учреждениях. Приходилось разгонять Думу, давать ей усиленное жалованье, принимать самое непосредственное участие в выборах и прибегать к содействию Верховной власти даже путями совершенно неожиданными и законами не предусмотренными. Это особенно ярко выразилось в «кризисах» времен третьей Думы.

Характеристической чертой действия учреждений явилось именно то, что они все борются за власть, причем в иные моменты приходили во всеобщее столкновение между собой, так что одновременно Думы и Совет были друг против друга, в то же время действуя против правительства, так что все учреждения оказывались во взаимной борьбе. Один только Св. Синод неизменно оставался вне влияния и власти в государстве и не обнаруживал даже никаких попыток выйти из этого положения коренной реформой церковного управления.

Не менее характеристической чертой нового строя явилось ослабление законодательного обсуждения наиболее важных реформ. Ввиду нескончаемой политической борьбы в Государственной Думе правительство принуждено было предпринимать важнейшие органические меры при помощи 87 статьи, которой область применения начала все более расширяться толкованиями самого же правительства. Эти толкования не принимались законодательными учреждениями и не доводимы были до суждения Сената, но признавались правительством достаточными для его действия. Они придают очень сомнительный характер правам законодательных учреждений, а сверх того, господство 87 статьи имеет то последствие, что наиважнейшие меры вводятся в жизнь без широкого законодательного обсуждения, выработанные только бюрократическими способами, затем же, когда наступает очередь законодательного обсуждения, то оно лишается свободы, ибо ему приходится считаться с совершившимся фактом и невольно подчиняться ему. Такого ослабления предварительного обсуждения важнейших дел никогда еще не наблюдалось в русской истории, даже и в мало благоустроенные времена государственности.