Большие надежды (без указания переводчика) - Чарльз Диккенс

Въ подобномъ обществѣ мнѣ было бы неловко, даже и въ нормальномъ моемъ положеніи, даже еслибъ я не обокралъ кладовой. Мнѣ было непріятно не то, что меня посадили на самый кончикъ стола, гдѣ уголъ его постоянно давилъ меня въ грудь, а локоть Пёмбельчука грозилъ ежеминутно выколоть мнѣ глазъ; меня терзало не то, что мнѣ не позволяли говорить — я этого и самъ-то не желалъ — и не то, что угощали меня голыми куриными костями и самыми сомнительными кусочками ветчины, которыми свинья, при ея жизни, вѣроятно, менѣе всего гордилась — нѣтъ, я бы на все это и не обратилъ вниманія, еслибъ только меня оставили въ покоѣ. Но этого-то я и не могъ добиться. Они не упускали ни одного случая заговорить обо мнѣ и колоть меня своими замѣчаніями. Я почти походилъ на несчастнаго быка на испанской аренѣ — такъ метко они меня поражали своими нравственными стрекалами. Мое мученье началось съ самаго начала обѣда. Мистеръ Уопсель прочелъ молитву съ театральною торжественностью, напоминавшею и привидѣніе въ Гамлетѣ, и Ричарда III. Онъ кончилъ словами, что всѣ мы должны быть безконечно-благодарны. При этихъ словахъ сестра моя посмотрѣла на меня пристально и сказала съ-упрекомъ: „Слышишь? будь благодаренъ!“ „Особливо (подхватилъ Пёмбельчукъ) будь благодаренъ, мальчикъ, тѣмъ, кто вскормилъ тебя отъ руки“. Мистрисъ Гиблъ покачала головой и, смотря на меня съ какимъ-то печальнымъ предрувствіемъ, что изъ меня не будетъ пути, спросила:. „Отчего это молодёжь всегда неблагодарна?“ Разгадать нравственную загадку, казалось, было бы не по силамъ всей нашей компаніи. Наконецъ мистеръ Гиблъ разрѣшилъ ее, сказавъ коротко: „Молодёжь безнравственна по природѣ“. Тогда всѣ пробормотали: „правда“ и начали смотрѣть на меня какимъ-то очень-непріятнымъ и обиднымъ образомъ.

Положеніе и вліяніе Джо въ домѣ еще болѣе уменьшалось, когда у насъ бывали гости; но онъ всегда, когда могъ, приходилъ ко мнѣ на помощь и утѣшалъ меня такъ или иначе. Теперь онъ подлилъ мнѣ соуса полную тарелку.

Нѣсколько спустя, мистеръ Уопсель принялся строго критиковать утреннюю проповѣдь и сообщилъ имъ, каккую проповѣдь онъ бы сказалъ, будь только духовное поприще открыто для всѣхъ. Приведя нѣсколько текстовъ изъ проповѣди, произнесенной за обѣднею, онъ прибавилъ, „что вообще не оправдываетъ выбора предмета для проповѣди, тѣмъ-болѣе теперь, добавилъ онъ, когда есть столько животрепещущихъ вопросовъ на очереди“.

— Правда, правда, сказалъ дядя Пёмбельчукъ. — Вы метко выразились, сэръ. Именно много предметовъ для проповѣди теперь за очереди для тѣхъ, кто умѣетъ посыпать имъ на хвостъ соли — вотъ что необходимо. Человѣку не придется далеко бѣгать за своимъ предметомъ, была бы только у него на-готовѣ щепотка соли. Потомъ Пёмбельчукъ, немного подумавъ, прибавилъ:- посмотрите, хоть, вотъ на окорокъ — вотъ вамъ и предметъ; хотите предметъ для проповѣди — вотъ вамъ окорокъ.

— Правда, сэръ. Славную мораль можно вывести для молодёжи, выбравъ такой предметъ для своей проповѣди, отвѣчалъ мистеръ Уопсель.

Я понялъ, что онъ намекалъ на меня.

— А ты слушай-ка, что говорятъ, замѣтила сестра, обращаясь ко мнѣ.

Джо подлилъ мнѣ на тарелку соуса.

— Свинья, продолжалъ Уопсель своимъ густымъ басомъ, указывая вилкою на мое раскраснѣвшееся лицо, точно онъ называлъ меня по имени: — свинья была товарищемъ блудному сыну. Прожорливость свиней представляется намъ, какъ назидательный примѣръ для молодёжи (я думалъ, что это хорошо относилось и къ тому, кто такъ распространялся о томъ, какъ соченъ и жиренъ окорокъ). Что отвратительно въ свиньѣ — еще отвратительнѣе встрѣтить въ мальчикѣ…

— Или дѣвочкѣ, прибавилъ мистеръ Гибль.

— Ну, конечно, и въ дѣвочкѣ, сказалъ мистеръ Уопсель, нѣсколько-нетерпѣливо:- да таковой здѣсь не находится.

— Кромѣ того, началъ Пёмбельчукъ, обращаясь ко мнѣ: — подумай за сколько вещей ты долженъ быть благодаренъ; еслибъ ты родился поросёнкомъ…

— Ну ужь, онъ былъ такой поросёнокъ, что и ненадо хуже! воскликнула моя сестра.

Джо прибавилъ мнѣ еще соуса.

— Можетъ-быть; сказалъ Пёмбельчукъ: — но я говорю о четвероногомъ поросёнкѣ. Еслибъ ты родился таковымъ, былъ ли бы ты здѣсь въ эту минуту — а?.. Никогда.

— Иначе, какъ въ такомъ видѣ… замѣтилъ мистеръ Уопсель, кивая головой на блюдо.

— Но я не это хотѣлъ сказать, сэръ, возразилъ Пёмбельчукъ, сильно-нелюбившій, чтобъ его перебивали. — Я хочу сказать, что онъ не наслаждался бы-теперь обществомъ людей старше и умнѣе его, учась уму-разуму изъ ихъ разговоровъ, и не былъ бы окруженъ, можно сказать, роскошью. Могъ ли бы онъ этимъ всѣмъ наслаждаться? Нѣтъ, тысяча разъ нѣтъ. А какова бы была твоя судьба? вдругъ воскликнулъ онъ, обращаясь ко мнѣ: — тебя бы продали, по рыночной цѣнѣ, за нѣсколько шилинговъ и мясникъ Дунстабль подошелъ бы къ тебѣ, покуда ты валялся на соломѣ, схватилъ бы тебя лѣвою рукой, а правою досталъ бы ножикъ изъ кармана и пролилъ бы онъ твою кровь и умертвилъ тебя. Тогда бы тебя не стали вскармливать отъ руки. Нѣтъ, шутишь!

Джо предложилъ мнѣ еще соусу, но я боялся взять.

— Онъ вамъ, вѣдь, стоилъ страхъ сколько заботъ, сударыня? сказалъ мистеръ Гиблъ, смотря съ сожалѣніемъ на мою сестру.

— Заботъ? повторила сестра:- заботъ?…

Тутъ она представила длинный перечень всѣхъ болѣзней и безсонницъ, въ которыхъ я былъ виновенъ, всѣхъ высокихъ предметовъ, съ которыхъ я падалъ, и низенькихъ, о которыя я стукался. Она припомнила всѣ мои ушибы и увѣчья и, наконецъ, замѣтила, сколько разъ желала меня видѣть въ могилѣ, во я всегда упрямо сопротивлялся ей желанію. Я думаю, римляне порядкомъ досаждали другъ другу своими знаменитыми носами. Быть-можетъ, въ этомъ кроется причина ихъ безпокойнаго, буйнаго характера; какъ бы то ни было, но римскій носъ мистера Уопселя такъ надоѣлъ мнѣ во время разсказа моей сестры, что я охотно впился бы въ него, наслаждаясь воплями и криками мистера Уопселя. Но все, что я терпѣлъ до-сихъ-поръ, было ничто въ сравненіи съ страшнымъ чувствомъ, овладѣвшимъ мною, когда, по окончаніи разсказа сестры, всѣ обратили свои взоры на меня съ выраженіемъ отвращенія.

— Однако, сказалъ мистеръ Пёмбельчукъ, опять возвращаясь къ прежней тэмѣ: — окорокъ вареный также богатый предметъ — не правда ли?

— Не хотите ли водочки, дядюшка? предложила моя сестра.

Боже мой, пришлось же къ тому! Пёмбельчукъ найдетъ, что водка слаба, скажетъ объ этомъ сестрѣ и я пропалъ! Я крѣпко прижался къ ножкѣ стола и обвилъ ее руками. Мистрисъ Джо пошла за каменною бутылью, и пришедъ назадъ, налила водки одному Пёмбельчуку. А онъ, окаянный, еще сталъ играть стаканомъ, прежде чѣмъ выпить, онъ бралъ его со стола, смотрѣлъ на свѣтъ и снова ставилъ на столъ, какъ бы нарочно, чтобъ продлить мои муки. Въ это время мистрисъ Джо съ мужемъ поспѣшно сметали крошки со стола, для достойнаго пріема пудинга и пирога. Я пристально слѣдилъ за Пёмбельчукомъ. Я увидѣлъ, какъ эта низкая тварь весело взяла рюмку, закинула голову и залпомъ выпила. Почти въ ту же минуту все общество обомлѣло отъ удивленія: Пёмбельчукъ вскочилъ изъ-за стола, заметался по комнатѣ и, отчаянно кашляя и задыхаясь, выбѣжалъ вонъ. Сквозь окно было видно, какъ онъ харкалъ и плевалъ на дворѣ, строя страшныя гримасы, словно помѣшаный. Я крѣпко прильнулъ въ ножкѣ стола. Мистрисъ Джо и Джо побѣжали за нимъ. Я былъ увѣренъ, что отравилъ Пёмбельчука, но какъ — я не могъ себѣ объяснить. Въ моемъ отчаянномъ положеніи, мнѣ стало уже легче, когда его привели назадъ и онъ, обозрѣвъ всѣхъ присутствовавшихъ съ кислымъ выраженіемъ, кинулся въ свое кресло, восклицая: „деготь!“ Я понялъ, что бутылку съ водкой я утромъ долилъ дегтярной водой. Я былъ увѣренъ, что ему будетъ все хуже-и-хуже и двигалъ столъ, какъ какой-нибудь медіумъ нашего времени, силою моего невидимаго прикосновенія.

— Деготь! кричала моя сестра съ изумленіемъ. — Какъ могъ попасть туда деготь?

Но дядя Пёмбельчукъ, неограниченно-властвовавшій въ нашей кухнѣ, ничего не хотѣлъ слышать и, величественно махая рукою, чтобъ больше объ этомъ не говорили, потребовалъ пуншу. Сестра моя, начинавшая было задумываться, теперь суетилась, побѣжала и принесла все нужное для пунша: кипятку, сахару, лимонной корки и джину. Я былъ спасенъ, хотя на время, но все же не выпускалъ изъ рукъ столовой ножки и еще болѣе къ ней прижался съ чувствомъ благодарности.

Понемногу я успокоился, разстался съ своей ножкой и началъ ѣсть пудингъ. Мистеръ Пёмбельчукъ также ѣлъ пудингъ и всѣ ѣли пудингъ. Обѣдъ нашъ кончился и мистеръ Пёмбельчукъ развеселялся отъ дѣйствія пунша; я ужь думалъ, что этотъ день для меня пройдетъ удачно. Но вдругъ моя сестра крикнула: „Джо! чистыя тарелки — холодныя“. Я въ ту же минуту судорожно ухватился за ножку стола и прижалъ ее къ своему сердцу, словно то былъ мой лучшій другъ и товарищъ. Я предвидѣлъ, что будетъ; я былъ увѣренъ, что теперь я не отдѣлаюсь.,