Тахар Бенджеллун. Литературный портрет - Светлана Прожогина

Закованная в цепи, она странствует по дорогам с бродячим цирком, обреченная сносить все то, что сносит одинокая женщина на Востоке на дорогах жизни. Не вытерпев унижений и оскорблений, Захра лишает жизни своего мучителя, одновременно обрекая себя на гибель.

Повествование со скорбным концом, однако, не устраивает всех слушателей — иные уверяют рассказчика, что Ахмед ушел из жизни потихоньку, обратив свой взор к небу, к далеким горизонтам… Другие вспоминают героические сюжеты, в которых женщина, восставшая против своей участи, скрывалась под именем легендарного рыцаря, защитника людей — Антары, и так и погибла — с оружием в руках, и, только сняв с нее доспехи, люди узнали, кто был их спасителем, державшим в страхе врага…

Возникают и параллели современные: среди слушателей появляется уже немолодая, испытавшая много драматических событий Фатума, в свое время оставившая родительский дом, познавшая и жизнь низов, где дети отвергнутых мужьями матерей, вынужденные продавать себя вдовы, не защищенные законом, брошенные женщины, влачили жалкое существование. Голод, болезни, нищета постоянно выталкивали их вместе с другими обездоленными из лачуг бидонвилей на улицы и площади больших городов с требованием куска хлеба, работы, человеческих прав…

Так, вводя в текст повествования разные параллели — легендарные, реальные, фантастические, — писатель как бы уплотняет и одновременно развивает свой основной сюжет, насыщая традиционное нравоучение не только социальным, но и острым политическим смыслом.

Постепенно образ дома, в котором проходит жизнь «песчаного» ребенка-призрака, дома разрушающегося, и большого Дома народа, хранящего память о просторе родной земли, о свободе, к которой рвется сердце исстрадавшегося в заточении человека, мечтающего о том, что люди, которым доверено тайное знание страны и народа, помогут восторжествовать Надежде, становится главным «каркасом» книги, основным ее художественным образом.

Ведь для писателя сама История — «старый дом, со своими перекрытиями, этажами, комнатами, коридорами, окнами и дверями, со своими чердаками и подвалами, с полезными и бесполезными площадями. Стены этого дома — это ее память. Поскребите немножко камни, приложите к ним ухо, и вы услышите так много! Время собрало воедино все, что приносит день и уносит ночь. Оно все хранит и удерживает. И свидетель его — камень. Возраст камня. И каждый камень — страница истории… каждое зерно камня хранит историю земли. Так и дом. Он как книга. Как огромное пространство. И я блуждаю по нему… Я думаю, что источник, в котором черпал я свой рассказ, не иссякнет никогда. Как океан… Ведь он пришел ко мне из глубин жизни… Так будьте же достойны тайны и сокровенных ран, которые открылись вашему взору. Передавайте мой рассказ дальше, пропустив его через семь садов вашей души…»

Легенда о призрачном дитяте так и не имела определенного конца, она словно бы и сама уходила в песок, и различные версии завершения необыкновенной истории лишний раз свидетельствовали о том, что дальнейшая судьба Захры не столько туманна, сколько еще не досказана… И действительно, «Призрачное дитя» в целом — лишь некое предшествование жизни героини Бенджеллуна, как бы переходная стадия: вспомним, что поначалу был мальчик Ахмед, лжесын, постепенно осознавший свою «подлинность», а потом и постепенная его трансформация — по одной из версий — завершилась превращением в полуженщину.

«Священная ночь» (1987 г., Гонкуровская премия) рассказана читателю самой Захрой, поведавшей наконец подлинную историю своего воскресения и преображения. Причем преднамеренность сообщения правды и только правды, с мотивировкой невыносимой тяжести всего невысказанного, утаенного и сокрытого, невозможности дальнейшего существования, продвижения вперед, без устранения груза прошлого, — немаловажная деталь в художественной структуре произведения.

В чувстве, испытанном Захрой во время предсмертной исповеди отца, смесь возмущения и благодарности не только за познание правды о себе, но и правды о жизни, ее противоречиях, ее драме. Да и само признание отца в Священную ночь[2] — неоднозначно. Оно делается с условием, что в эту ночь не только все должно быть очищено и приведено в порядок, но и никто из детей господних не должен ни умереть, ни страдать…

Следовательно, одно из символических значений «исповеди» не только в уничтожении лжи и обнаружении знания, но и в своеобразном завещании будущего счастья…

Освободиться от наследия долгих лет обмана не столь уж и просто, и обрести новое рождение героиня смогла, лишь дождавшись смерти родителей. Символические похороны прежней жизни совершаются на могиле отца, куда она закапывает атрибуты прошлого — не только свой мужской наряд, скрывавший ее сущность, но и само свидетельство призрачного существования, освобождая свою грудь от стягивающих ее повязок. И получив, в священную ночь новое, дарованное ей отцом имя Захра — Королева цветов, она впервые свободно вздохнула. А могила отца, увеличиваясь в размерах, становясь тяжелым памятником прошлому, одновременно облегчает человека, забирая в себя весь непосильный груз его прежнего существования… И как тут не поверить, что эта ночь — Ночь Судьбы, ужасная для одних и освободительная для других? Но это новое дыхание обретено Захрой только тогда, когда утрачивается постепенно, прерываясь окончательно, дыхание другого (становится понятной и символичность болезни отца — астмы). Точно так же, как меркнувший огонек постепенно тающей свечи у изголовья умиравшего отца постепенно замещается все разгорающимся пламенем зари, и сама ночь, даровавшая знание, становится, таким образом, и источником вспыхнувшего Света.

К этому символу, пронизывающему весь роман, и будет отныне стянут весь пучок сюжетных лучей. Невиданной силы свет прольется на Захру и на кладбище, где возникнет перед ее взором видение всадников в сверкающей на солнце бронзовой одежде. Не оглянувшись на родную обитель, которую она назвала в своем рассказе «пропастью», героиня уходит вослед манящему ее Свету.

…После иллюзорного омоложения в чудесном прозрачном источнике волшебной страны детей Захра совершает новое омовение в мрачном, окутанном туманом паров, душном и жарком хаммане (мавританской бане), что расположен при входе в Город и где не столько смывалась грязь, сколько, казалось, скапливались все нечистоты этого мира… Таким образом, новое освящение — как новое рождение Захры — происходит не только в отмытии от коросты прошлого, но и в своеобразном причащении к мраку настоящего.

Но посланница Ночи Судьбы несет сама очищение в этот душный и грязный мир обретенной ею реальности. Словно заключает в себе отблеск света, прозрения, правды, любви, а потому и нужна людям, как поводырь, и как возлюбленная, и как посредница между настоящим и будущим.

В плане реальном, в сюжетной ткани романа для этого надо было не допустить проникновения в новую свою жизнь сил Прошлого, помешать им убить надежду, а значит, необходимо было вступить в борьбу. И вот выстрелом из маленького револьвера Захра убивает брата своего покойного отца, преследовавшего ее, явившегося к ней перед ее свадьбой с требованием своей доли наследства, якобы полученного ею когда-то. Страшный призрак прошлого, вдруг снова возникшего перед ней, как бы оживил всю боль, упрятанную куда-то в глубь тела, души, которую лишь изредка теперь тревожили воспоминания. Но вот они нахлынули на нее все разом, захлестнули волной вновь вспыхнувшего гнева и желания отомстить… Ее судили и приговорили к тюремному заключению. И снова потянулись сумерки, опустилась ночь, которая продлилась пятнадцать лет. Теперь она сама завязала себе глаза и не снимала повязки, чтобы видеть только то, что хранила память о ее свете — прозрении, знании, любви.

Но и в этом ее новом заточении прошлое воскресает. И она снова будет сносить его пытки: явившиеся к ней сестры (аллюзия на фанатичных представителей религиозных сект братьев-мусульман) будут мучить ее, жалить змеями, скорпионами, наносить удары ножом и, наконец, снова совершат покушение на само ее существо, прибегнув к одной из чудовищных ритуальных операций, распространенных некогда среди африканских племен…

Преданная, израненная и истерзанная, перенесшая все муки ада, Захра, выйдя из тюрьмы, не сломилась, она обрела еще большую потребность знания, большую остроту видения, почувствовала необходимость идти дальше навстречу свету, который, она чувствовала, шел к ней откуда-то с вершины горы, возвышавшейся над морем. К свету, уже давно ставшему ее религией.

Но это был уже не только свет знания, прозрения, любви, но и абсолютный свет истины, который излучает человеческая солидарность, подлинное братство. Таков был урок, вынесенный из заточения, итог преодоления мрака, избавления от лжи, от пут прошлого, от неведения, во имя торжества справедливости.