Я - Шарлотта Симмонс - Том Вулф

— Шарлотта, мы тебя любим, и мы с тобой. — На несколько секунд он прикрыл глаза, словно повторяя про себя внушаемую ей мысль: «Не волнуйся, не нервничай, все будет хорошо». В первый раз за все это время Шарлотта поняла, что она, по всей видимости, действительно нервничает, и это даже бросается в глаза.

Теперь она стояла на трибуне, лицом к баскетбольной площадке, сплошь забитой складными стульями. Аплодисменты не стихали. Прямо перед Шарлоттой выделялся зеленый квадрат: это сидели плотными рядами ее одноклассники в своих парадных мантиях и шапочках. Реджина тоже хлопала в ладоши, но медленно и как-то механически. Скорее всего она присоединилась к аплодисментам лишь потому, что сидела в первом ряду и не хотела демонстрировать свои подлинные чувства О них, правда, свидетельствовало выражение ее лица, на котором Реджина не сподобилась изобразить хотя бы подобие улыбки. Зато Чаннинг Ривз, сидевший тремя рядами дальше, мог не утруждать себя никому не нужными аплодисментами, да и улыбка его скорее походила на ироническую презрительную гримасу: вздернутый угол рта делал ее холодной и саркастической. Лори Макдауэлл — тоже обладательница золотого шнура списка «Бета» — аплодировала от души. Она смотрела прямо в лицо Шарлотте и улыбалась ей абсолютно искренне, но это и не удивительно: Лори была ее подругой — ее единственной близкой подругой во всем классе. Брайен Круз со своими знаменитыми золотисто-рыжими непослушными кудрями — ах, Брайен, Брайен! — аплодировал вроде бы тоже искренне, вот только смотрел он на нее при этом, почему-то приоткрыв рот, не как на одноклассницу, а как на некий феномен, природное явление… неизвестно что. Зато взрослые, радуясь за Шарлотту, хлопали в ладоши и одаривали ее улыбками и ласковыми взглядами. Тут были и миссис Брайент, хозяйка магазина сувениров «Голубые горы», и мисс Муди из универсама «Баэр», и Кларенс Дин — местный почтмейстер, и мистер Робертсон — самый богатый человек во всей Спарте, владелец лесопитомника, где выращивались рождественские елки. Он тоже улыбался и энергично аплодировал Шарлотте, хотя они даже не были знакомы, а во втором ряду за ним сидели мама с папой, Бадди и Сэм. Папа в своей старой спортивной куртке выглядел особенно неловким и старомодным благодаря выпущенному наружу воротнику спортивной рубашки. Мама по торжественному случаю надела темно-синее в белую полоску платье с короткими рукавами. Оба они выглядели сегодня намного моложе своих сорока с лишним лет и старались аплодировать не слишком усердно, чтобы знакомые не заподозрили их в том, что они чрезмерно возгордились своей дочерью. На самом деле прятать законную гордость было не нужно и бесполезно. Даже Бадди и Сэм в чистых наглаженных рубашках смотрели на сестру, как маленькие детишки на самое настоящее чудо. Через два стула от них в том же ряду сидела мисс Пеннингтон в платье с крупным набивным рисунком — очевидная ошибка для шестидесяти-с-чем-то-летней дамы весьма солидной комплекции. Впрочем, для Шарлотты и габариты мисс Пеннингтон, и ее умение подбирать себе платья не играли никакой роли. Для нее она была дорогой мисс Пеннингтон, любимой учительницей, верным другом и советчиком. Шарлотта вдруг отчетливо вспомнила тот день, когда мисс Пеннингтон задержала ее после урока английского и сказала своим низким, чуть хрипловатым голосом, чтобы девочка задумалась, как ей выбраться из округа Аллегани и вообще из Северной Каролины в большой университет и в безграничный огромный мир, «потому что ты, Шарлотта, достойна большего». Мисс Пеннингтон аплодировала так самозабвенно, что весь ее солидный живот колыхался в такт аплодисментам. Заметив, что Шарлотта смотрит на нее, учительница вскинула неожиданно маленький для ее комплекции кулачок к подбородку и, резко дернув рукой вниз, изобразила столь популярный у молодежи жест, выражающий торжество и радость. Шарлотте стоило немалых усилий вспомнить о том, что она стоит на трибуне и не имеет права ответить своей наставнице ничем, кроме улыбки…

…Да и улыбаться тоже не следовало, потому что кто-нибудь, например, Чаннинг Ривз или другие одноклассники, могут заметить эту улыбку и решить, что Шарлотте Симмонс просто нравится купаться в лучах славы. В таком случае очередной волны презрения ей не избежать.

Наконец аплодисменты стихли и настало время произнести речь.

— Уважаемый мистер Томс, дорогие учителя, одноклассники, ученики, друзья нашей школы… — голос ее звучал вполне нормально, — родители, бывшие выпускники, бывшие ученики…

Пауза. Господи, как же ужасно жалко прозвучала первая фраза! Она так рассчитывала, что ей удастся сделать свою речь не просто набором дежурных, набивших оскомину прощальных слов, а сказать что-то искренне, не так, как все. Но теперь Шарлотте вдруг стало ясно, что все было придумано совершенно зря — но менять что-нибудь уже поздно!

— Джон Морли, виконт Блэкбернский, — ну зачем нужно было начинать речь с такого снобистского имени! — однажды сказал: «Успех того, что говорит женщина, зависит от трех вещей: кто говорит, что она говорит и как она это говорит. Из этих трех вещей то, что она говорит, наименее важно».

Шарлотта снова сделала паузу, чтобы дать возможность аудитории отреагировать на остроумное, как она полагала, вступление к речи. Эту запланированную паузу она выдержала с замирающим сердцем, ей казалось, что слова повиснут в тишине и она просто выставит себя перед всей школой этакой выпендривающейся своими знаниями девицей…

…Но, к ее изумлению, публика оценила шутку, и над рядами гостей пронесся смех, одобрительный и явно не натужный…

— В общем, гарантировать успех своего выступления я не могу.

Еще одна пауза. И снова смех — именно столько, сколько ей требовалось, чтобы перевести дух. Впрочем, тут же Шарлотта поняла, что смеются взрослые. Только они. В зеленом квадрате ее одноклассников смеха почти не было слышно, кое-кто лишь улыбнулся. Многие — включая Брайена, — выглядели явно удивленными, а Чаннинг Ривз повернулся к Мэтту Вудсону, сидящему рядом, и они обменялись холодными циничными усмешками, словно желая сказать: «Ну что она там мелет? Столько лет выпендривалась — неужели не надоело?»

Шарлотта решила больше не смотреть на одноклассников и, устремив взгляд на взрослых, продолжала чеканить слово за словом:

— И все же я попытаюсь рассказать вам о некоторых уроках, которые мы, старшеклассники, получили за последние четыре года. Эти уроки не укладываются в границы, определяемые методическими критериями учебной программы…

Ну зачем, спрашивается, было включать в нормальную человеческую речь всякие «методические критерии учебной программы»? Когда Шарлотта писала свою речь, ей казалось, что все звучит абсолютно естественно и даже эффектно, а вот теперь, стоя на трибуне, она вдруг испугалась, что ее слова прозвучат напыщенно и бездушно…

…Но все взрослые смотрели на нее с одобрением и даже с восторгом! Ощущение было такое, что они жадно вслушиваются в каждое ее слово! До Шарлотты стало доходить: они воспринимают ее как какого-то вундеркинда, как необыкновенный росток, протянувшийся к солнцу из скудной каменистой почвы графства Аллегани. Судя по всему, взрослая часть аудитории была настроена с восхищением внимать всему, что только могло прийти ей в голову.

Ободренная этим наблюдением, Шарлотта продолжала говорить:

— Мы научились ценить многое из того, что раньше принимали как должное. Мы научились смотреть на окружающую природу, воспринимать ее красоту так, словно видим все это впервые. У апачей есть древняя песня: «О великий дух Синей горы, того дома, где рождаются голубые облака, благодарю за то, что мне так хорошо и спокойно здесь, у подножья гор». Мы, выпускники, и сейчас, много веков спустя, благодарны за то…

Свою речь она, оказывается, действительно вызубрила назубок, слова слетали с ее губ, как с магнитофонной ленты, настолько автоматически, что сама Шарлотта в это время могла думать о чем-то другом… Сколько девушка ни пыталась отвлечься, ее взгляд поневоле обращался к сидевшим прямо перед ней одноклассникам… к Чаннингу Ривзу… В конце концов, какое ей дело до того, что о ней думают Чаннинг и компания его друзей и верных почитателей? Чаннинг вообще не замечал ее в школе, за все время учебы Шарлотта и говорила с ним только дважды — так какое ей до него дело? Чаннинг нынешней осенью не поедет поступать ни в какой колледж. Он вообще скорее всего никуда не поедет, а будет до конца жизни работать где-нибудь на бензоколонке, заправляя машины, жуя резинку «Ред мэн» и плюясь во все стороны. А если его вышвырнут с этой работы за профнепригодность и откровенный пофигизм, владелец лесопитомника из жалости пошлет парня в бригаду мексиканцев, которые давно уже выполняют самую тяжелую и низкооплачиваемую работу. Так и будет он болтаться между елками и пихтами, держа в правой руке бензопилу, а в левой насос для распрыскивания жидких удобрений и сгибаясь под тяжестью пятигаллонного бака с этой отравой, висящего у него за спиной. А по вечерам он будет, как лось во время гона, тяжело дыша, бегать за Реджиной и другими девчонками, которые уже знают, что всю жизнь проработают в отделе заказов лесопитомника Робертсона…