Итерации Иерихона - Аллен Стил

- Музыку давай!

Это крикнула какая-то женщина из задних рядов. На одном крыле сцены стояла группа рок-музыкантов, ждущая своего часа быстро поставить свою кухню и что-нибудь сыграть за талоны на еду, которые им, быть может, кинут на сцену.

Адвокат либо не услышал, либо не обратил внимания.

- Два! - надсаживался он чуть уже треснувшим голосом. - Бита должна быть достаточно легкой, чтобы ты ее крутил с максимально возможной скоростью! - Он хлестнул битой по воздуху, как двадцать лет тому назад на стадионе Буша крутил Оззи Смит, ударяя по низкому мячу. - Вот тогда ты вышибешь ихние говенные мозги на засранный асфальт!

Несколько одобрительных выкриков, на этот раз с задних рядов. Он завладел вниманием аудитории: ничто так не привлекает людей, как ненаправленная ненависть. Однако мне показалась знакомой бита. Я продвинулся к краю сцены и вгляделся сквозь дождевую морось. На черной поверхности биты сверкнули белые автографы.

О Господи, это же святотатство. Этот сумасшедший щенок посмел наложить свои лапы в бейсбольных перчатках на одну из бит, выставленных в Кардинальском Зале Славы. Украл, наверное, вскоре после землетрясения, когда на стадионе Буша кишели бездомные, а Войска Чрезвычайного Реагирования еще не выгнали мародеров и не устроили на стадионе свою штаб-квартиру. К тому времени все, что имело хоть какую-нибудь ценность, с витрин мини-музея уже сперли. Я только молил Бога, чтобы у него в руках не оказалась переходящая бита чемпиона - это было бы худшее из оскорблений. Бита, на которой расписался сам Стэн Мьюзайл или Лу Брок, - в руках зловредного психа.

- Три! - завывал он. - Бита должна быть длинной и доставать через дом до зоны удара из правильной позиции в квадрате бэттера!

- Долой со сцены! - завопил кто-то из амфитеатра.

Свихнутый яппи не обратил внимания.

- Помните, длинной битой труднее крутить при любом весе! - Он угрожающе взмахнул битой. - И потому ты должен стоять так близко, чтобы все его зубы пересчитать еще до того, как вышибить их из грязной пасти!

Теперь, когда я знал, откуда бита, я сообразил. Он выкрикивал (со своими комментариями) список рекомендаций для бэттера, вывешенный в Зале Славы рядом с "Луисвильским подающим". Эти инструкции были написаны для игроков "Детской лиги" и других потенциальных чемпионов-"Кардиналов"; сейчас их выкрикивал, завывая, псих, который вогнал бы в дрожь и каннибала. Невинные советы, возродившиеся в виде руководства по садистскому человекоубийству.

(А вот и еще одно воспоминание всплыло: за пару недель до Нью-Мадрида мы с Джейми в субботу возвращаемся на Метролинке со стадиона, где "Кардиналы" станцевали чечетку на костях "Сант-Петербургских Гигантов":

- Па!

- Чего, сын?

- А я в следующем году смогу играть в "Детской лиге"?

- Н-ну... там посмотрим.)

- Вали отсюда! Не смешно!

Воспоминание о солнечном субботнем дне с Джейми испарилось так же быстро, как возникло. Я был полностью согласен: совсем не смешно. Даже если это и было смешно когда-то.

В амфитеатр Муни я пришел в поисках чего-нибудь для репортажа в "Биг мадди инкуайрер". Крайний срок был пятница, и Перл уже заглядывал мне через плечо, ожидая моей еженедельной колонки. А я недавно слышал, что сквоттеры сломали замки на воротах Муни и превратили летний амфитеатр в место несанкционированных митингов, и потому пошел в Форест-парк послушать какие-нибудь революционные манифесты. Я думал, что там будет полно последователей Маркса или Мао Цзэдуна, вопящих в надежде вырваться из клетки... или просто так вопящих. Точка.

Но пока что попался только один интересный оратор - психованный фанатик "Кардиналов", да и то обстановка была слишком напряженной даже без его советов по использованию украденной бейсбольной биты как орудия убийства. Я отвернулся от сцены и пошел вверх по левому проходу. Когда я вышел из-под навеса над сценой, по козырьку моей кепки заколотил мелкий частый дождь.

Вокруг толклись новые жители Форест-парка, оставшиеся бездомными после нью-мадридского землетрясения. Кто после самого землетрясения, а кто после голодных бунтов декабря, когда сожгли до основания черт-те сколько переживших землетрясение домов.

Форест-парк - самый большой муниципальный парк в стране. До событий прошедшего мая это было приятнейшее место для тихого воскресного отдыха. Здесь когда-то проводили Всемирную ярмарку, потом Олимпийские игры - это все больше столетия назад. Теперь же парк стал островком культуры третьего мира, который взяли да воткнули посреди Америки, и амфитеатр остался единственным бесплатным развлечением для широких масс городских бездомных. Томми Тьюн уже не танцевал по сцене, и давно уже умерла Элла Фитцджеральд, и "Кэтс" или "Гранд-отель" не возили сюда артистов на гастроли, но все же люди сюда приходили - хоть на что-то поглазеть.

Я шел вверх по ступенькам и разглядывал унылую толпу. Мужчины, женщины и дети, молодые и старые, в одиночку и с семьями, белые, черные, латиноамериканские, монголоидные. Ничего общего, кроме положения на нижней ступеньке общественной лестницы. Одетые в дешевые пончо, хэбэшные пиджаки и побитые молью пальто от Армии Спасения. У некоторых нечем было даже прикрыться от дождя, если не считать пластиковых пакетов для мусора и размокших картонных коробок. Неверный вспыхивающий свет нескольких еще не разбитых натриевых ламп высвечивал на лицах отчаяние, боль, голод...

И гнев.

Больше всего - гнев. Унылая, полуосознанная, безнадежная бешеная злость людей, на которых вчера всем было наплевать, сегодня наплевать и завтра им опять, как ни крути, стоять под плевками.

На середине пути меня отпихнул дородный мужик, шедший мне навстречу вниз; я споткнулся о кресло и чуть не упал на колени молодой женщине с ребенком на руках. Ребенок жевал кусок правительственной помощи бутерброд с сыром. Из-под капюшона тесного анорака глядели блестящие от жара глаза, из носа тянулась длинная полоска слизи - ребенок был болен. Если повезет, отделается простудой, хотя тут и пневмонию недолго заполучить. Его мать вскинулась на меня с молчаливой, но непримиримой злостью: чего уставился? - и я быстро отступил.

Здесь никто не просил жалости. Никто не хотел и ежедневных подачек, которые все еще давало правительство. Все они хотели только одного: выжить. И еще - мечтали дожить до того, чтобы послать Сквоттер-таун ко всем чертям.

Когда я добрался до крытой террасы наверху лестницы, сумасшедший яппи уже переставал визжать. Там было полно народа, загнанного на террасу моросящим частым дождем. Сквозь каменные арки и железные ворота были видны пылающие и тлеющие мусорные баки на ближайшей автостоянке, высвечивающие силуэты людей, жмущихся под весенней холодной моросью к теплу огня, настороженно оглядывающихся: нет ли где обезьян.