Девушки и единорог - Рене Баржавель

Несмотря на болезнь, он решил, что будет сам управлять своими владениями. В Ирландии он не был ни разу с того дня, как сэр Артур забрал его в Лондон после смерти родителей. Прибыв в Гринхолл, он потребовал, чтобы его отвели в комнату родителей, и остался там один.

Время приближалось к полудню, весеннее солнце вливалось в комнату через два больших окна с раздвинутыми шторами. Во время его отсутствия комната содержалась в идеальном порядке, но ему показалось, что она состарилась, как бывает с человеком, долго находившимся в одиночестве. Краски казались более серыми, чем раньше, мебель выглядела устаревшей. Резные колонны кроватей казались матовыми.

Взволнованный Джонатан чувствовал, как к нему возвращаются воспоминания. Он медленно приблизился к кроватям, все еще стоявшим посередине комнаты, и когда оказался на том самом месте, где мальчика когда-то оставила рука приведшей служанки, то увидел слева и справа от себя, между вставшими на дыбы единорогами, бледные лики отца и матери на синих подушках. И завеса серой пустоты, стоявшая перед его глазами, смешалась с мраком, разделявшим две кровати.

Упав на колени, он прижал кулаки к глазам и, наконец, заплакал. Заплакал беззвучно, чувствуя, как к нему возвращаются покой и избавление. И он услышал в полной тишине, как улыбнулись родители. И понял, что они были счастливы и никогда не переставали быть счастливыми.

Поднявшись с колен, он открыл глаза. Серая завеса перед его взглядом исчезла.

Он сразу же заставил вымыть окна во всех комнатах, поменять шторы и занавески, натереть воском мебель, почистить медь и серебро, расставить повсюду букеты дрока.

Замок засверкал, словно его прежние хозяева вернулись вместе с сыном. И он приказал каждый вечер раскрывать постели родителей и зажигать на некоторое время свечи. Случалось, утром служанка находила одну из погашенных вечером свечей загоревшейся непонятным образом.

Ирландия — это последний массив суши на западе Европы, отделяющий континент от владений воды; с сотворения мира она подвергалась яростным атакам океана. Океан нападал на Ирландию днем и ночью, во время шторма и во время затишья, используя волны, дожди и туманы. Поэтому атлантическое побережье Ирландии выглядит сильно пострадавшим, эрозированным и изрезанным. Десять тысяч островов и островков разделяются языками океана, глубоко проникающими в материк. Дождевая вода скапливается между холмами и постепенно стекает вниз по склону многочисленными речками и ручьями, размывая сушу и, в конце концов, соединяясь с океаном. Гибель Ирландии в жадной пасти океана неизбежна. Через тысячу тысяч лет она растворится в воде, словно кусочек сахара.

Бесчисленные небольшие островки у западного побережья, окруженные другими, еще более мелкими островками, водой, ветром, дождями и туманами, выступают в роли бойцов передового отряда, сражающегося уже много столетий. Местами схватка между землей и водой походит на борьбу двух любовников. Это скорее слияние, а не противостояние. Невозможно различить, где мы имеем дело с Ирландией, а где с океаном, где кончается суша, а где начинается вода. То и дело вода кажется застывшей и неподвижной, а суша — изменчивой и неопределенной. Каждая частичка суши содержит в себе каплю моря.

На одном из островков в пределах досягаемости крика с суши, несколько монахов в 589 году основали укрепленный монастырь. После нашествия варваров, падения Рима и гонений на христианство все, что осталось в Европе от него, укрылось на западной оконечности континента — в Ирландии. Те, кто противостоял дикому приливу, должны были не просто верить, но и обладать мускулами, чтобы не только молиться, но и сражаться. Единственная дверь, ведущая в монастырь, была прорезана на высоте трех метров над землей в стене, толщина которой равнялась высоте человека. Добраться до двери можно было только по лестнице, которую тут же убирали, как только монах, дежуривший на вершине сторожевой башни, замечал появление варварской флотилии, стремящейся в очередной раз отведать Ирландии, этого сочного дикого плода.

В 603 году одного из монахов посетил Господь, повторивший ему слова, сказанные Им Аврааму: «Ты должен покинуть свой край, свою родину, дом своих предков и отправиться в страну, которую я укажу тебе». Имя этого монаха на латыни было Альбан, что значит белый или чистый. Но в обыденной жизни его звали Клок Канаклок; это имя напоминает звук от соприкосновения двух бокалов и не имеет смысла. Хотя, возможно, его значение просто забыто. Во всяком случае, это не ирландское имя. По-видимому, оно сохранилось до наших дней с глубокой древности, от языка народа, населявшего Ирландию 8000 лет назад, до появления здесь ирландцев. Кроме отдельных слов с тех пор сохранился и духовный пыл. Хотя за жрецами, воздвигавшими мегалиты, последовали кельты-друиды, а за друидами — христианские монахи, все они, несмотря на разные названия, служили одному и тому же божеству с одинаковым рвением. Возможно, что имя Клок Канаклок было именем какого-то святого.

Альбан тронулся в путь на лодке, захватив с собой хлеб, яблоко и фляжку с водой. Божественный ветер, наполнявший его парус, помог ему обогнуть Ирландию с юга и пригнал к побережью Франции, к местечку Бовуар в Вандее. Сейчас эта деревня находится вдали от моря, но в те времена океан плескался вплотную к домам.

Альбан бросил лодку на песчаном пляже и пошел на восток. Он стал одним из монахов, возродивших в Европе христианство. Ему приписывают основание шести монастырей во Франции; когда же он состарился и голова его стала совсем белой, он двинулся дальше на восток, чтобы основать еще один монастырь. Оказавшись в дремучем лесу, он был взят в плен готским вождем, который отрубил ему голову и бросил ее свиньям. Но свиньи опустились на колени вокруг тела. Увидев такое чудо, вождь тоже упал на колени и поверил в христианского бога. Довольный случившимся, Альбан встал, сунул свою голову под мышку и двинулся в обратный путь. Он снова пересек Францию, нашел свою лодку на песке и вернулся на ней на остров. Достигнув знакомых мест, он пристроил голову на плечи, возблагодарил Господа и скончался. Монахи похоронили его на местном кладбище, водрузив на могилу каменный крест с вырезанным на нем рисунком. В центре креста был изображен Альбан, ставящий обеими руками голову себе на шею. Босыми ногами он попирает лебедя, длинная изящная шея которого описывает вокруг святого шесть с половиной оборотов, так как он не смог завершить создание седьмого монастыря.

Отца Альбана канонизировал папа Сизинний[7]. С тех пор остров носит название Сент-Альбан.

В возрасте двадцати одного года, когда лорд Веллингтон окончательно рассчитался с племянником, Джонатан, вернее, сэр Джонатан Грин, оказался владельцем состояния в 100 000 фунтов стерлингов и имения площадью в 9000 гектаров в графстве Донегол в Ирландии, налог с которого поступал в королевскую казну.

Он сразу же решил познакомиться со своими владениями и принялся день за днем объезжать их верхом, посещая фермы и деревни. Его поливал дождь и сушил ветер; он с удивлением знакомился с неизвестным миром, постоянно обращая к Богу в коротких молитвах свою растерянность, восхищение и гнев. Он заново открывал для себя забытую Ирландию, ее землю, пропитанную влагой, ее мохнатых ослов, пони и овец с черными головами и длинной белой шерстью, ее жителей, невероятная нищета которых переполняла его сердце удивлением и стыдом.

В то время Ирландия была густонаселенным краем. Условия жизни ирландских крестьян после завоевания страны англичанами постоянно ухудшались, пока не достигли самого низкого уровня, на котором и остановились. У арендаторов в собственности вообще ничего не было. Обрабатывая не принадлежавший им клочок земли, они отдавали весь доход своему лендлорду. Все, что они выращивали на участке, за исключением картофеля, предназначенного для их пропитания, уходило в виде арендной платы. Если они применяли какое-нибудь новшество, позволявшее увеличить доход, арендная плата тут же возрастала, так что они не видели никакой пользы от нововведений. Лендлорд имел право выгнать их с земли через шесть месяцев после предупреждения. Оставшимся без денег, без жилья, без земли не оставалось ничего другого, как забраться в нору, выкопанную в торфянике, и покорно ожидать смерти. Каждый год такое случалось с очень многими. Если же фермер отказывался покинуть свое картофельное поле и свое жилье, лендлорд вызывал людей, разрушавших хижину. Это было делом несложным, поскольку стереть с лица земли убогую хибарку не представляло трудности. Хижина, обычно с одной комнатушкой без окон, в которой ютилась вся семья, сооружалась из глины и покрывалась соломой; мебели в ней не было совсем, и сидеть ее обитатели могли только на бревне или камне. В расположенном неподалеку от Гринхолла округе Тюллаобагли на девять тысяч жителей приходилось всего 10 кроватей, 93 стула и 243 табуретки. Такое обилие последних можно объяснить только тем, что они нужны для дойки коров. Обитателям хижин с глиняными стенами приходилось спать на соломе, превращенной лежавшими рядом с ними свиньями в груды навоза. К счастью, зимы в этих краях были мягкими, да и торф для отопления не стоил ничего. Поэтому местные жители не теряли хорошего настроения, лишь бы у них на столе всегда было достаточно картофеля и сыворотки, а уж если время от времени находились деньги на стаканчик виски, то жизнь вообще казалась безоблачной. Двери их хижин никогда не запирались, и любой посетитель был желанным гостем.