Осьминог - Анаит Суреновна Григорян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, что вы! – Курода через силу изобразил самую обаятельную из своих улыбок. – Просто голова немного болит, извините.
– Вот как, голова болит, значит… – Она ласково провела пальцами по его волосам. – А я умею делать китайский массаж. Эй, не улыбайся так, правда умею! После этого любую боль как рукой снимает.
Она наклонилась к Куроде поближе, так что он почувствовал на мочке уха ее теплое дыхание.
– Я вообще много чего умею, красавчик.
– Не сомневаюсь, Фэн-сан, – пробормотал Курода. В голове действительно начинало немного шуметь от выпитого.
Девушка на мгновение удивленно замолчала, видимо, пытаясь припомнить, когда это она успела сообщить ему свою фамилию.
– Ты, наверное, в какой-нибудь крупной компании работаешь, да?
– Да… я инженер в «Нагоя Кэнсэцу».
– Ух ты! – Она сделала вид, что впечатлена. – Круто, наверное! Много зарабатываешь?
– Ну да. – Курода кивнул: в голове как будто перекатился шар для боулинга. – Достаточно много.
– Оставь ты его в покое, хафу-тян, – снова вмешался бармен. – Не видишь, что ли, что мужчина пришел сюда напиться?
– Много пить вредно для здоровья, – тотчас парировала девушка (похоже, что за словом она в карман не лезла). – Ну, пойдем, красавчик, проводишь меня до дома? Или хочешь тут до утра сидеть с этим занудой? Я совсем недалеко живу, и в доме есть лифт, так что не придется топать по лестнице. Моя покойная бабуля терпеть не могла лестницы: говорила, скорее бы уже помереть, в загробном мире не придется все время подниматься наверх и спускаться вниз.
Когда они вышли из душного бара на свежий воздух, в голове у Куроды немного прояснилось. Все-таки, может быть, не следовало пить сётю в такой день. Ему вспомнилось, как давным-давно он сильно напился во время ночного шествия сотни демонов в Киото, и друзья, решив над ним подшутить, уложили его спать на скамейку в сквере возле младшей школы, не сняв с его лица страшной карнавальной маски и вдобавок прицепив ему на затылок вторую – женскую. Ранним утром его обнаружила воспитательница, пришедшая прибрать класс перед каникулами: увидев в предрассветном мареве жуткую физиономию о́ни с торчащими из перекошенной пасти клыками, бедная женщина подняла крик, на который прибежал школьный охранник. Кончилось все тем, что они вдвоем отчитали Куроду за недостойное приличного молодого человека поведение и пригрозили сдать его в полицию. Курода извинялся в самых витиеватых выражениях, а когда они наконец решили, что с него достаточно, поплелся домой, и прохожие удивленно оборачивались, заметив бледное женское лицо у него на затылке.
– Ну что, тебе лучше? – Сюн повисла на нем, обхватив его руками за шею. – Нравится вам, мужчинам, заливать свои проблемы, сидя в этакой дыре!
Она отпустила его и взмахнула рукой, показывая куда-то наверх. Курода поднял голову: большой город уже уснул, и в тишине над ними раскинулось усыпанное звездами иссиня-лиловое небо, похожее на огромный лепесток асагао в тот самый момент, когда цветок только собирается увядать[258]. Электрический свет Нагои рассеивался в нем, как свет рыбацкого фонаря рассеивается в глубине ночного моря.
– Красота, правда?
На улице было еще лучше видно, насколько Сюн миниатюрная, смуглая, намного больше похожая на китаянку, чем на японку. И движения у нее были как у китаянки: как будто она в каждой руке держала пиалу, до краев наполненную чаем.
– Да, красота, – согласился Курода.
– Ну, пойдем уже! – Она потянула его за руку. – Нельзя слишком долго смотреть на ночное небо!
Сюн повела его по узкой, довольно нечистой улочке, сумрачной и резко пахнущей рыбой. Курода неотрывно смотрел себе под ноги, но земля казалась сплошной черной массой; в какой-то момент он наступил на что-то скользкое и упал бы, если бы Сюн не поддержала его за локоть.
– Это вам бабушка рассказывала?
– Про что? – Не поняла девушка.
– Что нельзя долго смотреть на ночное небо.
– Аа, это! – Она рассмеялась. – Ну да, моя японская бабушка. Мама часто оставляла меня с ней, когда я была маленькой. Она говорила, если я слишком долго буду смотреть на ночное небо, то мой рассеянный покойный дед решит, что уже наступил праздник Обон и пора возвращаться в мир живых. Мертвые ведь тоже смотрят оттуда на нас и скучают. Бабушка мне много всякого рассказывала и учила мастерить из огурцов и баклажанов лошадей и коров для духов предков. Она говорила, что и при жизни-то мой дед не мог отличить корову от лошади, так что его дух приезжает в Обон на корове, а уезжает на лошади[259].
– Вот как! – Курода тоже рассмеялся. – Ну, призрачную лошадь и призрачную корову немудрено перепутать, ведь и та и другая невидима!
– Да уж точно проще, чем спутать огурец с баклажаном.
– Что поделаешь, в праздник и такое случается.
– Я очень похожа на китаянку, да? – Неожиданно поинтересовалась Сюн.
Он окинул ее внимательным взглядом.
– Ну не то чтобы… вы все-таки больше похожи на японку, Фэн-сан.
Девушка отрицательно помотала головой:
– Это ты говоришь из вежливости, да, красавчик? Да брось ты, меня все принимают за китайскую иммигрантку, и фамилия у меня китайская, и имя звучит по-китайски, спасибо моим родителям. Не то чтобы у меня были проблемы из-за этого, но я ведь японка, по-китайски двух слов связать не умею, но, когда работала кассиршей в комбини, японцы пытались говорить мне «сесе» вместо «спасибо»[260], а некоторые делали комплименты, что я так хорошо знаю японский язык. Еще бы мне его не знать, если это мой родной язык и никакого другого я вообще не знаю! А посетители «Куробоси» часто думают, что я китайская проститутка. Ты тоже, наверное, решил, что я проститутка, да?
– Нет, что вы, Фэн-сан. Я подумал, что вы прониклись ко мне сочувствием и потому так смело со мной заговорили. Я сердечно благодарен вам за это. – Курода поклонился, и ему на мгновение показалось, что сейчас он снова потеряет равновесие и упадет в густую вечернюю темноту.
Сюн, за минуту до этого, видимо, собиравшаяся обидеться на свою судьбу и на всех мужчин, когда-либо захаживавших в ночной бар в Накамура, уставилась на него с открытым ртом и удивленно похлопала глазами. Послышался звук проезжающего поезда – видимо, где-то неподалеку была железная дорога или наземная ветка метро. В теплом ночном воздухе стрекотали насекомые, и к запаху рыбы, доносившемуся с улицы, по которой они только что прошли (видимо, там располагался рыбный рынок), примешивался аромат цветущих растений. Курода вдруг подумал, как хорошо было бы обнять эту девушку и вдохнуть запах ее чисто вымытых волос и намазанной недорогим кремом кожи.
– Мы уже пришли. – Сюн показала ему на возвышавшийся впереди восьмиэтажный монолитный дом, увешанный кондиционерами. Даже в темноте было видно, какой он старый. Некоторые кондиционеры работали, и время от времени на асфальт шлепались крупные капли. К лифтам вел освещенный коридор, стены которого то ли жители дома, то ли уличные художники разрисовали изображениями детей и животных, из-за чего он больше напоминал коридор в детском саду, чем в обычном жилом доме. На салатово-зеленой траве сидела, удивленно таращась на двери лифтов большими ярко-синими глазами, девочка с красным бантом в соломенных волосах, рядом с ней играла с мячиком белая болонка и умывалась огромная, размером с саму девочку, трехцветная кошка. Возле уха кошки было написано неровной хираганой: «Маюми с любовью».
– Ага, жуть, правда? – Сказала Сюн, заметив, что он разглядывает настенную живопись. – Но если так подумать, без них была
