Сборник 7 ДАЛЕКО ЗА ПОЛНОЧЬ - Рэй Брэдбери

В голове режиссера вспыхнула маленькая сорокаваттная лампочка.

– У одного из них квадратное лицо, мощный подбородок, мохнатые брови?

– Откуда вы… да!

– Другой такой маленький, тощий, как обезьянка?

– Да!

– А третий такой большой, я имею в виду жирный, обрюзгший?

– Откуда вы знаете?

Продюсер удивленно моргал, глядя на них.

– Что тут происходит? Что за…

– Дурак дурака видит издалека. Хитрец хитреца – тоже. Пойдем, Арч.

– Куда?

Старик все глядел на пустую кровать, словно ждал, что Адольф вот-вот снова материализуется.

– В машину, быстро!

Выйдя на улицу, режиссер достал с заднего сиденья машины справочник актеров немецкого кино. Он пролистал имена характерных актеров.

– Вот.

Продюсер посмотрел. В его голове загорелась та же сорокаваттная лампочка.

Режиссер пролистнул еще несколько страниц.

– И вот. И наконец, вот.

Они стояли на холодном ветру возле больницы, и порывы ветра переворачивали страницы, пока они читали подписи к фотографиям.

– Геббельс, – прошептал старик.

– Актер по имени Руди Штайль.

– Геринг.

– Свиной окорок по имени Грофе.

– Гесс.

– Фриц Дингле.

Старик захлопнул книгу и закричал в пустоту:

– Сукин сын!

– Ори громче – будет смешнее, Арч. Смешнее и громче.

– Ты хочешь сказать, что прямо сейчас где-то в городе трое безработных тупиц актеров прячут Адольфа, держат его, может быть, ради выкупа? И что, мы будем платить?

– Мы хотим закончить фильм, Арч?

– Боже мой, я не знаю, столько денег уже потрачено, столько времени и… – Старик содрогнулся и закатил глаза. – А что, если… ну, в смысле… что, если им не выкуп нужен?

Режиссер кивнул и улыбнулся:

– Ты хочешь сказать, а что, если это начало Четвертого рейха?

– Вся немецкая шелуха сама упаковалась бы по кулькам и заявила о себе, если б они только знали, что…

– …что Штайль, Грофе и Дингле, они же Геббельс, Геринг и Гесс, снова на коне вместе со своим тупицей Адольфом?

– Безумие, кошмар, ужас! Такого не может быть!

– Никто никогда не думал, что можно перекрыть Суэцкий канал. Никто никогда не думал, что можно высадиться на Луну. Никто.

– Что же нам делать? Ждать невыносимо. Придумай же что-нибудь, Марк, придумай, придумай!

– Я думаю.

– Ну и…

На сей раз лицо режиссера озарилось светом стоваттной лампочки. Он втянул в себя побольше воздуха и разразился ослиным гоготом.

– Я помогу им все организовать и выступить, Арч! Я гений! Пожми мне руку!

Он схватил руку продюсера и начал ее трясти, плача от смеха так, что по щекам его бежали слезы.

– Ты что, Марк, на их стороне? Ты хочешь помочь им создать Четвертый рейх?

Старик недоверчиво отступил.

– Не бей меня, лучше помоги. Припомни, Арч, припомни. Что наш душка Адольф говорил за обедом, и забудь о расходах! Ну что, что?

Старик вдохнул, задержал воздух в легких, а затем с шумом выдохнул, и лицо его наконец озарилось мгновенной вспышкой.

– Нюрнберг? – спросил он.

– Нюрнберг! А какой сейчас месяц, Арч?

– Октябрь!

– Октябрь! Сорок лет назад в октябре состоялся тот большой нюрнбергский митинг. И в эту пятницу, Арч, будет как раз годовщина. Мы тиснем объявление в международное издание «Вэрайети»: МИТИНГ В НЮРНБЕРГЕ. ФАКЕЛЫ. ОРКЕСТРЫ. ФЛАГИ. Господи, да он не сможет устоять. Он перестреляет своих похитителей, лишь бы попасть туда и сыграть величайшую роль в своей жизни!

– Марк, но мы не можем позволить себе…

– Пятисот сорока восьми баксов? За объявление плюс факелы, плюс пластинка с записью полного военного оркестра? Черт побери, Арч, дай-ка мне телефон.

Старик вытащил телефон с переднего сиденья своего лимузина.

– Сукин сын, – прошептал он.

– Точно, – осклабился режиссер и завладел трубкой.

– Сукин сын.

Солнце опускалось за трибуны нюрнбергского стадиона. Небо вдоль западного горизонта окрасилось в кровавые тона. Через полчаса, когда совсем стемнеет, уже будет не разглядеть ни маленького помоста в центре арены, ни темных флагов со свастиками, водруженных на временные шесты, расставленные так, чтобы получилась дорожка через весь стадион. Слышался шум собирающейся толпы, но стадион был пуст. Где-то вдалеке били барабаны оркестра, но никакого оркестра не было.

Сидя в первом ряду на восточной стороне стадиона, режиссер ждал, держа руки на звукооператорском пульте. Он прождал два часа и уже начал ощущать усталость и глупость своего положения. Он слышал, как старик говорит ему:

– Поехали домой. Это же бред. Он не придет.

И собственный голос:

– Придет. Не может не прийти.

Хотя сам уже в это не верил.

У него на коленях лежали наготове пластинки. Время от времени он проверял то одну, то другую, спокойно ставя ее на проигрыватель, и тогда из рупоров громкоговорителей, установленных по обоим концам арены, доносился ропот толпы, звуки оркестра, но не в полную силу – нет, это будет позже, – а тихо-тихо. И опять он сидел в ожидании.

Солнце опустилось ниже. Кровавый закат обагрил облака. Режиссер старался этого не замечать. Ему не нравились эти грубые намеки природы.

Наконец старый продюсер слегка пошевелился и оглянулся по сторонам.

– Так вот, значит, это место. Такое, каким оно было в тридцать четвертом.

– Да. Точно таким.

– Я помню по фильмам. Да-да, Гитлер стоял… что? Вон там?

– Точно, там.

– А вон там – ребята и мужчины, а здесь – девушки и пятьдесят кинокамер.

– Пятьдесят, я считал – пятьдесят. Господи, как жаль, что меня не было среди всех этих факелов, флагов, людей, кинокамер.

– Марк, Марк, ты это что, серьезно?

– Да, Арч, я серьезно! Я бы подбежал к душке Адольфу и сделал бы с ним то же, что с этой свиньей, этим жалким актеришкой. Дал бы ему в нос, потом в зубы и еще по яйцам! Камеры готовы, Лени? Мотор! Трах! Камера! Бац! Это за Иззи. Это за Айка. Камеры работают, Лени? Отлично. Zot! В проявку!

Они стояли, глядя на пустой стадион, где, как призраки, метались по огромному бетонному полю обрывки газет, подгоняемые ветром.

Вдруг оба так и ахнули.

Вдалеке, на самой вершине трибуны, показалась маленькая фигурка.

Режиссер встрепенулся, привскочил с места, но усилием воли заставил себя сесть.

Казалось, далекий человечек с трудом шагает сквозь прощальные лучи уходящего дня. Словно раненая птица, он заваливался на бок, прижимая руку к ребрам.

Фигурка остановилась в нерешительности.

– Ну, давай же, – прошептал режиссер.

Человечек повернулся, будто собравшись уйти.

– Нет, Адольф! – прошипел режиссер.

Одна его рука сама собой рванулась к записи звуковых эффектов, а другая – к музыке.