Жестокое милосердие - Робин Ла Фиверс

Герцогиня с Изабо ахают и охают над моим творчеством, фрейлины поглядывают на меня с недоверием. Для них я — бесстыжая самозванка, этакий кукушонок, явившийся, чтобы вытолкнуть их из насиженного гнезда.

Наконец все вновь склоняются над своими пяльцами. Пора уже и мне пустить в ход иголку. Пока я соображаю, как к этому подступиться, герцогиня приближает губы к самому моему уху, чтобы никто другой не услышал:

— Коли смелей, милая. Ткани все равно больно не будет.

Мне сразу делается веселей.

— Ты совсем никогда не училась шитью? — спрашивает она.

Я бормочу в ответ:

— Училась. Только иголки были куда подлиннее.

Она хмуро улыбается моей шутке:

— Вот как. Что ж, будем надеяться, что вскоре тебе подвернутся иные, более крупные пяльцы.

Я торжественно наклоняю голову:

— Вашей светлости осталось лишь придумать узор.

Она подмигивает мне и пересаживается так, чтобы я могла следить за работой ее рук. Закусив от усердия губу, я слежу, под каким углом она втыкает иголку, как действует запястьем, протягивая нить, в каком ритме накладывает стежки. Потом силюсь воспроизвести все это на своих собственных пяльцах.

Иголку сквозь ткань я пропускаю достаточно ловко, но когда доходит до продергивания нити, та скручивается и завязывается узлами. Приходится распутывать получившуюся «бороду». Я ловлю холодный взгляд мадам Динан; похоже, у нее появилось ко мне немало вопросов. Выставляю плечо, чтобы скрыть свою неловкость от ее глаз. Скорее бы настала пора идти в часовню!

В итоге у меня начинает кое-что получаться, и все же, когда в песочных часах проваливаются последние крупинки, радости моей нет предела. Герцогиня тотчас замечает, куда я смотрю, и улыбается.

— Милая, — говорит она, — я готова дать тебе послабление и освободить от шитья, чтобы ты сопроводила меня в церковь. Заодно и помолишься о ниспослании ловкости твоим пальцам.

— Ваша светлость, — тотчас встревает мадам Динан, — полагаю, вам не следует.

— А вы, мадам Динан, можете посидеть здесь с Изабо, — говорит герцогиня.

И встает, не обращая внимания на негодующе вскинутые брови домашней наставницы.

— Спасибо, ваша светлость! — от души говорю я.

Какое счастье отложить наконец проклятую вышивку и последовать за Анной вон из солярия!

Оставшись наедине, мы обмениваемся взглядами, и я замечаю, как напряжение сходит с ее лица. Тем не менее я вынуждена спросить:

— Вы уверены, что в самом деле хотите сделать это сегодня?

— Уверена как никогда, — твердо отвечает она. — Иначе получается, что для меня открыт только один путь, а принять его я никак не могу. Я знаю, это постыдная слабость, но… — Голос срывается, она смотрит на меня, в глазах ужас. — Я не могу, — шепчет она. — Этот д'Альбрэ… он до смерти пугает меня!

— И вас невозможно за это винить, ваша светлость. Я сама от него в ужасе. Никто не вправе требовать от вас такой жертвы!

Кажется, мои слова немного утешают ее. Некоторое время мы молчим, потом она спрашивает:

— Ты же видела герцога Немурского? Он тебе понравился?

Двенадцатилетняя девочка, которой не терпится познакомиться с новым поклонником.

Я спрашиваю:

— Вы ведь с ним уже были помолвлены?

Она пожимает плечиками:

— Да, но своими глазами еще ни разу не видела его.

— Ну-у-у, он совсем старый, с длинной седой бородой, большим горбом и желтыми зубами.

Она смотрит на меня сперва с ужасом, потом понимает, что я поддразниваю ее; ужас сменяется негодованием, и наконец она хихикает.

— Да ты насмешница не хуже Дюваля! — говорит она, однако я вижу, что моя шутка сработала.

Когда мы добираемся до часовни, смех еще играет в ее глазах, и уголки губ весело смотрят вверх.

Часовня невелика, в ней почти никого нет. Я с радостью замечаю под распятием девять ниш, приютивших прежних святых. Единственный молящийся облачен в темно-зеленый плащ с низко надвинутым капюшоном. При нашем приближении он поднимается на ноги и сбрасывает куколь, открывая рыжеватое золото волос и мужественные, красивые черты Федрика Немурского.

Какое-то мгновение они с герцогиней молча смотрят друг на друга, после чего он отдает ей замысловатый придворный поклон.

— Герцог Немурский? — спрашивает она, и личико озаряется надеждой. — Подожди у двери, — шепчет она мне.

После чего подхватывает юбки и уединяется с Немуром в уголке для важных особ в передней части церковного помещения.

Я устраиваюсь у двери и благочестиво складываю руки. На самом деле помираю от любопытства, но все должно выглядеть так, словно я просто молюсь.

Я едва слышу, как они шепчутся. Кажется, Анна сперва чувствует себя очень неловко, но Немур быстро успокаивает ее и располагает к себе. Когда я вижу, как их головы склоняются одна к другой и слышу тихий смех, то понимаю, что настала пора подумать о моих собственных планах.

У меня эхом звучит в ушах сказанное канцлером Крунаром: «Не забывайте приглядываться к д'Альбрэ на предмет изменнической метки». Почему до сих пор я не понимала, что должна тщательно осмотреть д'Альбрэ, убедиться, что метки на нем и правда нет?

Потому что я трусиха. Вот почему.

Но Крунар, уж верно, знает, в чем заключается мой долг. Да и аббатиса ожидала бы от меня, чтобы я двумя руками ухватилась за любую возможность доподлинно выяснить, нет ли у него где-нибудь на теле метки Мортейна.

Человека можно убить не только ударом по голове.

Герцогине так не хочется лишний раз смотреть на своих буйных баронов, что в этот день она желает ужинать у себя в покоях, вдвоем с сестрой. Не способ ли это спрятать улыбку, почти не покидающую ее лица? Сдается, они с Немуром очень хорошо подходят друг другу. Его брачное предложение — сущий дар от Господа и святых.

А поскольку официального придворного сборища сегодня нет, я могу пойти и поискать ответы на некоторые вопросы, снедающие меня.

После короткой встречи с канцлером Крунаром и, скажем так, молитвенного сосредоточения в часовне я пришла к выводу, что я впала в серьезное заблуждение, предположив, будто бы Мортейн наложил на д'Альбрэ метку в месте, открытом для всеобщего обозрения. Как любит напоминать матушка настоятельница, святой так не делает. Скорее всего, метка на нем уже несколько дней — но она там, где я не могу ее видеть.

Я оглядываюсь в полутемном коридоре, стараясь сориентироваться в восточном крыле замка, где разместился д'Альбрэ. Чуть поодаль вижу двери, открытые нараспашку. Оттуда доносится смех и громкие голоса, на стенах коридора играют блики свечей. Я прислушиваюсь и понимаю, что смех несет в себе неприятные нотки. Он явственно отдает жестокостью, отчего сразу ускоряется биение моего сердца, а руки тянутся к спрятанным ножам. Я волевым усилием опускаю их по бокам, цепляя пальцами плотный бархат своего платья.