Блеск клинка - Лоуренс Шуновер

С помощью двух солдат палач привязал ее к столбу. Ему передали горящий факел и он вставил его между сухими поленьями.

Пьер, разумеется, совсем проснулся, когда стражник решительно рассекал толпу с помощью мулов. Мальчик не понимал драму, разворачивающуюся перед его глазами, хотя она выглядела достаточно красочно. Но мало-помалу он начал ощущать глухую напряженность в толпе и в персонажах, столь важно сидевших на помостах.

— Что происходит? — спросил он.

Абдул промолчал. Оружейник пробормотал:

— Это просто представление, юноша.

— Что за представление, мастер?

— Вроде игры. Они просто притворяются.

— А кем они притворяются?

— Они притворяются, что хотят сжечь плохую женщину, — ответил Хью.

— Она правда плохая?

— Они делают вид, что она плохая ведьма, и собираются сжечь ее, — печально ответил Хью.

— О!

Но когда к дровам приложили факел, мальчик беспокойно зашевелился и выглядел очень напуганным. Абдул вопросительно взглянул на хозяина. Хью покачал головой.

— Это просто игра, Пьер. Я сказал тебе, что они притворяются. Не бойся.

— О! Мне это не нравится, — воскликнул Пьер, закрывая лицо.

Оружейник пробормотал:

— Хорошо. Может быть, ему лучше не смотреть.

Но пламя заревело и сожгло одежду девушки, и тогда десять тысяч людей увидели боевые ранения на ее теле, которое быстро изменяло окраску на их глазах.

— Воды! Воды! — крикнула жертва в мучениях, хотя Изамбар позднее утверждал, что она просила святой воды, а он находился ближе всех к ней.

Пьер вдруг вырвался из рук Абдула и с криком побежал к эшафоту:

— Он настоящий! Он настоящий!

Прежде чем стражники успели схватить его, он вытащил длинную ветку из поленницы и попытался сбить огонь. Но его детские удары привели лишь к тому, что перевернулась большая дымящаяся вязанка хвороста, плохо закрепленная на самой верхушке пирамиды, которая заметно оседала по мере того, как ревущая масса огня пожирала ее. Вязанка, почти целиком состоявшая из сухих веток, запылала. Она скатилась вниз, горящие ветки рассыпались, и ужасное пламя разгорелось еще сильнее. Большое облако искр и дыма поднялось в воздух, спугнув голубей с церкви. Казалось, что мальчик ворошит костер, чтобы он запылал еще жарче. Один из стражников грубо оттащил мальчика в сторону, сильно ударив его по лбу плашмя своей саблей:

— Кровожадная свинья! Прочь, — заорал он, — или я брошу тебя в огонь!

Но Дева, которая больше не вырывалась из цепей, смотрела из пламени прямо на Пьера. Может быть, она поняла, что он пытался сделать. Может быть, она была благодарна за то, что он сделал в действительности, потому что это сократило ее мучения. Одна из птиц, которых спугнули искры, описала круг над костром, почти коснувшись лица Девы, и быстро покинула облако жара. Ее крыло задело лоб Пьера, и на какое-то мгновение он ощутил ласковую прохладу от мягкого прикосновения перьев к тому месту, на которое пришелся удар стражника. Хью из Милана всегда утверждал, что это был один из голубей с крыши церкви, но многие крестьяне готовы были поклясться, что видели, как голубка вылетела из уст Девы и поднялась в небеса.

Хью приблизился настолько быстро, насколько позволяли его короткие ноги, и отнес теряющего сознание подопечного обратно к мулам. Но он и Абдул не сразу смогли выбраться из взволнованной, плачущей толпы.

Жанна д'Арк была еще жива, но уже за пределами страданий, когда епископ Бове, забыв о достоинстве своего чина, подошел к подножию столба, чтобы проверить состояние своей жертвы, девятнадцати лет от роду, обнаженной и горящей на костре. Вся ее плоть сгорела. Почерневшие кости начали рассыпаться.

Глава 4

Дом Хью из Милана был обставлен с роскошью, которая поражала соседей. В жилых комнатах за мастерской видели кресла с высокими спинками, не хуже чем у епископа в церкви. Вместо сундуков, которые в то время большинство людей использовало как удобное средство для хранения домашнего скарба, Хью привез из Италии идею шкафа с дверцами и выдвижными ящиками, так что не было необходимости вытаскивать все из сундука и укладывать обратно, чтобы достать какую-нибудь вещь.

Большая кровать в его доме возвышалась на два фута от пола и была окружена пологом, защищавшим от французской ночной прохлады. Даже кровать Абдула в его маленькой комнатке была приподнята над холодным каменным полом, а тепло обеспечивала прекрасная шкура леопарда, которой позавидовал бы и герцог.

Хью не мог себе позволить дорогих деревянных панелей, которыми начали украшать свои дворцы самые богатые феодалы, но шкуры старых домашних животных были ему по карману. Поэтому, как у многих процветающих буржуа, на стенах его дома, чтобы их не продувало зимой, висели хорошо выделанные шкуры рогатого скота мехом наружу. Выглядело это грубовато, зато результаты были превосходными.

Просторная кухня, где обедала вся семья, выходила на задний двор. На кухне был огромный очаг, в сооружение которого Хью вложил много сил, оборудовав его наилучшим образом. Крюки, которые поддерживали горшки для приготовления пищи, были подвешены над огнем с помощью хитроумных шарниров и поднимались так плавно, что ни капли не проливалось. Мария могла поднимать их, не обжигая пальцы. Она жаловалась, что во время приготовления мяса на решетке жир стекал в огонь, и Хью придумал новую решетку, в каждом стержне которой был выкован желоб, так что жир и сок стекали в широкий поддон. Его жена делала прекрасную подливку, которая играла не последнюю роль в его тучности. Этой подливкой поливали мясо, а снизу подкладывали кусок хлеба, чтобы остатки не стекали на вогнутые полированные дощечки, служившие тарелками, и не пачкали стол.

Хью также изготовил вертел, такой длинный, что на нем можно было зажарить одновременно полдюжины гусей; и хотя всегда был в распоряжении один из подмастерьев, чтобы вращать его, Хью дал свободу воображению и сконструировал большой часовой механизм, который приводился в движение тяжелым железным грузом и мог вращать вертел долгое время, не требуя к себе внимания. Но Мария обычно забывала завести механизм, так что он редко использовался. Хью полагал, что этот механизм можно соединить с ветряной мельницей, тогда он будет вращаться постоянно, но потом решил, что этот проект не заслуживает внимания.

Гобелены считались роскошью, которую могли себе позволить только очень богатые, но Мария была мастерицей плетения из тонкого тростника, который продавали уличные торговцы. Она сплела из него изящный экран и поместила его между очагом и столом, чтобы умерить жар, когда они обедали. Она изготовила также циновки для пола, по ним приятно было ходить, к тому же они источали аромат чистоты и свежести. Ее аккуратность и исключительная чистота, в которой она содержала дом, считались эксцентричными в то время, когда большинство женщин позволяли пыли и мусору скапливаться в таком количестве, что можно было оступиться.