Явление народу - Вячеслав Морочко

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Когда, наконец, вернулся к себе в кабинет, первым делом спросил: "Мне никто не звонил?"- "Не фвонил", - сказал Марк Макарович. У него были люди. А на столе Пляноватого уже высилась стопочка почты. "Командированный" достал записную книжку (подарок соседа), взял из стопки письмо, однако сосредоточиться так и не смог: у соседа шел свой совет. Спорили два проектировщика смежных разделов проекта. Владимир Владимирович не вникал в разговор, но стоило прикрыть веки, казалось, что люди не просто кричат, но вот-вот начнут колошматить друг друга. Слышался голос Марка Макаровича: "Гофподи, о фтем рефть?!" - то ли он урезонивал спорщиков, то ли хотел разобраться. Когда наконец ему удалось прекратить этот гвалт, он извинился перед соседом: "Вы ув профтите, ядрена корень, у наф тут кавдый мыфлитель! Без фума не мовет! - Пусть себе мыслят, - разрешил Пляноватый. - У меня был приятель, поэт. В шестом классе он дал в стенгазету стихи: "Много в нашей России простора! Много в нашей России лесов! Много в нашей России задора! И научных мыслей скока хошь!" Пока совещавшиеся отхихикали, Владимир Владимирович успел поработать над почтой: начертать подопечным своим резолюции: "к исполнению", "на контроль", "разберитесь", "ответьте", "обговорите со мной". Сделал в книжке пометки, наброски ответов... Потом, ощущая какую-то выпотрошенность, неожиданно бросился вон - в коридор, на площадку, по лестнице, на самое дно опостылевшей призмы проектного "муравейника", как бы скатываясь под действием тяготения вниз, к источнику восполнения сил ненадежному, но единственному - к кисло-пахнущей телефонной будке у наружной стены, чтоб звонить без свидетелей. Он забился в нее, задыхаясь от запаха и возбуждения, бросил жетон. В нетерпении пальцы срывали набор. А потом было занято. Он звонил и звонил, теряя надежду и... успокаиваясь. Но, когда, наконец, дозвонился, - лишившийся от волнения голоса, чуть ли не шепотом попросил Алевтину. - Вас слушаю? - даже стертые расстоянием звуки "ранили" воображение. Прошипел: "Это я... Узнаешь?" - а потом горячо и невнятно стал требовать встречи "Немедленно!", "Прямо сейчас!". Он сорвется с работы: "Гори все огнем!" Без нее задыхается. "Нет больше сил!". Его чувство, казалось, должно было передаться и ей. Он умел говорить, он умел завораживать и привораживать даже суровые души. Но варварский способ общения по проводам, превращавший энергию страсти в дрожание тонких мембранок, в сотрясение угольных зерен, в суету электронов, - безобразие это все опошляло. Чем громче Владимир Владимирович говорил, чем больше "всаживал" слов в микрофон, тем хуже работало это устройство, будто нарочно придуманное, чтобы не связывать, а разъединять. - Ты кончил? - спросила она. - Здесь редакция. И у меня сидят авторы. - Мне очень плохо! - Что? Нужна нянька? - Ты мне нужна! Понимаешь? Сейчас! Позарез! А иначе мне крышка! - Перестань молоть вздор! Я сказала: здесь - авторы. Я снимаю вопросы. - Это надолго? - Надолго. И потом, я не девочка на телефоне висеть! - Что ж мне делать? - Звони в другой раз. - Но другого - не будет! Прошу милосердия! - Знаешь, ты мне надоел! - Ну, тогда я пропал... Думал, ты человек, а ты... - Вот что: больше сюда не звони! - в трубке гнусно заныло. - Шлюшка! - стонал Пляноватый, вываливаясь из стаканчика будки. - Она там "снимает вопросы", а я подыхаю! Казалось, ее раздраженные реплики могли доконать человека. Однако случилось обратное: (непостижимая магия женщины) с яростью вместе он ощутил прилив сил. Ему не хотелось, чтоб в эту минуту его кто-то видел. В ушах стоял возглас: "Ты мне надоел!" - он был противен себе. - Действительно, - рассуждал Пляноватый, - она меня раскусила! Зачем я ей нужен - затасканный тетерев? Но из меня ей уже не уйти - настоящей. А та, что кричала сейчас, - "телефонная ведьма". Чувства давали особое направление мыслям. - Дело даже не в том, что красавиц немного на свете, что они избалованы похотливым вниманием, что большая часть из них - потаскушки... Дело в другом: чтобы дух человеческий не источила животная похоть, рачительная Природа скупо вкрапляет красоток для поддержания главным образом слабых и истощенных племен. Пляноватый избрал бег по лестнице для усмирения плоти. Но после третьего этажа - запыхался. Это была еще не усталость, - какая-то снятость и ватность. Ничего не болело, не ныло..., казалось, однако, любое движение резкое вызовет боль, и в ее ожидании он старался идти осторожнее, двигаться мягче. Он больше не прыгал через ступеньки, использовал лифт, разглядывая в его зеркалах посеревшее свое отражение, на которое скучно было смотреть. Утром женские взгляды только скользили по его свежим чертам, а теперь то и дело ему приходилось ловить нетаившиеся взгляды девиц. Находил объяснение в липком тумане, которым себя окружает вальяжная немощь. А интерес этот, как он себе представлял, был трех видов. Первый - арктический холод, плюс любопытство. Второй - вспышка пламени и готовность на все... и сейчас же, без паузы - приступ брезгливости как к дохлой крысе. Третий - айсберг холодной надменности, прячущий где-то под спудом безумную тайную страсть. Вот такою ему представлялась всегда Алевтина. Вот эта загадка его неизменно влекла, и в ее западню он готов был попасть добровольно. Женщину в древней Руси называли "роженицей". И такой была его мама... Но пришла полоса "черных вдов" - каракуртов - роковых независимых женщин, в которых мужчина бросается точно в пучину, не думая о возможных последствиях, с убеждением, что по серьезному счету, положа руку на сердце, он вообще не достоин любви. Сына Андрея отлучили от дома пещеры: подземные лазы, гроты, колодцы, сифоны. Кроме этого для него "все - дерьмо". Настоящие люди - только "пещерные люди". Они всегда узнавали, если с товарищем под землей приключалась беда и летели с разных концов государства на выручку. Главным было не "покорение недр", а зарождавшееся "пещерное братство" любителей собираться в кружки посипеть похрипеть под гитару. - Овладел быстрочтением: сорок журнальных страничек за час. - похвалился однажды Андрей. - Как тебе удается?! - Запрягаю свое подсознание. - Блеф, конечно, - думал Владимир Владимирович, - От такого мелькания ничего не останется в памяти... Что если он - гениален? Скорее, наивен и зол. Работает лаборантом. - "Учиться"?! Зачем?! - Как дальше думаешь жить? - Смотря с кем.. - Пошляк! - Владимир Владимирович понимает, у них там "пещерные жены" Андрей вдруг взорвался: "Вы так испохабили жизнь что про "дальше" и думать не хочется!" Бесполезно ему возражать: услышишь: "Да что ты-ы-ы!" Все эти хиппи, панки и пещерники, подозревал Пляноватый, когда-нибудь, всласть наигравшись, вольются послушной "отарой" в "общее лоно".

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

На предпоследнем курсе сыну Марины Васильевны поручили студенческое конструкторское бюро. Уже защитив диплом, получив назначение, он продолжал эту лямку тянуть. А с главной работою у него не заладилось: то ли не уживался с начальством, то ли не нравилось дело, то ли - вместе то и другое. Общеизвестно, что женщины дольше живут. Ковалева объясняла это по-своему: сердце матери - совершенный источник энергии; сердце мужичье -- никудышная печь (не держит тепла, выстывает и быстро "заваливается"). Марина Васильевна безусловно любила Сергея, но - особой любовью: на расстоянии маялась, тосковала, а при встрече расстраивалась. Мысленный образ вблизи разрушался, а живого сыночка - готова была проклинать. Став отцом, он по-прежнему вел себя, как мальчишка, отдавая время и душу общественному бюро. Продолжавшуюся неразбериху с трудоустройством объясняла его неудачной женитьбою. И вообще Марину Васильевну многое раздражало. Вспыхивала по всякому поводу, особенно в очередях, где постоянно казалось, что кто-то намерен ее обойти. Она то и дело допытывалась: "Где вы стоите, гражданочка?", "Вы за кем занимали?", "Куда же вы лезете, молодой человек?". И хотя понимала, что для "сурового времени" очередь - вещь неотъемлемая, выносить эту пытку становилось все тяжелее. С каждым годом быстрее и скомканнее шли дни. Да и то, что еще оставалось кулемать, хорошего не обещало. Иван старел, продолжая пить и толстеть, а добрая Анна Петровна худела день ото дня, становилась все невесомее и безответнее. Брат капризничал покрикивал на жену, а с Мариной Васильевной толковал о политике, строил лихие прогнозы, говорил басовито с великим апломбом... чаще всего ерунду. Марина Васильевна много курила и думала: "В сущности, он - не так глуп, как болтлив". А Сережа все еще нянчился со своим "детским садом", так она называла КБ, хотя регулярно через субботу звонила ему в институт, назначая свидание. Звала без невестки. К приходу его что-нибудь непременно пекла, открывала варенье, а провожая, передавала хороших конфет и ломоть пирога... "для разлучницы". Однажды одновременно с Владимиром заявился Иван за десяткой до пенсии. А, получив что хотел, преисполненный "братского чувства" не спешил уходить. Сережа ушастый, лобастый (копия папочки) прислонился к стене и скрестил на груди тонкокостые руки. - Эх, Серега, Серега! - упрекал Ковалев. - Не жаль тебе матери! Погляди, ить совсем извелась! Растила паршивца, растила - вон какой вымахал, у самого уж дите, а все места себе не найдешь! - Вам что за дело? - невежливо осведомился племянник. - Да вроде бы не чужой я тебе, чтоб так отвечать. Работать, Сереженька, надо. Вот что. - А вам пора бросить пить, - посоветовал Яковлев. - Не стыдно тебе старика попрекать? - обиделся дядя. - Время-то нынче твое. Вот ты инженер. Чем болтаться без дела, взял бы, да что-нибудь предложил! - Предложу! Чтобы пьяниц на пушечный выстрел к работе не подпускали! - Ишь ты шустрый нашелся! - возмутился Иван. - Да пьющий мужик, если знать охота, дает половину "национальной продукции"! - Не продукция это... - возразил молодой, - "национальное бедствие"! Еще полбеды, когда пьяница и дебил, от него народившийся, делают что-то руками. Но если они попадают в КБ, в институты и главки, добиваются степеней и командных высот - это уже катастрофа! - Предлагаешь сухой закон? - любопытствовал дядя. - Лепрозории, как прокаженным! - требовал Яковлев. - И без прав на потомство! - Каторга, значит? - сделал вывод Иван. - И глупо на них рассчитывать! - развивал мысль Володя. - "Сизифов труд" это все, что им можно доверить! - Ну если он такой умный, этот Сизифов, - возражал Ковалев, - пусть ответит, где наберет столько трезвенников, чтобы работали? - Все решит технология! - объявил молодой. - Ты сперва ее заимей, технологию-то! - посоветовал дядя. - Заимеем! Как только инженера перестанут путать с коллежским асессором! Начальник, разучившийся независимо мыслить, пусть точит карандаши подчиненным! - "Независимо мыслить"?! - ухватился за слово Иван. - Слыхал, Марина? Да он у тебя - демагог! - А я полагаю, - сказал племянник, - что высшая безответственность некомпетентность! - Плевал я на то, что ты там полагаешь! - признался Иван. - Конечно, вроде, как есть - поспокойнее, - рассуждал вслух Сережа, однако пружина сжимается. Скоро нечем будем дышать! Марине Васильевне сделалось тошно. - Довольно! - вмешалась она. - Ты, Ваня, иди, ради бога! Мы сами тут разберемся. - То, что ты изверг, известно давно, - говорила она, когда Ковалев удалился. - Но не пойму я, и откуда в тебе это барство? Труд утомителен, но неизбежен. Каждый обязан работать, как бы ни было тяжко! Кто-нибудь откровенно тебе сознавался, что труд - это радость? - Конечно! И первым - отец! - Та встречаешься с Яковлевым!? - мать встала, заходила по комнате, захрустела суставом пальцев. - Я, наверно, должна была это предвидеть. И он тебе говорил, что доволен работой? Хотя спьяну чего не болтают? А ты еще собирался упрятать их всех в лепрозории... - Ты что-то путаешь, мама! Отец никогда не был пьяницей? Кстати, слова дурного он о тебе не позволит сказать! - Знаешь, хватит того, что он исковеркал нам жизнь! Не хочу ничего о нем слышать! Садись. Накрываю на стол.