Vagina obscura. Анатомическое путешествие по женскому телу - Рэйчел Гросс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Некоторые ученые предполагают, что хроническое вялотекущее воспаление матки тоже может способствовать возникновению заболевания. Ревматолог Питер Грегерсен и иммунолог Кристин Метц из Института Файнштейна Northwell Health пять лет разрабатывали простой диагностический тест на эндометриоз с использованием менструальной крови[530]. В поисках биомаркера, на котором можно было бы основать тест, ученые поместили обычные клетки матки в воспаленную среду и обнаружили, что те трансформировались. Они стали более липкими, инвазивными и хуже децидуализировались – точно так же, как клетки матки у женщин с эндометриозом. Эти инвазивные клетки, как отметил Грегерсен, были похожи на те, что он ранее изучал при исследовании воспалительных заболеваний – ревматоидного артрита и волчанки.
Если догадка Грегерсена и Метца верна, это может означать, что противовоспалительные препараты, используемые в наше время для лечения ревматоидного артрита, могут быть назначены в первую очередь для предотвращения разрастания эндометрия у некоторых женщин. «В сообществе, изучающем этот недуг, преобладают те, кто считает, что это аномалия гормональной регуляции, – утверждает Грегерсен. – И это вполне возможно. Но мне кажется, это еще не вся история»[531].
К вопросу о том, откуда может возникнуть воспаление: доктор Кевин Остин, ученый, специалист по акушерству и гинекологии в Университете Вандербильта, который работал с Гриффит, исследует, как воздействие токсинов окружающей среды на ранних этапах может привести к воспалению матки и в итоге к эндометриозу. Остин начал заниматься этой болезнью в 1980-х, когда руководил новой программой ЭКО в Вандербильте и понял, что многие его пациентки страдают этим заболеванием. С тех пор он пришел к выводу, что ключ к остановке эндометриоза – борьба с воспалением на ранних стадиях, задолго до того, как оно перерастет в бесплодие. «На мой взгляд, то, что мы поняли иммунологическое происхождение эндометриоза, открывает возможность для предотвращения развития болезни», – говорит он.
Остин также обнаружил, что изучаемые им загрязняющие вещества, диоксины, приводят к схожим воспалительным процессам как у мужчин, так и у женщин. Хотя у мужчин эндометриоз не возникает, отмечаются другие проблемы с фертильностью и работой яичек, вдобавок недуги могут передаваться дочерям. «Это не только женская проблема, – говорит он. – На вопрос нужно смотреть гораздо шире»[532].
Между тем Гриффит привносит в этот дискурс, помимо моделей в пробирках, кое-что еще – свою уникальную точку зрения как ученого и защитника пациентов. Это помогло ей заметить то, что упускают из виду коллеги, например то, как медицинская терминология способствует изоляции и игнорированию эндометриоза. В 2009 году она начала кое-что замечать у себя в лаборатории: врачи – например, доктор Айзексон – часто называли ее болезнь доброкачественной. Она, конечно, знала, что они имеют в виду: это не рак. Но само слово заставляло ее вздрагивать. Она ощущала пренебрежительный тон по отношению к себе как к пациентке. А главное, это слово было сигналом о чем-то неправильном для спонсоров вроде Национальных институтов здоровья. «Если я напишу, что изучаю доброкачественное заболевание, кто даст мне денег? – сказала она. – Это не болезнь. Это на всю жизнь». В 2019 году она начала кампанию за исключение слова «доброкачественный» из описаний эндометриоза. Сейчас на конференциях и в статьях в этой области оно почти не употребляется[533].
Когда-то Гриффит считала эндометриоз крестом, который ей нести всю жизнь. Сегодня она принимает его как свою часть, преодолевая пропасть между медициной и обществом. «У каждого есть свой кусочек пазла, – сказала она однажды вечером у себя дома в Кембридже. – Жизнь – гигантский пазл. Каждый добавляет свой элемент, и возникает общая картина».
* * *
У идеи о том, что эндометриоз – не просто «женская болезнь», есть и другой аспект. Дело не только в том, что он физически выходит за пределы матки. А еще и в том, что это далеко не болезнь невротичных белых женщин, как считалось во времена, когда Гриффит поставили диагноз.
В 2019 году Маиша Джонсон лежала в постели с грелкой на животе[534]. Прокручивая ленту соцсети, она наткнулась на видео, где актриса Тиа Моури рассказывала о жизни с эндометриозом и упомянула, что первый врач, который серьезно отнесся к ее состоянию, был темнокожим. Маиша пришла в восторг, увидев, что такая же темнокожая женщина поделилась своей историей, но затем почитала комментарии. Она вспоминает, как белые женщины отмечали, что подобные истории вызывают разногласия в сообществе, изучающем эндометриоз. Многие говорили: «Зачем упоминать о расовой принадлежности? Эндометриоз влияет на всех нас одинаково!»
Маиша была разочарована. Оказывается, те, кто считает гендерные предрассудки в медицине системной проблемой, не могут признать, что расовые предубеждения тоже носят системный характер и часто усугубляют проблему. Из своего опыта темнокожей женщины с эндометриозом она вспоминает случаи, когда врачи предполагали, что она ищет способ получить наркотики, а ее боль игнорировали. «Если меня воспринимают как женщину, склонную к истерии, да к тому же темнокожую, которая менее остро чувствует боль, то, конечно, если я говорю о боли, значит, просто преувеличиваю: не может быть, чтобы мне было настолько больно»[535], – говорит 34-летняя Маиша, автор из Healthline Media, которая пишет о хронических заболеваниях и психическом здоровье. Становится особенно досадно, когда речь идет о заболевании, требующем хирургического вмешательства для постановки точного диагноза. Врачи часто неохотно проводят его или вообще отказывают. Комментарии к видео побудили Маишу написать пост о своем опыте борьбы с расовыми предрассудками и эндометриозом для Healthline.
Джайприт Вирди, глухая уроженка Юго-Восточной Азии, рассказала мне о похожем случае. Вирди было 35 лет, и она работала профессором истории медицины в Торонто. Ее темой были инвалидность и гендерная принадлежность. В этот период она впервые почувствовала в животе что-то, позже оказавшееся 23-сантиметровым образованием. Время от времени в сопровождении мужа она ездила в отделение неотложной помощи и часами кричала от боли в приемной, но медики отправляли ее домой[536]. «После третьего раза стало очевидно, что они смотрят на меня так, будто мне просто нужны наркотики»[537], – говорит она. Это был первый случай, когда она столкнулась со «скрытым расизмом и классовой предвзятостью» в медицинских учреждениях. В конце концов она потребовала указать в ее медицинских документах, что она специалист по истории медицины, чтобы врачи относились к ней
