Чужие подъезды - Дина Рубина

— Сочинения в десятом классе? — желчно усмехнулся Илья.

— Насчет сочинений не знаю, а очерки твои в университете, на третьем, на четвертом курсе, прекрасно помню. Настоящая публицистика, без дураков. Ты из нас самый талантливый был.

— Самые талантливые книги пишут, — насмешливо оборвал Илья. — Повести, рассказы, романы, понимаешь? Литературу пишут талантливые, а не злобу дня. Литературу, которая остается. А злоба дня, она, знаешь, куда девается? На дно некой речки, там еще старичок-симпатяга в лодочке сидит.

Опять зазвонил телефон. Егор, не оглядываясь на него, отвел назад руку, привычно хлопнул трубкой по рычагу.

— Вот что, — хмуро сказал он, — ты проваливай сейчас, пока я не очень злой. Сегодня вечером встретимся, я загляну.

Илья поднялся со стула, взял Егорову трубку, повертел ее в руках и опять положил на стол.

— Да… — сказал он, не глядя на друга, — а она и в самом деле очень изменилась. Ты заметил, какие у нее скорбные черточки у губ?.. Вот здесь…

— У кого? — нетерпеливо, раздраженно спросил Егор.

— Плевать мне на ее диссертацию, на ее крупную должность, она сына моим именем назвала. Ты же представь, как она меня, гада такого, любила!

— А-а, — протянул Егор, — ты ее встретил. Ну надо же. Десять лет не видел, а тут…

— Я ее искал! — жестко перебил Илья. — Ничего тут случайного, я искал ее.

— Ну что ж теперь делать, Илька? Теперь ничего не сделаешь.

— Это мог быть мой сын, — тупо глядя в угол, пробормотал Илья самому себе. — Я удобно жил, всех моих детей убивали до рождения. Это большое удобство в жизни, когда и женщина относится к этому просто. Хотя б одна послала меня к черту!

— Теперь ничего не поделаешь, старик, — примирительно проговорил Егор. Они замолчали.

— Пойду, — вяло сказал Илья.

— Ну ты постой, расскажи толково — где встретил, о чем говорили!

Илья молча махнул рукой и, не глядя на друга, словно забыв о нем, вышел из комнаты и побрел к лифту.

— Я заскочу вечером! — крикнул вслед ему Егор. Илья не обернулся.

С пяти часов вечера он сидел на скамеечке перед третьим подъездом нового высотного дома у дороги и ждал.

Стало смеркаться. Истошно воя, к дому подползла мусорная машина, Илье со скамеечки был виден лихой, сноровистый мусорщик с лопатой и шофер с лицом юного шаха. Облокотившись о дверцу, сидя в кабине, он бесстрастно ждал, пока мусорщик управится. Он был отстранен и от самой машины, и от людей, бегущих с ведрами, этот юный шах был непостижимо далеко, в другом измерении, из старой восточной миниатюры, и там, на воображаемой миниатюре, длилась охота юного шаха, и золотой олень, сраженный царственной стрелой, в смертном изнеможении склонял к земле свои рога…

Все так же утробно воя, машина уползла к соседнему дому.

Илья почему-то считал, что Наташа появится со стороны дороги, но она вышла из подъезда — домашняя, в босоножках на босу ногу, бежевый плащик был накинут на плечи.

— Ну, — сказала она, подходя к скамейке. — Ну что, Илюша? Ну сколько можно сидеть? Илья сглотнул, поднялся и сказал хрипло:

— Наташа, зачем ты вышла замуж?

— Ты пьян? — с состраданием спросила она. — Что тебе нужно, Илья?

— Что ты наделала, дуреха! — тяжело дыша, тихо сказал он. — Почему не дождалась меня?

Он был готов к тому, что Наташа не захочет говорить с ним, уйдет, но она вдруг протянула руку и быстро оправила воротник его куртки. И снова, как утром, в грудь ему ударила тяжелая и теплая тоска — это был ее жест. Он вспомнил — этим движением десять лет назад она оправляла ему вечно торчащий воротник плаща.

— Ну, все, все… — торопливо и мягко проговорила она, оглянувшись украдкой на окна дома. — Иди, Илюша, теперь-то поздно все, поздно… Поздно себя мучить… Иди… — и сама быстро пошла к подъезду, но вдруг обернулась и сказала негромко, с напряженной грустной улыбкой:

— А помнишь, как мы в степи ночью заблудились, когда к бабе Нюре приехали? Нас на рассвете в село Ванька Справедливый на тракторе вывез, помнишь? — она сказала это так, словно между ними не было ни десяти этих лет, ни мужа ее и двоих детей, ни его бездарной жизни. В степи?.. Ночью?.. Нет. Он забыл. Но сейчас вдруг вспомнил побег из города и блуждание по ночной холодной степи, жадное молодое чувство голода и любви, огни пашущих тракторов, на которые они в конце концов вышли, и ласково подмигивающее лицо пожилого тракториста со странным именем Ванька Справедливый.

И он вдруг ужаснулся тому, что посмел забыть это, и вдруг с необыкновенной ясностью понял, что без Наташи забудет всю свою жизнь, сколько ни проживет, что надо спасать эту жизнь, а спасение — в Наташе.

Она вошла в подъезд. Илья бросился следом.

— Постой, Наташа, Наташенька, подожди, я прошу тебя! — он готов был лечь на ступеньки, чтобы остановить ее. — Как ты могла так быстро, так сразу, за один месяц…

— Ах вот оно что, — сказала она, остановившись. — Вот ты зачем пришел! Самому себе доказать, что я во всем виновата, успокоить себя пришел, что не стою твоих переживаний, что я, вертихвостка, за месяц тебя из головы выкинула!

Она подошла близко к нему и негромко, внятно, словно стараясь, чтобы каждое слово запомнилось Илье, проговорила:

— Так нет же, вот ты живи и знай, что я тебя как сумасшедшая любила… пока второго не родила… Долго любила, по инерции наверное.

Она повернулась, чтобы уйти, но Илья, обезумев, чувствуя в голове и во всем теле колотьбу пульса, схватил ее холодные забытые им руки и стал судорожно целовать их, бормоча невнятно, не слыша себя:

— Уедем… уедем, Наташа! Забирай детей, уедем к черту, далеко-далеко, любимая моя, чудо мое, ненаглядная! Брось все, уедем… Сердце мое, забирай детей, уедем к черту!.. — Он хватал и целовал пустые рукава ее бежевого плащика, накинутого на плечи. Если б она позволила, он бы и босоножки целовал. Илья чувствовал, что сейчас упадет, просто сползет вниз, к Наташиным ногам.

Но она вдруг ахнула и резко оттолкнула его. Илья потерял равновесие и привалился к противоположной стене подъезда, к гремящим почтовым ящикам. Несколькими ступеньками выше, плохо различимый в сумраке, стоял мужчина. Поняв, что его заметили, он повернулся и молча стал подниматься вверх. И Наташа, не глядя на Илью, так же молча заспешила за ним. Потом наверху хлопнула дверь, и все замерло.

Поздно ночью в дверь Семена Ильича позвонили. Кто-то ломился в квартиру, не отрывая пальца от кнопки звонка. Сонный, перепуганный, в нижнем белье, Семен Ильич выбежал в коридор и, не глядя в глазок, не пользуясь недавно вмонтированным переговорным устройством, распахнул дверь. На пороге стоял бледный растрепанный Илья. Его замшевая куртка, испачканная в грязи, оттопыривалась от двух бутылок водки.

— Узнал сыночка ненаглядного? — громко спросил он. — Вот пожаловал… Какой я раз у тебя? Второй? Третий?

Семен Ильич отступил на шаг и, пытаясь совладать с трясущимися руками и нижней челюстью, выдавил:

— Илья!.. Что — бабаня?.. Мама?!

— Да не бойся, никто не умер, кроме меня! — так же громко сказал сын, заходя и закрывая за собой дверь. — Ну, что ты так перепугался! Я же говорю, никто не умер.

Отец все еще не мог прийти в себя. Босой, раздетый, он топтался возле Ильи и не знал, что делать. Илья снял куртку, увесистую от тяжести двух бутылок, и накинул ее на плечи отца.

— Я перепугал тебя… — с сожалением сказал он. — Ты уж прости, знаешь ведь — я бесподобная скотина.

Он прошел в комнату и плюхнулся в кресло.

— Ты выпивши? — спросил Семен Ильич, торопливо надевая пижаму.

— Нет… Хотел надраться, да не получается.

— Неприятности? — сдержанно спросил Семен Ильич.

— Дай поесть, а… — попросил Илья. — Со вчерашнего дня не ел.

— Да господи, Илюша, что это с тобой? — отец разнервничался, побежал в кухню делать яичницу. Илья остался сидеть в кресле, разглядывая комнату. Свою типовую однокомнатную квартирку неугомонный изобретатель Семен Ильич превратил в уникальное жилище. Двери здесь не открывались, а ездили, шторы поднимались и опускались, стоило лишь на кнопку нажать. Точно так же включались многочисленные лампы и бра. Мебель ездила на колесиках. Тахта и стол были вмонтированы в стену и при надобности откидывались. Нажав определенную кнопку, можно было, не поднимаясь с кресла, послушать органного Баха. Полочкам, антресолям, складным выдвигающимся ширмам не было числа. Работы по реконструкции квартиры не прекращались вот уже двадцать лет.

— Чем ты занят сейчас? — спросил Илья громко, чтобы отец слышал в кухне. — Умывальник-проигрыватель? Или унитаз-кресло-качалка?

— Нет, я делаю сейчас витраж в кухне, — сказал отец, выглядывая. Он был в фартуке, с полотенцем, перекинутым через плечо. — Можешь посмотреть. Правда, он еще не закончен. Это очень просто: берешь изоортохроматические фотопластинки, срок годности которых истек, тушь разных цветов, проявитель, закрепитель…