Пари, или не будите Лихо - Яна Лари

Негодование выбивает воздух из лёгких почище прижатого к моему горлу предплечья. Под давлением крепкой руки не то что сглотнуть не получается – слова еле проталкиваются, царапая гортань задушенным хрипом.

– Обман? Не заговаривайся, Лиховский. Врал только ты. Я всего-то развязала тебе руки. Смотрю прилично награбил. Приоделся, машину купил. Радуйся, сволочь. Только подальше от нас.

– А кто, глядя этими огромными невинными глазами мне в лицо, заливал, что Беда ошибся? Что никакой беременности нет в помине? Чего молчала, спрашиваю? У нас же тогда ещё хорошо всё было. Почему не сказала – ломала голову, оставить или нет? Ты не охренела ли решать за нас троих?

Помертвев, слушаю его бредни, понимая, что ничего и никак уже не докажу. А он резко отпускает моё горло и как мешок картошки перекидывает через плечо.

– Я в тот день только узнала, – молочу руками по широкой спине, с ужасом понимая, что он прямиком через огород несёт меня к озеру. И явно не для того, чтобы позагорать на берегу. – Лиховский, отпусти меня! Совсем с катушек съехал?

– Лучше молчи. Потому что я тебя, суку, задушить готов. Но ты нужна сыну. Ты мне нужна. Я эти жалкие полтора часа ждал почти два года.

Глава 48

Мой воздух

Лихо

Я знал. Я, мать её, задом чувствовал, что это "прости" совсем не про побег по-английски, и Вера – упрямая, на всю голову повёрнутая на добродетели мерзавка – наверняка наворотила какой-нибудь эпичный звиздец. Но, чёрт возьми, его масштабы превзошли мои самые грандиозные ожидания! Слинять с моим ребёнком! Это слишком даже для Поплавской.

Из-за мутной пелены перед глазами и каши в мозгах я плохо соображаю, зачем потащил Веру в сторону озера. Знаю только, что поломаю любого, кто рискнёт сейчас вклиниться между нами. Эти полтора часа возмездия только мои. И она это знает. Вот как молотит отчаянно куда только руками достаёт. А у меня в голове мутится от запаха её сладкого, такого дразнящего, что кровь кипит и ладони горят от тепла упругих ляжек. Сжимаю их крепче, с трудом веря в реальность происходящего. Так сладко ёкает сердце в груди. Так тягуче отдаёт ударами в паху, будто там сосредоточен эпицентр всех нервных окончаний.

Вера без умолку что-то предъявляет, долбит по ушам поочерёдно то угрозами, то упрёками, а я плавлюсь как свечной огарок. И не от палящего зноя, совсем не от него. От собственных грязных мыслей, замешанных на ярости и адской похоти. Нам надо поговорить, определённо надо, но мне сейчас не осилить конструктивный диалог. Пока не напьюсь досыта её стонами – нет.

Краем глаза вижу, как сильно она похудела, почти не чувствую веса. Даже удары по спине – что голубка крыльями хлопает. Эта чертовка хоть на хлеб имеет? Сына моего чем кормит?

Белый ситец облепляет округлый зад как вторая кожа и по мере того, как Вера ёрзает, задирается всё выше и выше. Если Ледышка всерьёз надеется меня остудить, то выбрала самую провальную тактику.

– Что, силёнок не хватает сопротивляться? – мрачно усмехаюсь, игнорируя прокатившуюся по телу волну возбуждения. – До чего ты себя довела? Одна кожа да кости. Ещё раз взвалишь чужие заботы на свои плечи, клянусь, я тебе голову откручу. Моё дело зарабатывать, а твоё – радовать душу и взгляд. Больше никаких побегов, никаких тайн. Ты меня поняла?

– Ах тайны?! И как я, по-твоему, могла признаться, когда ты вечером заливаешь мне про трудовые будни таксиста, а в полдень следующего дня спокойно грабишь да ломаешь людям кости? Повесить тебе на шею новорожденного сына? Чтобы ты вообще... убил кого-нибудь?! Чтобы тебя посадили или искалечили где-нибудь? Куда мне было идти – домой, Лизке душу травить?

Закатив глаза, обречённо вздыхаю. Это ж Вера. Она постоянно всем должна, и сделать что-то в своё удовольствие, не думая, не сомневаясь, не терзая себя угрызениями совести для неё смерти подобно. Поэтому приходится затолкать поглубже своё желание отодрать мерзавку как Сидорову козу прямо сейчас за первым же кустом шиповника, и всё-таки попробовать сначала достучаться. А для этого нам обоим неплохо бы остыть.

– Ради меня, говоришь? – вкрадчиво поизношу, опуская извивающуюся ношу на берег, густо поросший кочками осоки.

– Нет, Мась. Ради себя! – огрызается она, свирепо сверкая сощуренными глазами. Завелась, электропила. Совсем не чувствует, глупая, подвоха. – Видишь, вся свечусь от счастья?

– Прости, – с широкой улыбкой повторяю короткое слово, выцарапанное в памяти безнадёгой и болью.

И швыряю её прямиком в тёмную гладь водоёма, от души упиваясь захлёбывающимся визгом. Наверное, Верин вопль слышно на всю деревню, но мне сейчас плевать. Нужно объяснить один раз и доходчиво. Чтобы больше к этой теме уже не возвращаться.

– Лиховский! Совсем дурак? Она же ледяная!

– Больно? – зверею, стаскивая с себя пиджак, рубашку, затем брюки. И даже боксеры летят на общую кучу. С разбега, в чём мать родила, прыгаю следом. Разгорячённая полуденным солнцем кожа шипит как от ожога. По крайней мере, ощущения именно такие. То что нужно. – Больно? – повторяю, перехватывая её запястья, и с силой дёргаю ошалевшую Веру на себя. – Когда я прочёл твою записку, то чувствовал себя намного хуже. Ты меня как котёнка слепого в проруби притопила. И не смей прикрываться благими намерениями. Да я тоже накосячил, тоже хотел, как лучше! Но оставался рядом. Каждую свободную секунду я был рядом. Я мысли не допускал о том, чтобы разбежаться. И если бы ты поставила ультиматум, я бы придушил свою гордость. Не сразу, возможно, но придушил бы. Потому что там, где есть любовь, места на всякую чушь не остаётся.

Вера нервно смеется мне в лицо. Не верит. Конечно, не верит. Она старше, она считает себя мудрее.

Набрав воздуха в грудь, утаскиваю её на глубину. Над нашими головами мутная зеленоватая толща воды. Наваливаюсь всем телом, не позволяя чертовке вынырнуть на поверхность, пока лёгкие не начинает разрывать от нехватки кислорода. Пять, десять, пятнадцать секунд...

Вера принимается остервенело лупить по моим плечам.

– Всё ещё больно? – рычу ей в лицо, вынырнув вместе с ней на поверхность. Она судорожно кивает, на пару со мной жадно хватая воздух. – Так вот мне так же без тебя. Без вас.

– Всё, – хрипло откашливается Вера. – Хватит. Я поняла.

– Я завязал, Вера. Ради тебя одной завязал. А ради