Красный Бубен - Белобров-Попов

– Я бы тому чудозвону, – сказал дед вслух, – который мне это полено подложил под голову, вставил бы его с удовольствием в сраку! – Он размахнулся и отшвырнул деревяшку в кусты.

С кряхтением поднялся на ноги. Кости ломило. Руки и ноги двигались с трудом. Возраст уже не тот, а тут еще нажрался, как молодой, на сырой земле полежал и всё такое…

Дед Семен подошел к берегу, нагнулся и плеснул в лицо воды.

По воде пошли круги, и деду показалось, что между его вибрирующим отражением и вибрирующим отражением луны втиснулась еще какая-то вибрирующая тень.

Дед Семен охнул и обернулся. Но ничего такого не заметил.

– Руки-ноги не ходют, – сказал он вслух, – и глаза не видют! Ё-пэ-рэ-сэ-тэ!

И пошел прочь.

Тьма…

Он взял у тьмы всё, что хотел, всё, что было ему нужно. И использовал…

Он чувствовал голод…

Это мешало…

Но было приятно…

Еще что-то…

Он начал перебирать ощущения…

Голод…

Страх…

Запах…

Сила…

Радость…

Боль…

Гнев…

Вожделение…

Страдание…

Ревность…

Зависть…

Холод…

Тепло…

Усталость…

Время…

Время приходит…

Пора…

Дурман…

Щекотно…

Чешется…

Болит живот…

Хорошо!..

Ноги!..

Хорошо!..

Ноги стоят!..

Хорошо!..

Я испытываю удовольствие от того, что стоят ноги!..

Я… Я… Я думаю мозгом… Мозг в голове… У головы есть уши, через которые я слышу звуки Макрокосмоса… У головы есть нос, которым я чувствую запахи Макрокосмоса… У головы есть волосы для красоты… У головы есть глаза, чтобы различать красоту и уродство!.. Глаза!

Он открыл глаза и сказал вслух:

– У головы есть рот, который говорит о том, что у меня есть сердце для перекачивания крови, есть почки, есть печень, есть легкие, есть туловище, где всё это находится, и на туловище есть руки, ноги и половой орган. Мой рот служит для приема пищи, которая нужна мне, чтобы убить чувство голода. – Он слушал свой голос и голос ему нравился. Он огляделся.

Голый, на холодной земле, посреди поля. Ночь. Звезды в вышине. Полная луна.

Он сделал шаг. Еще один. Еще. Пошел.

Из-под куста выскочил заяц и побежал прочь, напуганный его приближением.

Он прыгнул, схватил зайца, разорвал его на две части и вонзил острые зубы в еще живую, теплую плоть. Кровь текла по подбородку. Он смеялся от восторга и удовольствия. Он съел зайца целиком, вместе со шкурой и костями. Он отер тыльной стороной руки с подбородка кровь зайца и зашагал вперед, туда, где на краю поля стоял замок.

Он уже дошел до края поля, когда завыла сирена и тревожный голос произнес:

– Ахтунг! Ахтунг!..

2

Он шел и думал, что жизнь, которая оказалось такой короткой и тяжелой, практически подходила к концу, он устал за нее, а помирать все-таки не хотелось, потому что почти ничего интересного не успел дед Семен получить от жизни.

Он остановился, вздохнул и сказал вслух:

– Эх!

И пошел дальше.

Родился дед Семен в этой же деревне, подрос, начал работать в колхозе, потом война, потом вернулся и думал, что теперь-то начнется жизнь… А она так и не началась. До пенсии дотянул, а жизни не почувствовал. Ну женился после войны на Нюрке… Нормальная, в общем, баба, не хуже, чем у других… Только родить никого не смогла… А так, всё как у людей – не лучше и не хуже… И обижаться вроде бы не на что… Однако почему-то было обидно деду Семену, что жизнь прошла как-то зря и неинтересно. Когда-то дед Семен собирался пойти работать в Уголовный Розыск, но Нюрка не пустила… Дед Семен вздохнул. Ему стало жаль, что он не смог тогда проявить характер. Если бы он устроился в УгРо, жизнь была бы куда как интереснее… Погони за бандитами, перестрелки, операции, слежка и всё такое. Вот это настоящая была бы жизнь! И если бы его даже убили на задании враги, он бы и умер, как герой, с удовольствием и сознанием – зачем он умирает, сознанием, что геройская жизнь прожита не зря и заканчивается очень интересно. Возможно, после его такой смерти, деревню Красный Бубен переименовали б даже в честь деда Семена в Абатурово.

Единственное светлое пятно в жизни, которое дед вспоминал всегда с чувством, была война. Там Семен Абатуров впервые понял, что такое настоящая жизнь, всю ее полноту и остроту. Ему нравилось, что каждое мгновение на войне имеет смысл и может стать последним. Это чувство крайней опасности очень нравилось Семену Абатурову.

Однажды, уже в Германии, в самом конце войны, с дедом Семеном произошла странная история. Наши только что заняли город Фрайберг. И Семен с друзьями пошли прогуляться. Прогулки по вражескому городу тоже нравились Семену. Можно было неожиданно нарваться на затаившегося фрица или на что-нибудь заминированное фашистами. Конечно, не хотелось погибать в самом конце войны, но любопытство и бодрящее чувство опасности заставляли идти на риск. К тому же в захваченных городах было чем поживиться. А деду Семену очень хотелось привезти в Красный Бубен что-нибудь такое, чтобы все обосрались… Ну, не говоря уже о немках… Немки сильно нравились Семену Абатурову. Таких жоп и титек, как у немок, он раньше не видел. Конечно и польки были ничего, и чешки с румынками тоже… Но немки были для Семена, как окончательный и заслуженный приз. Когда он драл немок, у него было такое ощущение, что он дерет в их лице всю фашистскую Германию. Семен даже кричал для их удовольствия по-немецки «Хенде Хох» и «Гитлер капут».

И вот он с друзьями-однополчанами Мишкой Стропалевым и Андреем Жадовым шел по отбитому у фашистов Фрайбергу, прихлебывая из фляги спирт. Семен, Мишка и Андрей были не разлей вода. Всю войну они прошагали бок о бок, не раз спасали друг друга от смерти, делились последним, и теперь в Германии все трофеи тоже делили поровну.

Они долго гуляли по незнакомому городу, пока не вышли к какому-то старинному полуразбомбленному замку.

– Ничего себе, фашисты жили! – присвистнул Жадов. – Мы всю войну в землянках промудохались, а они, гады…

– Ладно, Андрюха, – Мишка похлопал товарища по плечу, – с войны вернемся, каждому по дворцу построим! Заживем, как фашисты!

– А я высоко жить не привык, – сказал Семен. – У меня от высоты голова кружится и тошнит. Я в Москве на Чертовом колесе катался и блеванул оттуда.

– Ну и прекрасно, – сказал Мишка. – Снизу, например, фашист идет, а ты на него сверху блюешь.

– Или ссышь, – добавил Жадов. Друзья расхохотались своим мечтам.

Решили посмотреть замок внутри, чтобы узнать на практике, как устраивать после Победы дворцы на Родине. Они прошли сквозь полуразвалившиеся ворота и оказались во внутреннем дворе с колодцем посредине. Хотелось пить, но из колодца пить поостереглись – мало ли какой туда дряни напускали фашисты, чтобы отравить русских освободителей.

Освободители обошли двор кругом и подошли к железной кованой двери с кольцом заместо ручки. Кольцо торчало из бронзовой головы носорога. На роге у носорога была наколота рейхсмарка.

– Как это понимать? – Жадов снял очки и протер их бархатным носовым платком, взятым у одной немки на память о встрече.

– Вход платный? – предположил Стропалев.

– Мы их фашистские деньги отменили, – сказал Семен, снял марку с рога, порвал на кусочки и подкинул в воздух.

Мелкие обрывки опустились на выложенный булыжниками пол, как новогоднее конфетти. Андрей подергал кольцо.

– Заперто!

– Поправимо! – Мишка снял с плеча автомат ППШ. – Отойдите…

Жадов и Абатуров отошли в сторону, закурили американские сигареты «Каракум» с верблюдом на пачке.

– Тра-та-та! – застрочил автомат.

Но универсальная отмычка военного времени на этот раз не сработала. Железная дверь выдержала.

– Ничего! – сказал Стропалев, отстегивая гранату. – Все смотались за колодец!

Жадов и Абатуров присели за колодцем. Через секунду к ним присоединился Стропалев.

– Получи, фашист, гранату!

Раздался взрыв, и на друзей упало ведро с колодца. Ведро наделось Стропалеву на голову, и Мишка стал похож на Тевтонского рыцаря в гимнастерке.

– У-у! – загудел Стропалев в ведре.

А Семен флягой треснул по ведру сверху.

– Ты чего?! – Мишка снял ведро. – Оглохнуть же можно!

Они выбрались из-за колодца. Дверь валялась на земле.

Проход был свободен.

Друзья вошли внутрь. Было темно. Стропалев включил трофейный немецкий фонарик и посветил вокруг.

Они стояли в коридоре, на стенах которого висели рыцарские гербы и портрет какого-то немца в рогатой каске.

– Что за рожа? – спросил Жадов. – Чего-то я не узнаю, – он приподнял очки и встал на цыпочки перед портретом. – Вроде, не Гитлер…

– Наверное, Геббельс, – предположил Стропалев. – Или Моцарт…

– Моцарт не фашист, – возразил Жадов.

– Один хер, – сказал Абатуров.

– Тут слова в углу написаны. – Жадов стал читать по складам: – Теофраст Кохаузен… Вот такие и отравили Моцарта!