Гениальные аферы - Галина Гальперина

«Поедешь в местечко Смела Киевской губернии, – пояснил он. – Найдешь там парикмахера Бермана и скажешь, что у тебя есть поручение к Мариам Самойловне Эйхенгольц. Эта женщина, доложу я тебе, прямо министерская голова, любого профессора за пояс заткнет. Она тебе в лучшем виде все оборудует, не беспокойся. Уж я-то знаю. Я и сам деньги получил, и приятеля одного устроил. И тебе помогу, только ты держи язык за зубами».

Итак, Склауни был на верном пути. Он получил паспорт на имя купца Волкова, удостоверение градоначальника о его действительной личности и о командировке для розыска по уголовному делу. Прихватив с собой четыре тысячи рублей, он отправился в местечко Смела.

Вскоре сыщик познакомился с мадам Эйхенгольц – миловидной женщиной лет сорока пяти, державшейся спокойно и с достоинством. Когда Склауни упомянул о Болдыреве, она с удивлением подняла брови и сделала вид, что имени этого человека никогда не слышала. Сыщик, доверительно понизив голос, сказал, что они с Болдыревым друзья, что он осведомлен о его страховых делах и добавил: «Я очень рассчитываю на вашу помощь. Ведь дела мои в полном упадке. Пожалейте, будьте мне благодетельницей».

Мадам успокоилась, но заметила, что не следовало бы так торопиться: еще одно дело не закончено, а они уже за другое берутся. Склауни передал Эйхенгольц письмо от Болдырева. Прочитав его, женщина со вздохом произнесла: «Ну что ж, поживите пока у нас, а там посмотрим».

В тот же вечер по приглашению мадам Склауни, захватив с собой вино и закуску, явился к ней на ужин. Кроме него, к Эйхенгольц пришли две красивые девушки – ее дочери. Одна из них была с мужем. После ужина Склауни предложил всей семье посетить кинематограф. Таким образом ему удалось установить со всеми абсолютно доверительные отношения.

Время шло, а Эйхенгольц ни разу не упомянула о деле. Для того чтобы ускорить события, сыщик обратился к мадам с настоятельной просьбой заняться, наконец, его вопросом, после чего показал ей свой полис. Она заявила, что за услугу возьмет две с половиной тысячи наличными и семь с половиной тысяч в векселях. Склауни не возражал, но все-таки решил спросить, гарантирует ли она успех.

«Не беспокойтесь, – ответила Эйхенгольц. – У меня комар носу не подточит. Сделаем так: послезавтра в 7.30 вечера мы выедем поездом в Киев. Вы займете отдельное купе в первом классе. Я сяду с вами и сделаю вам маленькую операцию. Хотите на руке, хотите на ноге – как вам будет угодно. Больно не будет, я вам впрысну одно лекарство. Я выйду на первой остановке, а вы поедете дальше.

Часа через два вы выйдете на большой людной станции. И там с криком упадите на платформе и потребуйте, чтобы вас отправили к доктору, так как не можете передвигаться. Непременно постарайтесь попасть к хорошему врачу. Дня через два у вас появится огромная опухоль, никакое лечение не поможет. Рука или нога будут выглядеть совершенно покалеченными.

Но вы не бойтесь, это потом пройдет. Главное – чтобы на вокзале составили протокол о том, что с вами случилось. А у доктора возьмите свидетельство, сколько вы лечились. И после этого подавайте заявление в страховое общество «Саламандра» с приложением всех бумаг. Вас освидетельствуют доктора общества и признают инвалидом. Потом вы получите деньги. Сразу же пришлете мне семь с половиной тысяч рублей, а я вам вышлю векселя. Когда рассчитаетесь с обществом, то делайте два раза в день тепленькую ванну для руки или ноги, минут по пятнадцать. После этого – легкий массаж больного места. Месяца через два будете совершенно здоровы».

Дело близилось к развязке. Надо было хорошо подготовиться к предстоящим событиям. Склауни решил встретиться с местным полицейским приставом, представился, показал отношение, составленное ростовским градоначальником, и попросил оказать ему содействие и подобрать помощника, обладающего не столько физической силой, сколько смекалкой и быстрой реакцией.

От пристава Склауни отправился на вокзал к жандармскому ротмистру, с которым договорился о том, чтобы ему предоставили отдельное купе, а также чтобы назначенный вахмистр утром следующего дня, к десяти часам, пришел на квартиру полицейского пристава.

Вечером Склауни в последний раз ужинал с семьей Эйхенгольц, которая, казалось, была охвачена предчувствием надвигающейся беды, потому вместо обычной непринужденности и веселья за столом в этот день воцарилась напряженная тишина.

После ужина Склауни подписал векселя и показал деньги. Перед уходом Эйхенгольц предупредила своего клиента, чтобы на вокзале он к ней ни в коем случае не подходил и что встретятся они только в закрытом купе.

Утром Склауни пришел к приставу, где его ожидали бравый жандармский вахмистр и помощник пристава. Эти двое должны были незаметно сесть в тот же вагон, что и Склауни, или, в крайнем случае, в соседний. Дальнейшие действия их будут заключаться в следующем: через десять минут после отхода поезда они подойдут к купе, занимаемому сыщиком, и, сильно постучав в дверь, потребуют, чтобы им немедленно открыли. Когда Склауни им откроет, они должны будут охранять лицо, находящееся в купе, и вещественные доказательства, которые окажутся там же.

Наступил вечер. Склауни приехал на вокзал заранее. Эйхенгольц с небольшим саквояжиком в руках ждала его в буфете. После первого звонка Склауни сел в поезд и занял свое место. Эйхенгольц появилась чуть позже. Она сразу же закрыла за собой дверь. После того как поезд отошел от станции, сыщик передал своей спутнице конверт с деньгами и векселями, которые она положила в саквояж.

Настал самый ответственный момент. Мадам достала из своего саквояжа подсвечник со свечой, коробочку со шприцем и маленькую бутылочку с какой-то жидкостью. Склауни снял с левой ноги ботинок и сказал, что укол ему нужно сделать в ногу. Для того чтобы оттянуть время до прихода помощников, Склауни начал испуганно высказывать опасения в том, что и один укол может вызвать заражение, от которого начнется гангрена. Мадам со знанием дела начала его успокаивать, объясняя, что его жизни ничего не угрожает и что ей он может полностью доверять.

Неожиданно в дверь купе кто-то начал громко стучать и требовать, чтобы ему немедленно открыли. На лице Эйхенгольц появилось выражение невообразимого страха. Дрожащими руками она попыталась схватить пузырек, но Склауни тут же пресек попытку уничтожить улики и, оттолкнув мадам, быстро открыл дверь. Осознав свое положение, Эйхенгольц впала в полуобморочное состояние. Склауни приказал вахмистру сесть рядом с мадам, а помощнику пристава – охранять саквояж, обратив их внимание на то, что на его левой ноге нет ботинка.

Помощник пристава приступил к составлению описи всех вещей, которые лежали в саквояже. Эйхенгольц наконец оправилась от оцепенения и неистово закричала: «Ах, ты, змея проклятая!» Далее последовал страстный поток нецензурной брани, при этом преступница рвала на себе волосы и билась головой о стену купе. Склауни пригрозил ее связать и заткнуть ей рот, если мадам не перестанет кричать. Угроза подействовала.

Судя по запаху, в бутылочке был керосин. Кроме нее, в опись были включены шприц, маленькая записная книжка и конверт с деньгами и векселями. Склауни ощупал дно саквояжа, которое оказалось двойным. Подняв верх, сыщик обнаружил там конверт с пятью векселями, подписанными небезызвестным нам Штарком, на общую сумму в пятьдесят тысяч рублей, и привезенное Склауни письмо Болдырева.

Поздней ночью поезд должен был прибыть в Киев. Склауни клонило ко сну, но спать было нельзя. Эйхенгольц тоже не смыкала глаз. Она сидела молча, тупо уставившись в одну точку. Когда она вдруг заговорила, в ее голосе не осталось ни следа былого раздражения. «Прошу вас записать в протокол, – обратилась она к помощнику пристава, – что вещи, которые вы нашли в моем саквояже, подбросил мне вот этот человек, – и она указала на Склауни. – С какой целью он это сделал, я не знаю. Я ехала с ним, чтобы показать имение, которое он хотел купить. Ботинок он снял потому, что жаловался на боль в ноге». Склауни понял, что не так-то просто будет разоблачить Эйхенгольц.

В Киеве составили все необходимые протоколы и постановления, после чего заключенную под стражу Эйхенгольц этапировали в Ростов. Расследование продолжалось несколько месяцев. Кроме Эйхенгольц, были арестованы Англиченков, Штарк, Болдырев и Медведев, которых обвиняли в причинении себе искусственного увечья с целью получения страховки. Допросу были подвергнуты многочисленные свидетели из разных городов. Однако, несмотря на бесспорные улики, все обвиняемые продолжали упорно отрицать свою вину. Эйхенгольц по-прежнему повторяла: «Склауни подкуплен „Саламандрой“, он сфабриковал дело и подбросил мне шприц».

Слушание дела проводилось в Ростове. Зал суда был переполнен. На шестой день Эйхенгольц решилась на важное заявление. Ко всеобщему изумлению, она вдруг произнесла: «Господа судьи! Я измучена до крайности. Чтобы поскорее завершить это тягостное дело, я скажу всю правду, в чем давно уже чувствую потребность. Мой покойный муж был фельдшер, но в медицине понимал лучше многих докторов. Он придумал впрыскивания, от которых получались искривления, и даже профессора не могли это вылечить. А ведь это был всего лишь керосин. Умирая от чахотки, муж решил обеспечить меня с детьми до конца жизни и открыл мне этот секрет.

Сам он подпольно занимался освобождением людей от воинской повинности, но взял с меня клятву никогда не связываться с военными, так как военный суд может приговорить к повешению. Выгоднее и спокойнее, сказал он, работать с застрахованными. После его смерти я приняла его эстафету. Все эти подсудимые – мои клиенты, они приезжали ко мне, я им делала укол, объясняла, как потом вылечиться, а они расплачивались. Вот и все».