Очерки по истории КАЗАНСКОГО ХАНСТВА - Михаил Худяков

Вряд-ли когда-либо будут определены размеры взаимных культурных влияний между до-татарскою Русью и Волжской Болгарией, хотя указания на эти влияния к имеются, напр., известно, что Андрей Боголюбский был женат на болгарке, и что для предпринятых им архитектурных работ белый камень привозился из Волжской Болгарии. О тех же влияниях свидетельствуют восточные мотивы рельефных изображений и арабесок, покрывающих наружные стены храмов Владимиро-Суздальской области. Соседившие друг с другом Русь и Болгария стояли приблизительно на равной ступени развития, и между ними существовало взаимное равновесие. Соотношение обоих сторон резко изменилось с завоеванием Восточной Европы монгольской династией. Ошеломленные беспримерной жестокостью завоевателей, русские убедились, что подпали надолго под иностранное иго, и бороться с могуществом Великого Хана было для них безнадежным. В глазах русских хан был государем, которого можно было сравнивать лишь с византийским монархом, и русские не нашли для него более подходящего титула, как «царь», каким они величали тогда императоров. Государственная система, введенная завоевателями в побежденной стране, представляла собою верх обдуманности и дисциплины по сравнению с тем патриархальным укладом, какой существовал на Руси до татар. С основами государственной культуры русские познакомились чрез татар: впервые все население было взято на учет посредством переписей, принудительная система податей, налогов и пошлин не оставляла желать ничего лучшего по точности своего применения. Поголовные переписи населения, впервые введенные в России татарами, требовали огромного кадра хорошо грамотных и опытных чиновников — в этом сказались традиции китайской культуры, — и ничего подобного не могла себе представить старая дотатарская Русь, где грамотность существовала лишь среди духовенства, купцов и великих князей. Самый масштаб общегосударственного предприятия был не по плечу раздробленной на мелкие части удельной России с ее бедными государями, которые, разумеется, и не мечтали о колоссальных доходах, собиравшихся ханами с покоренных народов.

Вопрос о влиянии татарской культуры на государственное и бытовое строительство Московской Руси далеко еще не изучен, и в настоящее время его можно лишь намечать. В большинстве случаев приходится говорить вообще о татарах, не отличая эпохи Сарайекого ханства и его распадения. Тем не менее, мы считаем себя вправе[236] затронуть данный вопрос в настоящей работе, так как некоторые черты государственного устройства Московской Руси находят себе объяснение в материалах, подчерпнутых именно из истории Казанского ханства, что же касается бытовых заимствований, то не подлежит никакому сомнению, что большая часть культурных влияний шла в Россию именно через Казанское ханство, которое было тесно связано с соседней страной торговым обменом.

Многое, может быть, объясняется простым параллелизмом, возникшим при близких условиях в двух смежных государствах, но нельзя не отметить этого глубокого сходства, существовавшего между ними. Характеристика неограниченной власти московского государя, приведенная Герберштейном,[410] приложима в одинаковой степени и к ханам татарским, так что нетрудно убедиться в восточном происхождении- московского деспотизма, чуждого до-татарской Руси, и недаром А. К. Толстой вложил в уста киевского Потока-богатыря следующие слова по адресу московского государя: "Что за хан на Руси своеволит?".. Следует также думать, что и в деле принятия русскими государями царского титула оказала некоторое влияние не только византийско-книжная традиция, но также стремление подражать татарским ханам, которых в России называли царями: принимая титул царя, московские государи не только объявляли себя наследниками византийских императоров, но вкладывали в этот титул и более реальное содержание, открыто выражая им свои претензии на Казанское «царство». Хотя Иван III не решился после свержения татарского ига назвать себя царем и в 1487 г. ограничился титулом "князя Болгарского", но программный характер московских титулов хорошо известен из применения термина "всея Руси", которым русское правительство открывало наступление против Литвы так же, как титулом «царь» оно било против татар.[411]

Хотя боярская дума находит себе близкую параллель в совете карачи, бояре и дети боярские — в князьях и огланах (вплоть до тождества терминов "дети боярские" и «оглан», т. е. сын), а местничество — в родословных счетах татарской аристократии, но мы не решаемся судить о[237] причинах такого параллелизма. Более существенным нам представляется вопрос о влиянии курултая на земский собор. Из описания курултая 14 августа 1551 года, приведенного в "Царственной Книге", мы знаем о составе собрания "всей Казанской земли". Нет сомнения, что собрания в таком же составе были известны казанцам и ранее, и мы уже отмечали случаи употребления этого термина в документах.

В России земский собор появился накануне падения Казанского ханства, и нельзя не обратить внимания на тождество состава первых земских соборов и курултая. "Стоглав 1551 года был соединением «властей» (духовенства), «синклита» (боярской думы) и представителей воинства",[412] а в курултае также участвовали духовенство, князья и огланы.

Трудно думать о случайности совпадения в составе двух этих собраний, состоявшихся в одном и том же году. Вопрос о том, откуда направлялось заимствование, очевиден: для Казанского ханства "собор всей земли" был старым, привычным учреждением, для нарождавшейся новой России он был нововведением. Русские историки говорят: "Установлены в науке и предшественники "совета всей земли": это — соединение разных разрядов воинства, образчик которого дал Иван III в 1471 г. и, с другой стороны, освященный собор, совет высшей иерархии".[413] Не следует ли к этим образцам добавить еще более близкий — совет "всей земли", практиковавшийся у татар, ближайшим образом — в Казанском ханстве? Вопрос этот должен быть разрешен авторитетными специалистами.

В настоящее время является вполне установленным, что переписи населения заимствованы русскими у татар. Развитое письменное делопроизводство, составлявшее характерную особенность вообще восточных культур — китайской, персидской и т. д. — нашло себе обширное применение и на Руси, в противоположность средневековому Западу. Цитированный нами проф. Виппер говорит: "Особенно поразительным казалось московское судопроизводство англичанам, у которых суд, построенный на прецендентах, на старых решениях, хранившихся в архивах, требовал громадной памяти от судей и адвокатов и создавал благодаря этому обширный класс профессиональных ходатаев. Уже первый из описавших Московию англичан, Чанслор, одобряет русское судопроизводство в том отношении, что здесь нет юристов, которые бы вели процессы на[238] суде, каждый сам правит свое дело и подает челобития и ответы письменно, противно английскому судопроизводству".[414] Проф. Виппер видит в судебниках Ивана III (1497 г.) и Ивана IV (1550 г.) "сильнейшее влияние византийских образцов", но при этом он забывает примеры восточного законодательства с точными кодексами писаных законов (Яса). Суд с его инстанциями — «хаким» и «казы» занимал почетное место в татарском государстве, как видно из ярлыка Сагиб-Гирея, и мы вправе заподозрить и здесь распространение татарской культуры на русскую государственность.

Письменное делопроизводство, огромные переписи всего населения — все это решительно устраняет обычные представления о татарах, как о полудиких кочевниках. Мы уже видели какое громадное потребление бумаги было в Ногайском княжестве — оно разумеется, предполагает развитое делопроизводство и хорошую грамотность.

Еще в одной области также можно наметить влияние татарской культуры на русских — в области дипломатии. Напомним характеристику московской дипломатии, данную профессором Виппером: "Московские дипломаты во всяком случае не чувствовали смущения пред европейцами, напротив, любили брать на себя роль критиков по отношению к иностранным державам, забивать приезжающих в Москву послов текстами договоров и ссылками на исторические хроники, наконец, принимать иронический тон и ловить противника на противоречиях… Первый из послов отправленных в Англию для заключения договора, Иван Непея, до известной степени показался англичанам типом хитрого, неуловимого, себе на уме, русского человека".[415] Правильнее было бы сказать — "восточного человека". В этих чертах нетрудно узнать хорошо знакомый облик татарина-торгаша, прототип московского дипломата. Первые дипломатические сношения московскому государству пришлось вести исключительно лишь с татарами, и у кого же им было учиться дипломатическому искусству, как не у татар? Кто знаком с приемами татарской торговли, тот легко разгадает, откуда взялись черты дипломатов, приведенные проф. Виппером — критика, начетническая ученость, ирония, хитрость: все это применяют восточные покупатели, когда прицениваются к товару, и делают огромный «запрос», когда выступают, как продавцы. Недаром, на западно-европейцсв московская дипломатия[239] производила всегда впечатление чисто восточной, не европейской.