Григорий Грег «Капли крови» - Ольга Лазорева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ссора
Твои слова, как гром: «Ну все! Пока!»И солнце вниз упало за луною.Уходишь прочь… Взорвались облака,дождь льется вверх… Я следом за тобоюиду и вижу спину… Вот висок…И часть щеки… Ко мне ты повернулась!Остановилась… Взгляд твой так далек.Но все он ближе! Ты мне улыбнулась…И сразу все вернулось на места.Дождь льется сверху, гром гремит как нужно,над головой рядами облака,луна и солнце разбежались дружно.И мир вернулся прежним и простым.А ты так близко! Губ тепло – наградой…Гроза исчезла. Всполохом цветнымвзметнулись в небо полукружья радуг.
«Ты не права! Молчишь? Ну что же…»
Ты не права! Молчишь? Ну что же…Ты посмотри на облака!Плывут, парят… И так похожина нежный белый пух. Покане потемнеют, не сгустятся,не соберутся в кучу тучи злой грозой не разразятся…Как ты! Ах, нет? Ты – солнца луч?!Сияешь, греешь и искришься?Но ты же гаснешь! И с чего,с чего ты так мгновенно злишься?!Ты так меняешься легко.Так я не прав? Досадно, больно,несправедливо! Но стерплю.Взгляд в небо подниму невольно.На облака смотрю. Люблю…
* * *Из дневниковых записей 20-х годов XX века:
«Ходили с ребятами в кузню. Этот шум горна, огонь, раскаленный металл – все это меня жутко взволновало. Моя нервная система моментально возбудилась, откликнулась, и, придя домой, в пять минут написал вот это стихотворение».
Мастер
Меч выкован. Стремится остриекоснуться плоти, поиграть в сраженьи.И облачком дыхание легкотуманит блеск зеркальный отраженья.И рукоять захвачена рукой,и тяжесть, пробудившая угрозу,взята в ладонь. Сверкающей дугойвзмах вверх и вниз. Изрезан только воздух.Доволен Мастер. Опускает мечна мягкий бархат цвета алой крови.Его рука, готовая иссечьне только воздух, разжимаясь, ноет.И взгляд, прощаясь, медленно скользитпо длинной стали, по узору ножен.Меч совершенство ковки сохранит,но он готов и Мастеру не нужен.
* * *Из письма Ладе:
«Мне кажется, что я сейчас так жалок. Кто я? Бедный заводской рабочий! Да, я пишу стихи, но меня не издают. Иногда выступаю в клубе, мои стихи нравятся местным барышням, но ребята их не одобряют, считают, что я слишком ударился во всякие мещанские переживания и никому ненужные философские рассуждения.
Меня выручает лишь то, что к поэтам относятся снисходительно, считают нас этакими чудиками, поэтому мне многое сходит с рук».
В мае – только маяться!Ветер будто пьян.Меж цветов шатается,шаловлив и рьян.
Воздух словно пенитсязапахом цветов,ароматом стелетсяв рое лепестков.
Небо улыбается,синевой дразня.В мае только маяться…Ты смеешься зря!
Говоришь: «Наверное,все сошли с ума.И поэты – первыми.Вот она, весна!»
И зачем ты дразнишься?Взгляд не опускай.Как с любовью справишься,раз колдует май?
«К себе не приглашаешь…»
К себе не приглашаешь,и в гости не идешь,невольно отдаляешьи снова вдруг зовешь.То ласково, то строготы говоришь со мной,то позовешь в дорогу,то убежишь домой.Закроешь плотно двери,рассердишься опять,и долгие неделименя не хочешь знать.Но вдруг приходишь сновас улыбкой: ты прости.И робость разговорао том же – о любви.Тебя не понимаю,как наяву я сплю.И все тебе прощаюи все, любя, терплю…
* * *Из дневниковых записей 20-х годов ХХ века:
«И охота Зине так надо мной издеваться! Не понимаю! Хотя подозреваю, что это она не понимает моей сущности. Поэта вообще редко кто может узнать до конца, словно какая-то невидимая стена между мной и другими людьми. Раньше я был уверен, что все такие же, как я, так же страдают без меры, любят до умопомрачения, захлебываются сильнейшими эмоциями. Но сейчас думаю, что многие люди вполне обычно живут и умеренно чувствуют. И в этом их сила. Зина, она именно такая – «массовая», и, благодаря обычности своей натуры, смотрит на меня свысока, считая меня чудиком, «не от мира сего», слабаком, за которым нужно приглядывать. И стихи мои ей чужды, ничегошеньки она в них не видит…»
Как обмануть умеет внешность,искусно прикрывая суть,как обольщает нас успешно,пытаясь в свой обман втянуть.
Чарует взглядом, гладкой кожей,улыбкой милой и простой,с улыбкою Джоконды схожейнамеком тайны вековой.
Чарует вьющейся небрежнопушистой прядкой у виска,ресниц движеньем безмятежным,как взмахи крыльев мотылька;
красивым лбом, высоким, белым,изгибом шелковых бровей,манерой говорить несмелои мягкой плавностью речей;
фигурой стройной и изящной,походкой легкой и живой —всей этой яркой настоящейприродной внешней красотой.
И обмануться так несложно,она так дивно хороша…Но что внутри? Нет, невозможноузнать. Ведь внешность – не душа.
«Такою ценою? Нет!..»
Такою ценою? Нет!Быть другом твоим заклятым?На искренность мне в ответ —вся ложь твоя. И расплатойза ложь эту – только больмедлительная… все та же…Оставь! Прекрати. Не тронь.Побойся! Судьба накажет.Уйду я! Закрой глаза,мне вслед не смотри, не стоит!Обиды твоей гроза —угрозою мне пустою.Обиды твои не чту,стихия твоя – актерство.Убьешь ты легко мечту.Оставь для другого притворство.Все лики твои я сжегв душе, на жертвенном ложе…Забыть ложь любви я смог!А значит, ты сможешь тоже.
Московская осень
Туча огромная – шляпой над городомв серой дремоте дождя,сонным и душу туманящим морокомтенью осеннего днямягко прикрыла от света все улицы.Контуры темных домовсмазала влажно. И город нахмурился,кутаясь в серый покров.Только церквушек по-прежнему радостно,мокро блестят купола,и на земле, ветром взрыта безжалостно,в лужах синеет вода.И пешеходов раскрытые зонтики,словно цветные грибы,фары машин в сетке лучиков тоненькихплавно плывут, как шары.Ранние сумерки сине-сиреневойсыплют на город пыльцой.Темный асфальт влажной кожей шагреневоймягко блестит меж листвой.Быстро темнеет. Туманно и холодно.Осень, плащом шелестя,тихо проходит по сонному городув мягкой вуали дождя…
* * *Из письма Ладе:
«Но я абсолютно не могу сочинять! И ты это знаешь, как никто другой. Но даже тебе я не могу описать этого жуткого состояния. Мой дар не пропал, я это чувствую! Но он будто бы искусственно удерживается внутри меня, и от такого долгого простоя… как бы тебе лучше объяснить… в общем, мне кажется, что внутри меня словно образовался нарыв. И он мне причиняет нестерпимую боль. Это ужасное состояние! Я могу писать стихи и в то же время в моей нынешней сущности мне это запрещено. Словно передо мной невидимая стена, о которую хочется разбить голову!»
Не жизнь – сплошное любованьеделами злой моей Судьбы.Мое безмерное страданьеи крик с вершин ее дыбы,и стоны в ночь и безысходность,и непосильный вес невзгод,весь этот путь… намек на звездность?Но как же тяжек звездный гнет!Я падаю, прошу пощады.Дай отдышаться, отпусти!Судьба, прости, твоей наградыбезмерной мне не донести!Твоих бесчисленных уроковне выучить и не понять.Таких коротких жестких сроков,таких ударов оправдатья не могу! Иссякли силы,терпенье, воля… Дай вздохнуть!А пожалеть не хочешь, милостья попрошу: прерви мой путь…
«В тот день, из ничего буквально…»
В тот день, из ничего буквально:стул сдвинут, зонт, пальто…Вопрос незначаще банальный:зачем пришел и кто…
Шаг в комнату из коридора.Окно раскрыто, свет,рукой отогнутая штораи темный силуэт…
Плывущий дым от папиросы,спокойный оборотко мне. Обычные вопросы,но чуть прикушен рот…
Но взгляд скользит куда-то мимо,и дрогнула рука.Ее вдруг спрятала за спину,легко сказав: «Пока».
Глаза мятежно потемнели…Наверное, обман?Когда и что понять успели!И вдруг возник – роман…
«Зимний сумеречный свет…»
Зимний сумеречный светсловно пепел светло-серый…Я запомню твой ответ,данный мне в аллейке сквера.
Мы гуляли долго днем,солнце белое слепило.Я сказал: «Мы все умрем!Ты забудешь все, что было».Я сказал: «Смотри, снежоктак легко в ладони тает…Что ж печалиться, дружок?Все проходит! Кто не знаетэтой истины! Смотри —только солнце в мире вечно.Со щеки слезу сотри,грусть уйдет… Живи беспечно».Ты ответила: «Душасловно снег? Любовь – снежинка?И она водой ушлаВ твоем сердце? Но ошибкадумать, что любовь лишь миги проходит быстротечно.Память сердца – целый мир.Я люблю – лишь это вечно!»
Зимний сумеречный светза окном туманом тает…Я запомню твой ответ:«Кто любил – не забывает».
* * *Из письма Ладе:
