Ангел, автор и другие. Беседы за чаем. Наблюдения Генри. - Джером Джером

Говорит наш друг таким оптимистичным тоном, словно впереди маячит бесконечный день.

Вот он бодро поднимается по лестнице и толкает дверь. Дверь не поддается. Он смотрит по сторонам и обнаруживает, что стоит перед выходом, а не перед входом. Спуститься на двадцать ступенек, чтобы преодолеть двадцать соседних? Нет, усилие кажется герою напрасным, а потому он пытается потянуть дверь на себя. К сожалению, на пути возникает суровый чиновник и высокомерно указывает верный путь.

— О черт! — восклицает англосакс, но все-таки спускается и поднимается по соседней лестнице.

— Я быстро, — беззаботно бросает он через плечо. — Подожди на улице.

Но если вы не первый день живете на свете, то непременно войдете следом: в зале можно присесть, а в кармане у вас спрятана свежая газета; за неторопливым чтением время пройдет и быстрее, и приятнее. Спутник ваш озадаченно оглядывается. Нелишне заметить, что почтовое отделение в Германии по размерам едва ли уступает Банку Англии. Посетителю приходится выбирать из двадцати окошек, каждое из которых снабжено витиеватой вывеской. Изучение приходится начинать с той, на которой значится цифра 1. Жизнь показывает, что немецкая почтовая служба не поощряет отправку писем. Не желает ли господин купить лицензию на содержание собаки? Во всяком случае, одно из окошек предлагает именно эту услугу. Следующее призывает забыть о письме, подойти и поговорить о велосипедах. Наконец бедняге кажется, что удалось найти нужное отверстие: надпись «регистрация» поддается расшифровке без особого труда и внушает доверие. Он стучит в стекло.

Не тут-то было. Никто его не замечает. Чиновник за границей, даже самый мелкий, — это человек, в чью жизнь то и дело вмешиваются неприятные существа — клиенты, которые постоянно чего-то хотят. Куда бы вы ни сунулись, везде наткнетесь на недовольное лицо. Вот, например, театральный кассир. Вы стучите в окошко как раз в ту минуту, когда он с аппетитом поглощает сандвич. С недовольным ворчанием хозяин положения поворачивается к напарнику:

— О Господи! — доносится до вас приглушенный голос. — Еще один явился! За сегодняшнее утро этой уже сотый! Все решили посмотреть пьесу. Готов держать пари, что сейчас попросит билет. Честное слово, нервы не выдерживают.

То же самое происходит и на железнодорожном вокзале.

— Смотри-ка, опять в Антверпен! Этим людям наплевать на других: ездят туда-сюда непонятно зачем.

В почтовом отделении чиновника выводит из себя чрезмерная активность граждан в вопросе переписки. Естественно, он всеми силами старается отбить у клиента охоту отправить свое нелепое, никому не нужное письмо.

— Посмотри на них, — обращается он к помощнику (вдумчивое правительство Германии заботливо снабдило каждого чиновника еще одним, дополнительным чиновником, чтобы от скуки он, не дай Бог, не заинтересовался работой). — Двадцать человек подряд! А некоторые толкутся здесь уже минут пятнадцать.

— Пусть подождут еще пятнадцать минут. Может быть, устанут и уйдут, — советует ассистент.

— Дорогой мой! — эмоционально восклицает чиновник. — Думаешь, я не пробовал? Ничего не помогает: от этих упрямцев не избавишься. И каждый требует одного и того же: «Марки! Марки! Марки!» Иногда кажется, что некоторые просто питаются марками.

— А что, если дать им их марки? — повинуясь внезапному озарению, предлагает помощник. — Может быть, оставят в покое?

— А что толку? — устало вопрошает старший по званию. — Едва уйдут эти, тут же появятся другие.

— Ах, черт! — восклицает помощник. — Ну, хотя бы новые лица, и то хорошо. На эти уже надоело смотреть.

Однажды я набрался смелости и решил поговорить по душам с немецким почтовым служащим, которому досаждал несколько месяцев подряд. Сказал я примерно следующее:

— Вам кажется, что я пишу письма — все эти рассказы, пьесы длиной в три акта — исключительно для того, чтобы досадить вам. Так позвольте же попытаться доказать обратное. Должен признаться, что ненавижу работу — ненавижу ничуть не меньше, чем вы. Ваш городок чрезвычайно мил, так что, если бы оставался выбор, я ни за что на свете не сел бы за письменный стол, а гулял бы и гулял по уютным зеленым улицам. Но что же делать? У меня семья — жена, дети. Вы и сами знаете, что это значит: регулярно просят есть, то и дело кому-то требуются новые ботинки и всякое такое. Вот и приходится сочинять разные истории и приносить вам, чтобы отправить издателям. Видите ли, вы все равно здесь сидите. Если бы вас здесь не было, если бы в городе отсутствовало почтовое отделение, то скорее всего пришлось бы обучать голубей или засовывать послание в бутылку, смолить пробку и бросать в реку, надеясь на удачу и благосклонность Гольфстрима. Но ведь вы здесь, да еще называете себя почтовыми служащими — право, искушение непреодолимо.

По-моему, я преуспел. Во всяком случае, после небольшого вдохновенного монолога чиновник встречал меня с улыбкой, а не так, как прежде — с выражением нескрываемого отчаяния на лице. Однако вернемся к нашему неискушенному другу-англосаксу.

Наконец-то перед ним открывается окошко. Хозяин повелительно приказывает назвать «имя и адрес». Не ожидая подвоха, посетитель слегка теряется и в процессе сообщения информации пару раз ошибается и исправляется, чем вызывает подозрение чиновника.

— Имя матери? — неожиданно вопрошает официальное лицо.

— Что-что?

— Имя матери! — раздраженно повторяет почтовый служащий. — Мать у вас была?

Должен заметить, что наш англосакс нежно любил свою матушку, однако та скончалась больше двадцати лет назад, и имя за ненадобностью стерлось из памяти. Кажется, ее звали Маргарет Генриетта. Или нет? Да и вообще, какое отношение имеет чья-то мать вот к этому сугубо официальному письму, которое необходимо отправить в Нью-Йорк деловому партнеру?

— Когда он скончался? — осведомился служащий.

— Кто скончался? Мать?

— Нет-нет, ребенок.

— Какой ребенок?

Негодование человека за стеклом достигает апогея.

— Мне нужно всего лишь зарегистрировать вот это письмо, — поясняет англосакс.

— Что?

— Письмо. Я хочу…

Окошко резко захлопывается прямо перед носом. Наконец минут десять спустя наш упорный соотечественник все-таки добирается до нужной точки и попадает в бюро регистрации писем, а не в бюро регистрации детской смертности. Там ему указывают, что письма бывают двух видов — запечатанные и незапечатанные.

Лично мне никогда не удавалось успешно решить эту проблему. Если вы запечатали письмо, то неизбежно оказывается, что действие совершено ошибочно и напрасно. Если же не запечатали, то вас непременно обвинят в ужасной оплошности. В любом случае письмо не может быть отправлено в том виде, в каком вы его представили. Чиновник на континенте воспитывает население точно так же, как сообразительная няня, которая посылает старшую девочку проверить, что делает Томми, и сказать брату, чтобы немедленно прекратил безобразничать. Ну а наш неудачливый друг безвозвратно утрачивает полчаса драгоценного времени и ощущение праздника жизни. Поняв, что ничего не добьется, он решает отступиться и обсудить проблему со швейцаром отеля. По ту сторону Ла-Манша швейцар — второе лицо после бургомистра. Почему? Может быть, потому, что умеет ругаться на семи языках. Но даже он не всесилен.

Когда мы с товарищами однажды решили втроем совершить пешее путешествие по Тиролю, то предварительно отправили вещи из Констанца в Инсбрук по почте. Идея заключалась в том, чтобы, явившись в Инсбрук в разгар сезона после недельного лазанья по горам с одной лишь сменой белья в рюкзаке, с удовольствием облачиться в чистую цивильную одежду и в приличном виде предстать перед почтенным обществом. Сумки ждали нас на почте: мы собственными глазами видели их сквозь решетку. Но, судя по всему, в Констанце произошло какое-то неприятное событие, я так и не понял, какое именно. В результате бдительность швейцарских почтовиков резко возросла и воплотилась в специально созданную инструкцию, согласно которой посылки следовало выдавать только их законным получателям.

Что ж, распоряжение звучит вполне разумно. Никто не захочет, чтобы его посылку отдали кому-нибудь другому. Однако добросовестным служащим Инсбрука не пояснили, каким именно способом следует определять законных получателей.

И вот в один не совсем прекрасный день в почтовое отделение вползли три грязных, заросших существа и заявили, что желают получить три сумки:

— Вот эти, в углу.

Сумки оказались красивыми, чистыми, вполне респектабельными — такие всем нужны. Правда, один из бродяг протянул мятый кусочек бумаги и сказал, что это квитанция, полученная на почте в Констанце. Но ведь на пустынных склонах Тироля какой-нибудь одинокий путник мог быть ограблен тремя бандитами, после чего безжалостно сброшен в пропасть.