Чукотка - Тихон Семушкин

- Танцевать никто из вас не умеет? - спросила она.

- Плясать все умеют, - торопливо ответила Тает-Хема.

- Иди-ка сюда, я поучу тебя играть, - беря за руку Тает-Хему, сказала Лена. - Это просто.

- Я, я! Давай, я поучусь! - задыхаясь от предстоящего удовольствия, проговорил Ктуге.

Его лицо выражало такой восторг, что Лена, посмотрев на него, расхохоталась. Она не представляла себе, как это такой паренек сядет за пианино. И, пренебрежительно сказав: "Нет, нет!" - она рукой отвела его в сторону.

- Давай лучше тебя научу.

Тает-Хема отказалась.

- Его научи. Он гармонист хороший, - показывая пальцем на Ктуге, сказала она.

Ктуге сел на стул и положил руки на клавиши. Раздались звуки, ни на что не похожие. Он перебрал клавиши, и вдруг послышалась мелодия, сходная с фокстротом "У самовара". Глаза у него заблестели. Удивленная Лена присела с ним на один стул и с неподдельной радостью проговорила:

- Вот, вот, очень хорошо! Руки держи так! Свободней. Пальцы ставь так. Ну, начинаем!

Блаженная улыбка исчезла с лица Ктуге, и, сосредоточив все свое внимание на клавиатуре, он заиграл вновь.

- Так, так, - ободряла его Лена. - Ух ты, какой мировой парень!

На звуки пианино пришли все учителя.

- Ктуге, Ктуге! Смотрите, какой он молодец! - сказала Татьяна Николаевна.

Ктуге никого не видел и не слышал, что творилось в зале. Он так усердно подбирал "Машу", что по лицу его бежали капли пота. Поиграв еще немного, он остановился.

- Ух, устал! Руки устали. На гармошке легче. Здесь руками нужно бить, - сказал он, довольно улыбаясь и поглядывая на блестящие клавиши. - Я лучше возьму гармошку.

- Вот видите, это его Лена научила, - сказала Тает-Хема.

Польщенная Лена улыбнулась и сказала:

- Я и танцевать их могу научить.

- Надо, надо! Давайте станцуем, а они посмотрят, - предложила Татьяна Николаевна.

Ктуге принес гармошку.

Вместе с учительницей Лена легко пошла в фокстротном па. Круг раздался, и все отошли от пианино, привлеченные танцующей парой. Лена танцевала прекрасно, и видно было, что, танцуя, она любовалась собой.

Потом Татьяна Николаевна пригласила директора школы.

Оставшись без пары, с явно выраженным чувством досады, Лена стояла и перебирала ногами. Она горела желанием пройтись еще раз - но с кем? Рядом с ней оказался Таграй. Ни слова не говоря, она взяла его за руки и потащила на середину зала.

- Пойдем, пойдем!

- Да я ведь не умею! - упираясь, как-то вяло проговорил Таграй.

- Ничего, научу! Ты же фартовый парень. Это куда проще, чем задачки по алгебре.

Таграй усмехнулся и, утратив волю к сопротивлению, оказался в распоряжении Лены. Она положила его руку на свою талию.

- Ну, медведь, на ноги не наступать! Двигай их, не отрывая от пола, командовала Лена.

Таграй неуклюже двигался, и краска густо покрывала его лицо. В зале раздался взрыв хохота.

- Какомэй, Таграй! - слышались отовсюду голоса школьников.

И если бы не танцующий рядом директор школы, то Таграй обязательно бы вырвался из рук Лены. Он продолжал ходить по кругу, глядя украдкой ей в глаза, и думал:

"Как лисица, верткая. И волосы похожи на весенний мех лисицы, и хитрость в глазах есть. И какой-то совсем особенный запах от нее".

- Музыку слушай, музыку! - командовала Лена.

А Таграй совсем не слышал музыки, - казалось, что никто и не играл в зале. И опять лезли в голову мысли. "Что такое - фартовый? Наверно, смеется надо мной!"

Лена крутила его, толкала назад, тянула вперед и подсмеивалась над ним.

- Ну, ты не смейся. Раз взялась учить, так учи по-серьезному, - сказал Таграй.

Тает-Хема стояла в сторонке, молча и серьезно смотрела на танцующих, и ей вдруг так захотелось научиться танцевать, что, минутку постояв, она сорвалась с места и подбежала к Николаю Павловичу.

- Пойдемте с вами.

- Ну нет, что вы? Это не по моей части, - мрачно проговорил он.

- Идите, идите, Николай Павлович! - крикнула Татьяна Николаевна. Приказываю вам научиться танцевать.

Лена подошла к пианино и стала играть другой фокстрот.

- Ну и дела! - сказал Николай Павлович. - Кажется, этот фокстрот обретет все права гражданства и в нашей школе.

- А вы думаете, это очень плохо? - спросила Татьяна Николаевна и потащила его на середину зала. - Не упрямьтесь, не упрямьтесь! Вы должны научиться танцевать, - весело сказала она.

- Я начинаю впадать в детство, - проговорил Николай Павлович, глядя себе под ноги.

В учительской после танцев у всех было шутливое настроение. Даже серьезный и молчаливый директор школы как-то к слову сказал:

- Вам бы, Николай Павлович, пожениться с Татьяной Николаевной. Что же будете здесь жить бобылем?

Николай Павлович усмехнулся, затянулся папиросой, пуская колечки, и сказал:

- За мной остановки не будет. Я человек сговорчивый.

- Да, Николай Павлович, и человек вы хороший, и работник отличный вас можно любить. Только разница в летах уж очень большая. Ведь десять лет! - шутливо сказала Татьяна Николаевна.

- Василий Андреевич Жуковский, будучи стариком, женился на юной девушке, - полушутя-полусерьезно проговорил Николай Павлович.

- Впрочем, годы - это дело десятое. На них можно бы и не обращать внимания, если бы вы не были пенсионером, - протяжно произнесла она последнее слово. - Слово-то какое страшное для молодой девушки. Кто ваш муж? Пен-си-о-нер!

Учителя расхохотались.

Николай Павлович встал, заходил по комнате и с оттенком шутки сказал:

- Ну и закон! Что он сделал с цветущим молодым человеком? Хоть петицию подавай Михаилу Ивановичу об отмене этого закона.

ЧУДЕСНЫЙ ПОЧТАЛЬОН

Стоял хороший осенний день. Чистое полярное небо, как шатер огромной яранги, прикрывало Чукотскую землю. С запада дул легкий ветерок, и на юг большими стаями тянулись утки. Давящая тишина Севера нарушалась лишь шумом пролетавших уток да криками и свистом детворы. По окончании уроков часть учеников играла на волейбольной площадке, другие находились на берегу моря, где над косой всегда по неизменному маршруту утки совершали свой перелет.

И едва на горизонте показывались утки, как ученики ложились на гальку и зорко следили за их приближением. Как только утки подлетали, дети вскакивали, поднимался невероятный крик, шум, свист, и напуганная стая, словно падая вниз, пролетала прямо над головами.

В этот момент в воздух взвивались эплякатеты*, брошенные ребятами. Крылья утки запутывались среди ремешков, и под тяжестью пяти моржовых зубов она стремительно падала, сильно ударяясь о землю.

[Эплякатет - приспособление для ловли уток на лету.]

- Есть одна авария! - кричал какой-нибудь карапуз.

Затем все стремглав неслись к пойманной птице. Ребята быстро распутывали ей крылья, а утка, глядя испуганными глазами, пыталась вырваться и улететь вслед за стаей.

Вместе с ребятами бегала и Тает-Хема. На ее шее болталась связка металлических занумерованных трубочек с коротенькой надписью: "Москва". Тает-Хема занималась кольцеванием птиц. Если утка не сильно разбивалась, девочка прикрепляла ей на лапку алюминиевое колечко и пускала на свободу.

Но что это такое? Упала утка, а на ее ножке уже есть колечко! Ребята сгрудились около птицы, глаза их блестят. С крайним любопытством на лицах они рассматривают эту необыкновенную путешественницу. На изящном колечке надпись: "Манила, 742".

Тает-Хема чувствует себя героиней дня и с удивлением разглядывает колечко. Она знает, что его нужно снять и записать число, месяц и место, где поймана эта утка. Ее воображению рисуется, что где-то в далекой-далекой стране вот так же рассматривается и ее колечко. Тает-Хема тщательно осмотрела пленницу, записала в книжечку чужестранную надпись и забыла даже снять манильское кольцо. Она взяла московское колечко и пристегнула его на вторую ножку. С сильно бьющимся сердцем утка вырвалась из рук. Тает-Хема приподняла ее и пустила на волю. Какая интересная почта!

Утка отлетела немного и села на море, невдалеке от берега.

- Эх ты! Человек с печенкой вместо сердца. Навешала ей грузов и думаешь - она должна лететь? Может быть, ей еще лететь тысячу километров? Вот тебе к пяткам подвесить по кило и заставить бегать, - с укоризной сказал один из учеников.

Но Тает-Хема не отрываясь следит за уткой. Она молча стоит и смотрит, смотрит на нее. Утка плавает, ныряет и, вероятно, пробует освободиться от приобретения с Чукотской земли.

Тает-Хема сорвалась с места и побежала к морю. За ней все ребята. Они бросают в утку камешки. Она ныряет, и ребята долго ищут ее глазами. Наконец, утка показывается на поверхности воды, взлетает, берет направление на юг и быстро удаляется.

Ученики напряженно смотрят ей вслед. Куда она полетела? Никто не знает. Может быть, обратно в Манилу? Может быть, ее убьет какой-нибудь краснокожий или чернокожий человек и будет так же рассматривать кольца? Вот бы оказаться в такой момент около него и сказать: "А ты знаешь, товарищ, ведь это московское колечко повесила я! Я! Тает-Хема с Чукотки! Комсорг чукотской школы!"