Танго на цыпочках - Демина Карина

– А чего рассказывать, ваш благородие? – Перед высоким начальством Федор, местный жандарм, робел, поведение же этого господина с внешностью крестьянина и глазами Святого Петра – аккурат один в один, как на иконе в местной церквушке, куда Федор наведывался регулярно, не то, чтобы у жандарма грехов накопилось, просто принято так – ставило в тупик. Начальству надлежит гневаться, кричать, обзывать подчиненных непотребными словами, милостиво принимать подношения в виде жареных гусей и рябиновой настойки, и уезжать. А этот сидит, не орет, ногами не топает, разговаривает, как с равным, даром, что в чинах немалых.

– А все и рассказывай, да ты садись, садись.

– Как можно? – До глубины души поразился Федор, сидеть в присутствии высокого начальства не полагалось. – Ваш благородие?

– Садись. – Тверже повторил следователь. – И благородием величать не надо, чай, не генерал. Значит, волк у вас тут завелся?

– Волк! – Федор осторожно присел на краешек табурета – перечить начальству не пристало, сказано сесть, значится, выполнять нужно, а ну как Палевич разозлится, коли жандарм не сядет. – Истинная правда, волк!

– Ну, и давно завелся?

– Давно! Еще когда земли сии только-только к Российской короне перешли, – Федор примолк – тема-то запретная, но начальник молча кивнул.

– Вот, тут дальше поместье имеется, оно старое, и, как мне бабка сказывала, а ей – ее бабка, а ей…

– Я понял, – Аполлон Бенедиктович улыбнулся, его всегда забавляли «правдивые» местечковые легенды, более того, он коллекционировал истории. А что, одни портсигары собирают, другие книги, а он легенды, и коллекция его побогаче иных будет, поэтому слушал жандарма Палевич внимательно – пригодится история. Имелась у Аполлона Бенедиктовича одна тайная мечта – книжку издать…

– И свез он тогда Вайду в болота, да и бросил там, на смерть лютую, волкам на съеденье. Но не тронули сироту звери дикие, пожалели, так и жила Вайда в волчьем логове, а, как срок пришел – родила сына, да и померла. Ребенка же волчица молоком своим выкормила, и стал он волколаком. С тех пор и рыскает, ищет Камушевских, и только когда весь род, до последнего человека, истребит, будет ему облегчение – скинет волчью шкуру, человеком станет.

– Надо же, – подивился Аполлон Бенедиктович фантазии местного люда. – И что, много уже загрыз?

– Ну, Стаську, лесникову дочку – раз, Олега Камушевского – два, а еще минулым летом Янка в болотах пропал, знатный кузнец был, одно, что блаженный, все клад проклятый найти мечтал. И корову у мельника зарезали!

– А раньше, раньше были случаи нападения волка на людей?

– Когда раньше?

– Пять лет назад, десять, двадцать… Сколько оборотень живет?

– Ну… Давно. – Федор явно не понимал, чего от него хотят, нервничал, и окончательно терял способность мыслить здраво.

– Если он живет давно, – спокойно повторил вопрос Аполлон Бенедиктович, – и охотится за Камушевскими, то должны быть жертвы.

– А тот как же! – Встрепенулся жандарм, – Ясно дело! Богуслав-то на болотах и помер, конь спужался, понес, а князь в седле удержаться не сумел, так себе шею и свернул. И внук его на охоте погиб, на этих самых болотах. И отец Олегов тоже.

– Волк загрыз?

– Да не, болячка его скрутила, оттого и помер, а болячку ту волколак наслал!

– Зачем?

– Чтоб Камушевского загубить. – Пояснил Федор. – Волколаки, они ж на ворожбу скорые, и с нечистью знаются, им болезнь наслать – раз плюнуть!

– Интересно… – В оборотней Аполлон Бенедиктович не верил, но, раз уж послали его сюда разбираться с этим делом, то ничего нельзя упускать из виду. Во-первых, не мешало бы в ледник заглянуть – по настойчивой просьбе следователя тело убитого волком Олега Камушевского не хоронили, а, во-вторых, побеседовать с его братом, единственным свидетелем происшествия.

Второе письмо Салаватов обнаружил на столе. Вот так, вышел из дома утром, вернулся и обнаружил перевернутую чашку с остатками кофе и конверт.

– Проклятье!

Фокус с кофе Тимура несказанно разозлил. Какое право она имеет так обращаться с его вещами: пятна со скатерти не выведешь, во всяком случае, он понятия не имеет, как их отчистить, а в доме и без грязной скатерти бардак. И конверт заляпало. Запах кофе почти перебивал аромат "Черной магии". Почти, но не совсем. Мокрая бумага разлезалась под пальцами. Всего два слова: "За что?"

– За что? – Тимур скомкал тетрадный лист. За что, значит? Действительно, за что. Чем он заслужил такое? Это не Лара, она не стала бы спрашивать "за что". Она ведь знает.

А он дурак, если решил, что мертвые возвращаются. Нет, такое бывает лишь в фильмах ужасов, а в реальности мертвыми прикрываются живые. Кому-то очень хотелось, чтобы Лара ожила.

– Лара, Лара, Лара… Лара. – Тимур провел пальцем по кофейной луже. А ведь он почти поверил, он очень хотел увидеть Лару и вот, пожалуйста, желание почти исполнилось.

Развернув лист, Салаватов прочел еще раз:

– За что.

Почерк Ларин. И подпись ее. Впрочем, это еще ни о чем не говорит, на зоне хватает умельцев, которые не то, что подпись, отпечатки пальцев подделают. Ключи? Призраку ключи не нужны, а вот человеку без них в квартиру не попасть. Ключи, ключи, ключи. Всего связки было три. Первая и сейчас в кармане лежит, вторую Тимур Ларе отдал, надеясь, что она переберется к нему. Третья, запасная, хранилась в тумбочке под телефоном. Салаватов проверил: ключи висели на месте, но опять же, с ключей можно снять слепки. Нет, таким образом призрака не поймать.

А если логически подумать?

Второе письмо я оставила в квартире, хорошо, что Салаватов замки не сменил. Ключи мне еще от Лары остались. Пока Он сидел, я несколько раз ходила на квартиру. Я могла бы продать ее, или поселить жильцов, или вынести вещи – за Тимуровым жилищем никто не следил – но не стала ничего такого делать. Я сидела на его кровати, мерила его вещи, читала его письма. Салаватов писал письма Ларе, но, полагаю, не отправил ни одного, в противном случае, они лежали бы в Лариных вещах, а не в Салаватовском шкафу.

С последнего моего визита месяца четыре прошло, а практически ничего-то и не изменилось. Разве что пыли поменьше стало, да и воздух не такой затхлый. В коридоре на вешалке висит кожаная куртка, светлая, раньше такие в моде были, и Салаватов курткой гордился, а Лара сказала, что за модой только дураки гоняются.

Куртка пахла кожей и грязью. Фу, гадость какая. И вообще, спешить надо, а не одежду обнюхивать. На все про все ушло три минуты, кофе из термоса пахло одуряющее, "Черная магия", купленная специально ради Салаватова, просто воняла. С некоторых пор этот запах вызывал странные ощущения, не могу сказать, что неприятные. Просто странные.

Дверь захлопнулась с еле слышным щелчком. Интересно, он удивится или испугается? Вот бы посмотреть, но нельзя, если Салаватов заметит меня, план рухнет. Рано ему показываться. Пока рано. Осталось шесть писем всего, и перейдем на вторую стадию.

У меня в квартире пахло кофе, "Магией" и свежими красками, а на диване ждал подарок: небольшое, двадцать на тридцать сантиметров полотно. Фиолетовые облака, золотые цветы и красные капли. На обратной стороне Лариной рукой выведено название: "Рай". Раньше она писала чувства: любовь, ненависть, нежность. Нежность была бледно-зеленая, с тонкими прожилочками цвета слоновой кости, а любовь огненно-рыжая. Теперь, значит, рай.

Картину я тут же повесила на стену. Спасибо, Лара. На кухне я нашла записку: "пей сок". Сок абрикосовый, мой любимый, и холодный. От удовольствия я зажмурилась, а, открыв глаза, увидела, как с потолка падают на землю крошечные золотые звездочки. Это рай, рай у меня дома…