Штурм Корфу - Владимир Шигин

– Вины твоей в гибели старушки «Елены» нет никакой, так как само плавание на этих дровах уже было подвигом. Как моряк и как капитан ты сделал все возможное. Однако с капитанством придется все же повременить. Пусть все немного позабудется. Пока же можешь послужить на берегу при адмиралтействе, должность я тебе там подыщу.

– Ваше превосходительство! Я просил бы вас все же изыскать место на судах вашей эскадры, так как без моря не мыслю жизни своей! Согласен на любую, даже мичманскую должность! – срывающимся от волнения голосом обратился к вице-адмиралу Ратманов.

Ушаков молча посмотрел на офицера, покачал головой и сосредоточенно зашелестел судовыми списками.

– Вот, кое-что нашлось. Могу предложить тебе место первого офицера на фрегате «Григорий». Судно сам знаешь, первостатейное. Фрегат только что принял Иван Шостак, а помощника пришлось списать по здоровью. Отплаваешь кампанию на «Григории», а там посмотрим, куда тебя дальше девать. Согласен ли?

– Согласен, ваше превосходительство! – обрадовался капитан-лейтенант.

Так Ратманов на «Григории» и оказался.

С капитаном-лейтенантом Шостаком он сразу нашел общий язык. Зная большой опыт Ратманова, тот своему старшему офицеру во всем доверял, «старшой» же старался это доверие оправдывать и служить на совесть…

Позевывая, капитан-лейтенант покинул свое жесткое спальное ложе. Скинув ночную рубашку, ополоснулся из умывальника водой. Окинул взглядом свою обитель, вокруг сущий бедлам.

Вчера вечером он вернулся на фрегат, попрощавшись с супругой Натальей Петровной. Та собрала мужу в плавание груду всего, что может пригодиться вдали от дома. Прежде всего целый ворох одежды от теплых чулок до вязанной безрукавки, которую он мог бы поддевать под мундир в ненастье. Особенно оценил Шостак превосходные вязанные перчатки с тремя отделениями для пальцев. Кроме большого они имели персональное отделение и для перста указательного на тот случай, если придется стрелять или что-то писать на палубе в холодную погоду.

Вещи были вестовым уже разложены по их принадлежностям, но еще не распиханы в шкап. Это Шостак велел ему отложить на сегодня, так как хотел выспаться. В дальнем углу каюты отдельной кучей лежали продукты. По традиции капитаны не питаются в кают-компании, а вкушают пищу в одиночестве. Это и привилегия, и наказание, ибо все приходится закупать самому. Хорошо, когда у тебя где-нибудь имение в рязанской губернии на две-три сотни душ! А когда живешь на одну зарплату, да еще на шее супружница с детками малыми, вот тогда и почешешь затылок, не лучше бы с остальными столоваться в складчину.

Капитан-лейтенант получал в ту пору 400 рублей серебром в год, да в плавании еще деньги на столование. Четыре сотни – деньги немалые, но и небольшие, только-только, чтобы прожить. При уходе в плавание семейные офицеры обычно большую часть денег оставляли по аттестатам женам. Шостак так же оставил супруге аттестат, сам решив перебиваться лишь столовыми деньгами.

Капитан любого судна всегда обречен на одиночество, так как, согласно уставу, должен соблюдать дистанцию с остальной командой. По этой причине даже капитанскую каюту на русском флоте именуют не иначе как ящик отшельника.

Чтобы скрасить это свое одиночество, капитаны, как могли, украшали свои каюты или сами, или же при участии жен, в соответствии с их вкусом и тяжестью кошелька. Занавески на окна, как правило, шили из ситца, те, кто побогаче, – из камчатной ткани, ну а самая нищета – из обычной парусины. Впрочем, даже парусиновые занавеси, сделанные из тонкой ткани, но хорошо выбеленные, смотрелись вполне прилично. Состоятельные капитаны набивали подушки лебяжьим пером, бедные – просто паклей. Особое отношение было к покрывалам. Это был особый культ, где существовали свои каноны и свои модные поветрия. Заботливые жены порой вышивали на покрывалах целые картины. Там были и милые пастушки в кругу овечек, и античные нимфы, в которых без труда угадывались черты любимых жен, и уютные домики, из окон которых выглядывали ждущие своих мужей все те же верные жены. У холостяков все было попроще. Как правило, покрывала им расписывали масляной краской судовые маляры в соответствии со своим эстетическим вкусом. Поэтому в каютах холостяков обычно присутствовали чудо-юдо-рыбы-киты, единороги, вещие коты-баюны и прочий сказочный сброд. Особой популярностью пользовались русалки с неправдоподобно огромными формами. Если же маляр не был романтиком, то рисовались просто розочки да листочки.

Что касается Шостака, то у него на покрывале был изображен традиционный домик с садиком и девушкой в окошке. Впрочем, жена у командира «Григория» была не только рукодельницей. Но и вообще женщиной хозяйственной, цену копейке знала, а потому мужа в плавание собирала загодя, соля нежинские огурчики, да варя в огромных тазах варенье вишневое да абрикосовое. Особенно же гордилась капитанша, что по случаю приобрела у одесского купчины за полцены почти фунт отличного чая.

Уже перед расставанием Наталья Петровна подарила Шостаку свой портрет, писанный каким-то местным живописцем.

– Чтобы в море меня не забывал и на мою персону любовался! – сказала, дар свой торжественно вручая.

Живописал портрет мадам Шостак, разумеется, далеко не Боровиковский, а потому с оригиналом он имел сходство весьма относительное, хотя красок художник не пожалел. Особенно ярко были намалеваны щеки, получившиеся больше похожими на два помидора. Жене, впрочем, портрет нравился, а это самое главное. Не спорить же о вкусах в грустный момент расставания.

И вот теперь Шостак вертел парсуну в руках, примериваясь, куда бы ее приладить. Наконец определился повесить в изголовье койки. Проснулся – сразу с супружницей поздоровался, а, засыпая, пожелал покойной ночи. Лучше и не придумать!

Решив вопрос с портретом, намылил щеки и принялся за бритье. Плохо правленая бритва больно царапала щеки. Но на правку времени уже не было.

Еще с вечера на флагманском «Святом Павле» на полдень назначено совещание у командующего. Ничего необычного от совещания Шостак не ожидал – скорее всего, командующий будет ставить задачи на предстоящую морскую кампанию, все как обычно.

На стуле еще с вечера лежали заботливо приготовленные вестовым чистая рубашка и штаны.

– Ваше высокоблагородие, завтрак уже готов, – просунул голову в проем двери и сам вестовой Тимоха, веселый и расторопный ярославец.

На «Григории» капитанская каюта просторная и поделена на два отделения. Ближняя к выходу для работы и общения, дальняя – спальня. Сейчас все бумаги были сдвинуты на столе в сторону, и перед креслом стоял поднос с завтраком: яичница в три яйца, масло да в хлебнице свежий хлеб с румяной корочкой.

Чай был уже заварен и источал ни с чем несравнимый аромат. Шостак сел за стол. Тимоха привычно повязал салфетку. Не слишком свободно, но и не туго.

Поставив перед командиром хорошо прогретую тарелку, вестовой неслышно исчез, как и подобает настоящему вестовому. Намазывая хлеб маслом, Шостак прислушался. Над головой слышался топот ног и команды, это боцмана выстраивали команду на подъем флага.

Отзавтракав, Шостак надел мундир, прицепил кортик. Все привычно рассчитано до мгновения. У него оставалось в запасе еще несколько минут. Глянул на себя в зеркало, висящее на переборке рядом с медным умывальником. Как всегда остался недоволен, последние дни подготовки к кампании он был в большом замоте, а потому осунулся. Все, пора! Часовой у дверей каюты отдал честь.

Наверху команда уже стояла вахтами побортно, равняя босые пятки, во главе с урядниками. Офицеры выстроились на шканцах.

– Здравствуйте, господа! – поздоровался с офицерами. – Здорово, братцы! – с командой.

Братцы ответили дружным хором четырех с лишним сотен глотов:

– Здра-жла-ваше-выс-родие!

Вахтенный начальник глянул на истекающую струйку песочных часов.

– До подъема флага одна минута!

С соседних кораблей неслись крики приветствия, там командиры также здоровались со своими командами.

– Господин капитан-лейтенант, время вышло! – громко отчеканил вахтенный начальник.

– Командуйте! – кивнул Шостак.

– На флаг шапки долой! Флаг и гюйс поднять!

Медленно поползло вверх бело-синее полотнище Андреевского флага – самый торжественный и волнующий момент на русском флоте. Певуче запел тонким свистом канарей-блок. С соседних судов вторили другие канарей-блоки, каждый на свой лад. Вот флаг поднят до конца флагштока. Порыв ветра развернул его на всю ширину.

Шостак с удовольствием вдохнул полной грудью свежий севастопольский воздух. Глянул в бездонно-синее небо и в нескончаемую морскую даль. Господи, до чего же хорошо!

Итак, очередной судовой день начался. Часть команды была сразу назначена на вытяжку такелажа, остальных боцмана развели на молярные работы и погрузку запасных стенег и рей. Штурман съехал на берег в навигационную мастерскую выверять хронометры, а заодно и получить обновленные карты Черного моря. С ним отправился и доктор, у которого тоже оказались какие-то неотложные дела в госпитале.