Уйти нельзя остаться - Татьяна Гармаш-Роффе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прошли годы, дети выросли. Они еще кое-как говорили по-русски, пока были маленькими, – Лера настаивала, но вскоре сдалась и перешла с детьми на английский. А Россия потихоньку выправлялась, хотя все еще откалывала такие номера, от которых у международного сообщества отвисала челюсть. Тем не менее ей все чаще хотелось туда, на родину. Дети выросли настоящими американцами, с чуждым ей менталитетом. Россия их не интересовала. Мужа тоже. Несколько русских подружек-эмигранток поливали Россию как могли. Им нужно было доказать всем – и прежде всего себе, – что они сделали правильный выбор, уехав в Штаты, в которые так стремились, – а для этого им требовалось всячески принижать покинутую родину.
Лера ненавидела эти убогие разговоры. Они были крайне предвзятыми, изначально ориентированными на хай и лай, а ей хотелось беседы умной, аналитической, по возможности объективной… Да не с кем было вести эти беседы.
Подоспел интернет, и Лера регулярно погружалась в русские сайты, в новости и аналитику, участвовала даже в парочке форумов, где нередко ругала Россию, жадно вычитывая возражения. Ей хотелось, страстно хотелось, чтобы ее убедили в обратном! Ей хотелось верить, что у России великое будущее, как писали русские участники форумов, и, критикуя, она жаждала аргументированных опровержений.
Опровержений она получала предостаточно, но с аргументацией у оппонентов дела обстояли куда хуже, и это ее расстраивало.
А потом, два года назад, муж тяжело и неизлечимо заболел. И вся жизнь ее свелась к небольшому пространству вокруг его постели, где единственным отдыхом и развлечением Леры стал голубоватый экран компьютера, ведущий в рунет[1].
После похорон Лера на месяц впала в спячку. Она отсыпалась за последние два года, когда привыкла постоянно вскакивать по ночам. Сиделка находилась в доме круглосуточно, но муж звал Леру. Он знал, что умирает, и она это знала, – какие тут счеты! На фоне его страдания ее недосып не имел права на голос.
Когда она наконец вынырнула из мутных глубин спячки и огляделась вокруг прояснившимся взглядом, то ей показалось, что она стоит на вершине горы, на которую долго и истово взбиралась, а теперь не понимает, зачем она это сделала и куда теперь идти. Куда?! Вокруг простиралась пустыня…
В Америку она приехала из-за мужа. А теперь его нет. Сыновья выросли, стали совсем взрослые. Оба еще, правда, учились, но жили в другом городе, в кампусе, по выходным подрабатывали, Лера их месяцами не видела… Родители, помогавшие им, пока дети были маленькими, теперь поселились в пансионате во Флориде и были очень довольны своей жизнью.
Настоящих друзей у нее тоже не оказалось. Те подружки, что прибило к ней обстоятельствами и близостью адресов, были, по сути, экономическими эмигрантками, которые приехали в Америку в надежде на легкую красивую жизнь. Красивая жизнь мало у кого получалась, но чем меньше она удавалась охотницам за американской мечтой, тем озлобленнее они поливали Россию. Лере было душно в их кругу…
* * *– Я бы хотела поговорить с Андреем Исаевым…
– Кто вы такая?
– Его бывшая одноклассница. Видите ли, меня не было в России двадцать три года, и мне хотелось бы разыскать своих школьных друзей…
– Вы его любовница?
– Ну что вы, конечно нет, я же вам объясняю: я бывшая одноклассница, только три дня назад приехала в Россию после многолетнего отсутствия и…
– Он умер.
– Вот как…
– Вот так!
– Вы его жена?
– Вдова!
– Ох, простите… А что же случилось с Андрюшей?
– Хм, с «Андрюшей»! Вы были его любовницей?
– Да нет же, одноклассница! Меня не было в России двадцать три года, как вы хотите, чтобы я оказалась его любовницей!
– Я как раз и не хочу! Так почему вы ему звоните, если вы не его бывшая любовница?
Лера настолько отвыкла от подобных разговоров и интонаций, что совершенно растерялась. Как на это отвечать? Или просто повесить трубку? Подумав, она все же произнесла как можно более доброжелательно:
– Я пытаюсь разыскать наших бывших одноклассников. Особенно девочек… Может, вы знакомы с кем-то из них?
– Вот только девочек мне и не хватало!
– Я имела в виду наших общих одноклассниц… А что случилось с Андреем?
– А то! По бабам надо было меньше шляться!
Лера ничего не ответила. Разговор даже не зашел в тупик, он в нем пребывал с самого начала. Дежурно выразив соболезнования, она повесила трубку. У нее возникло ощущение, словно она ехала к морю с жаждой искупаться в его прозрачной, освежающей воде, а вместо этого окунулась в мутную жижу закисшего пруда с лягушками…
* * *– Здравствуйте, меня зовут Валерия Титова. Я бы хотела поговорить с Анатолием Трубачевым.
Ей ответил мужской голос, и она обрадовалась, что на этот раз попала не на жену. Но разочарование наступило немедленно. Вместо ожидаемого «это я» мужской голос прокричал куда-то:
– Мамк! Поди сюда, тут кто-то папку спрашивает!
Лера с детства ненавидела все эти «мамка» и «папка».
– Кто? – донеслось до нее. – Не знаю, тетка какая-то.
Ага, «тетка» тоже хорошо…
– Слушаю! – рявкнул женский голос в трубку.
– Здравствуйте, меня зовут Валерия Титова. Я бы хотела поговорить с Анатолием Трубачевым.
– Вы кто?
Лера, вздохнув, смирилась с судьбой и принялась объяснять про Америку и одноклассников.
– Нету его, – выслушав, заявила женщина. – Спекся.
– Простите, это как?..
– А так! Пить надо было меньше!
– Он что, заболел?
– Сдох. Так что опоздали вы, Титова Валерия.
Лера вспомнила «мутантов» в Тунисе. А ведь все начиналось в школе, когда мальчишки еще только бравировали, распивая бутылку водки. Тогда это была почти шутка – так подростки курят, и им кажется, что с сигаретой они очень взросло выглядят. Но годы побежали, помчались, намотались на какой-то невидимый маховик, и детская шалость стала серьезным пороком… В России нет антиалкогольной пропаганды, и это неправильно!
– Сочувствую…
– Да что вы, зачем! Порадуйтесь за меня, я избавилась от алкоголика!
Лера растерянно помолчала, затем поскорее распрощалась.
Наверное, к родине и к Даниле у нее оказался одинаковый счет: обоим она не могла простить того, что не находит в своей душе прежних чувств. Что отчаянно пытается найти внутри себя опору, на которой можно было бы заново выстроить отношения любви и понимания, но в этом ей никто не хочет помочь! Ни родина, ни Данила!
После того как в день приезда он отвез Леру в гостиницу, они только один раз встретились: поужинали в ресторане. Домой к себе он ее не пригласил – наверное, обиделся, что она отказалась жить у него… За ужином Лера была напряжена, не знала, как ему объяснить сумятицу, происходившую в душе, не находила слов, да и желания их находить почему-то не было. Что-то внутри ее закрылось, свернулось в тугой калачик и не хотело казать носа наружу. А он, устремив на нее мягкий взгляд своих серых глаз, говорил, что понимает ее и ничего навязывать не собирается. Что он, как его жилище, всегда в ее распоряжении, по первому зову. Что он любит ее, но уважает ее свободу.
Какого черта, спрашивается? Сдалась ему ее свобода! Наверное, он считает ее американкой и ведет себя, так сказать, в самом демократическом духе. Вот парадокс: она приехала в Москву, чтобы почувствовать себя русской, а ей все и всё словно указывают ее место: иностранка ты! Чужая. Чужачка…
Почему в Тунисе было не так? Почему там все было легко и сказочно, сказочно легко? И почему вдруг стало все так трудно и сложно здесь, в Москве?
Ах да, там же не было подробностей . Там не нужно было принимать решения. Там у их отношений не было формы, что все и объясняет…
Странно, разве можно иметь чувство без формы? Лера столкнулась с чем-то совершенно непонятным, доселе не испытанным и не обдуманным. Есть чувство как цельный поток . И есть форма, то есть необходимость воплотить и конкретизировать это чувство в массе житейских мелочей. Вот это и убивает чувство. Нет, пожалуй, слишком сильно – «убивает», но распыляет, разбивает на фрагменты, на брызги , летящие в совершенно разные стороны. Тогда как поток тек сильно и уверенно только в одну сторону, в одном направлении!
Как было легко любить Данилу в маленьком раю! Тогда не надо было думать, кто кому чего должен или нет, как не стеснить, не навязаться, как рассчитать жесты, взаимную любезность, денежные отношения. Вот, к примеру, к вопросу о последних: Лера привыкла, что каждый платит за себя. В этом она видела демократичность, равноправие, самоуважение. А Данила джентльменствовал по-русски: он за нее платил. Вызывая у нее ярый дискомфорт – и не понимая этого….
И как было легко скучать там, в Америке, по России! Ее ностальгия, такой же цельный поток чувства, как любовь, там не распылялась необходимостью постоянно что-то принимать или отвергать. Теперь же, в Москве, на месте, требовалось все куда-то поместить в своей душе, распределить: и этот мат, и это пиво, и этих не в меру оголенных и раскрашенных девочек; и застарелое хамство, и новоиспеченную любезную услужливость, и невиданный снобизм, охвативший все слои населения, от продавщицы до административного бонзы; и дичайшие американизмы в речи, и повсеместный культ «элитности-виповости», и… и… и…
