В ожидании зимы. Черный ельник (СИ) - Лерн (Порохня) Анна

— Инопланетянин, что ли? — Зина скривилась. — Хотел зубы как у Кати Лель изъять?

Мы не удержались и расхохотались, отчего вверх взметнулись струйки пыли.

— Нет, думаю тоже домовой. Кто знает, какие формы они могут принимать, — сказала Марьяна, после того как перестала смеяться. — Так что и со мной приключалось необъяснимое.

— Брехня! Чистая брехня! — непонятно откуда прозвучал недовольный, скрипучий голос. — Кажное слово!

Мне показалось, что мое сердце сжимается до размеров птичьего, а душа стремительно улетает в пятки. Зинка замерла, вытаращив глаза на Марьяну, а та с перепуга упала с колченогой табуретки.

— Кто это?! — прошептала она, оглядываясь по сторонам. — Кто здесь?!

— Я здесь! — между комодом и детской кроваткой появилось нечто непонятное. — Хозяин!

Существо было невысокого роста, с лохматой головой и длинной бородой, которая доставала до самых колен. Зеленая рубаха в заплатах, серые штаны с торчащими коленками, заправленные в начищенные сапоги и жилет, расшитый рябиновыми гроздьями.

— Мне это мерещится? — Зинка швырнула в него клубком шерстяных ниток, но он ловко пригнулся.

— Не я это был! Мы, домовые, никогда в такое не обращаемся! — заявило лохматое нечто, осторожно приближаясь к нам. — Так что неча на меня напраслину наводить! Кадушку я спёр, от сего не отрекаюсь, уж очень я яблоки с клюквой моченые люблю! А то к тебе, Марьяна Николаевна, не домовой приходил, а матох! Нравится им беспорядки, беспокойства различные наводить… Или же явиться в непотребном виде любят. Зуб даю, что пришел он с голыми чреслами, а ты сего не оценила!

Мы тупо наблюдали за бородатым дедком с розовыми щечками и наши челюсти медленно, но верно съезжали вниз.

— Вы… домовой? — наконец, выдавила из себя Марьяна.

— Дык, сказал же, — недовольно фыркнул он. — Евпатий Гурьевич меня величать.

— Я точно сплю… — Зинка ущипнула себя. — Черт, больно!

— Вот что я вам скажу, голубы… — домовой присел на табурет, на котором до этого сидела Марьяша. — В нашем доме дух стоит морочий. Ибо туточки его рубаха побывала. А сие значит, что ежели он кинется ее искать, первым делом сюда явится.

— Так ее у нас нет… — растерянно произнесла я, не в силах поверить, что это происходит со мной на самом деле.

— Знаю. Ее этот… эх, голова дубовая, позабыл, как его кличут! — Евпатий Гурьевич ударил себя ладонями по коленям. — Ну, этот… колдун… зараза… Марьяна Николаевна, подсоби! Тот, что пасечник!

— Илья Петрович что ли? — удивилась подруга. — Колдун?! Ха!

— Вот тебе и «ха»! А Агапа ваша, которая Корниловна — кикимора! Паскуда болотная… Не люблю я их, — домовой почесал бороду. — Так что делать будем, молодачки? Ежели Морок явится, развеет тут же… И клочка от нас не останется. У него разговор короткий. Хлопнул, дунул, да в Навь засунул! Такие дела, клюковки.

7

— Короче, я ничего не понимаю! — Зинка осторожно приблизилась к домовому, который наблюдал за ней из-под густых бровей, и протянула руку, чтобы ущипнуть его. — Он что, настоящий?

— Эй, ты чего?! — Евпатий Гурьевич спрыгнул с табурета. — Уймите свою припадочную, бабоньки!

Зина совершенно не обиделась на его слова, она внимательно разглядывала бороду домового, в которой копошился черный паучок.

— Погодите, я что-то не пойму… Это Илья Петрович рубаху украл? — Марьяна растеряно хлопнула глазами. — Но зачем?

— Да как же зачем? — удивился Евпатий Гурьевич. — Чтобы воспользоваться вратами! Вот нырнет в Навь колдунишка, вытащит оттуда вещицу какую-нить и все! Начнет крутить-мутить…

— А какую вещь оттуда можно вытащить? И что такое Навь? — я с интересом наблюдала, как домовой снова забирается на табурет, опасливо косясь на Зину.

— Здрасти-и-и-и… — возмущенно протянул Евпатий Гурьевич. — Дожили! Не знать, что такое Навь!

— Так объясните нам, — попросила я. — Пожалуйста.

— Мне бы молочка хлебнуть, — тяжело вздохнул домовой. — В горле пересохло.

— Может, спустимся вниз? — предложила Марьяша. — У нас ведь и пироги имеются.

— Я спущусь, — закивал он. — А пироги с чем? А варенье есть?

— Сгущенка есть и варенье, — ответила Марьяна, направляясь к чердачному лазу. — Пойдет?

— Она сладкая? — деловито поинтересовался Евпатий Гурьевич. — Аки мед?

— Аки мед, — подтвердила я и он улыбнулся.

— Хорошо же…

Вскоре вся наша довольно странная компания сидела за столом на кухне. Мы с изумлением наблюдали, как домовой поглощает пироги, запивает их чаем, потом вливает в себя сгущенку и варенье.

— И куда оно ему лезет? — прошептала Зинка. — Будто в пропасть!

— А то в тебя не лезет! — обиделся Евпатий Гурьевич. — Сами-то круглые, будто бабы снежные.

— Э-э-э! Скромнее! — Зинка нахмурилась. — Нечего нас объемами попрекать!

— Дык, я не попрекаю, — миролюбиво протянул домовой. — Говорю, красивые дюже. Гладкие. Оно ж на такую бабу смотреть приятно.

— Ладно, прогиб защитан, — проворчала Зина. — Так что такое Навь?

— Есть три мира. Верхний мир, где живут боги — Правь. Средний мир, где живут люди — Явь. Нижний мир — Навь, — он жадным взглядом окинул стол. — Может еще пирожок, где завалялся?

Марьяна поставила перед ним блюдо с оставшимися пирогами, и домой радостно потер руки.

— Оно ведь сначала как устроено было? — домовой засунул пирожок в рот и забубнил с полным ртом. — Навь была едина. Но в незапамятные времена произошла страшная битва, и воинству Чернобога удалось сорвать печать, охранявшую Знания Высших Светлых Миров. После этого разделилась Навь на две части — Славь и Темную Навь. В Слави, как и в Прави поселился Свет. А в другой половине осталась Тьма. И вот что… Через Явь, где мы сейчас с вами находимся, да пирогами обжираемся, проходит граница между Славью и Навью. Темные через врата сюда таскаться могут, чтобы на светлую сторону перебраться.

— Ничего себе… — прошептала я, стараясь осознать все, что он говорил. — А что за вещи могут оттуда украсть?

— Да что хошь! — Евпатий Гурьевич задумчиво прикрыл правый глаз, глядя левым в потолок. — Волшебное помело и клюка: где махнет помело, там во вражеской рати улица, что ни захватит клюка, то и в плен волочет! А еще топор «тяп-ляп» с двух ударов строит волшебный корабль, который плавает под водой, ходит по воде и посуху, даже летает в небесах! Клубочек ниток, который укажет путь сквозь дремучий лес прямо к цели! Много чего, клюковки! Ох, много!

— Сказки бабушки Арины, — проворчала Зинка. — И что же нам теперь, рубаху у колдуна-пасечника отобрать и Мороку вернуть?

— Уж как вернуть не знаю, но в ельник отнесть надобно, — домовой указал на часы. — До вечера управитесь? Иначе все, секир башка.

— Ах, ты ж гад проклятый! — водяной Лукьян Степанович бил пестиком от ступки, прикрывающего голову колдуна. — Позарился! Позарился паскудник!

— Бей его, Лукьяша, бей, чтобы неповадно было! — громко приговаривала Агапа Корниловна, щипая бедного пасечника длинными пальцами. — Ишь, ты! Подставил нас всех!

— Поддался я искушению! Виноват! Каю-ю-сь! — визжал колдун, уворачиваясь от щипков кикиморы. — Верну рубаху! Верну-у-у сегодня же!

— Вернет он… — устало произнес Лукьян Степанович. — Уже на нас, на потусторонних жителях пятно темное по твоей милости! Еще и эту дуру с собой потащил!

— Сам дурак! — визгливо огрызнулась с печи худая да проворная бабёнка. Ее маленький, острый нос потянулся вверх. — Фу, рыбой воняет!

— Заткнись, злыдня! — рявкнул на нее водяной. — Иначе чертополохом накормлю и в бочку!

— Не простит Морок, что рубаху его взяли, ой не простит! — запричитала Агапа Корниловна. — Изничтожит!

— Так пусть его и развеет, — водяной ткнул пальцем в колдуна. — Туда ему и дорога!

— Вот-вот! — поддержала его Яга, молчавшая все это время. — Пошли отсюда. Ежели Морок спросит, все ему и расскажем. Мол, вот этот хрыч виноват, а мы не знамо ничего!