Метро 2033 . Метро 2034 - Дмитрий Глуховский

Даже сам Петр Андреич, сначала сердито взглянув на Андрея, а потом не выдержав, засмеялся. Смех раскатился по туннелю, рождая где-то в его глубинах искаженное эхо, непохожее ни на что жутковатое уханье… И прислушиваясь к нему, все понемногу затихли.

И тут из глубины туннеля, с севера, довольно отчетливо послышалось те самые подозрительные звуки — шорохи, и легкие дробные шаги.

Андрей, конечно, был первым, кто все это расслышал. Мгновенно замолчав и дав остальным знак молчать тоже, он поднял с земли автомат и вскочил со своего места. Медленно отведя затвор и дослав патрон, он бесшумно, прижимаясь к стене, двинулся от костра — в глубь туннеля. Артем тоже поднялся, очень любопытно посмотреть было, кого он упустил в прошлый раз, но Андрей обернулся и шикнул на него сердито, и он послушно опустился на место.

Приложив автомат прикладом к плечу, Андрей остановился на том месте, где тьма начинала сгущаться, лег плашмя, и крикнул: «Дайте света!»

Один из его людей, державший на готове мощный аккумуляторный фонарь, собранный местными умельцами из старой автомобильной фары, включил его, и луч света, яркий до белизны, вспорол темноту. Выхваченный из мрака, появился на секунду в их поле зрения неясный силуэт — что-то совсем небольшое, нестрашное вроде, которое тут же стремглав бросилось назад, на север. Артем, не выдержав, заорал что было сил: «Да стреляй же! Уйдет ведь!»

Но Андрей отчего-то не стрелял. Петр Андреич поднялся тоже, держа автомат наготове и крикнул: «Андрюха! Ты живой там?» Сидящие у костра обеспокоенно зашептались, и послышалось лязганье затворов. Но тут он наконец показался в свете фонаря, вставая с земли, отряхивая свою куртку и смеясь.

— Да живой я, живой! — выдавил он сквозь смех.

— Что тут смешного-то? — настороженно спросил Петр Андреич.

— Три ноги! И две головы! Мутанты! Черные лезут! Всех вырежут! Стреляй, а то уйдет! Шуму-то сколько понаделали! Это надо же, а! — продолжал смеяться Андрей.

— Что же ты стрелять не стал? Ладно, еще парень мой — он молодой, не сообразил… А ты как проворонил? Ты ведь не мальчик… Знаешь, что с Полежаевской случилось? — спроил сердито Петр Андреич, когда Андрей вернулся к костру.

— Да слышал я про вашу Полежаевскую уже раз десять! — отмахнулся Андрей.

— Собака это была! Щенок даже, а не собака… Она тут у вас уже второй раз к огню подбирается, к теплу и к свету. А вы ее чуть было не пришибли, и теперь еще меня спрашиваете — почему это я с ней церемонюсь? Живодеры!

— Откуда же мне знать, что это собака? — обиделся Артем.

— Она тут такие звуки издавала… И потом, тут, говорят, неделю назад крысу со свинью размером видели… — его передернуло.

— Пол-обоймы в нее выпустили, а она — хоть бы хны…

— А ты и верь всем сказкам. Вот погоди… Сейчас я тебе твою крысу принесу! — сказал Андрей, перекинул автомат через плечо, отошел от костра и растворился во тьме.

Через минуту из темноты послышался его тонкий свист. А потом и голос его раздался тихо, ласковый и зовущий: «Ну иди сюда… Иди сюда, маленький, не бойся!» Он уговаривал кого-то довольно долго, минут десять, и подзывая, и свистя, и вот, наконец, его фигура снова замаячила в полумраке. Он вернулся к костру, присел и, торжествующе улыбаясь, распахнул куртку. Оттуда вывалился на землю щенок, дрожащий, жалкий, мокрый, невыносимо грязный, со свалявшейся шерстью непонятного и неразличимого цвета, с черными глазами, наполненных ужасом и прижатыми маленькими ушами. Очутившись на земле, он немедленно попытался удрать, но был схвачен за шкирку твердой Андреевой рукой и водворен на место., Гладя его по голове, Андрей снял с себя куртку и накрыл его.

— Пусть цуцик погреется. Что-то он совсем замерзший… — объяснил он.

— Да брось ты, Андрюха, он ведь блохастый наверняка! — пытался урезонить его Петр Андреич. — А может, и глисты у него есть… И вообще — подцепишь заразу какую-нибудь, занесешь на станцию…

— Да ладно тебе, Андреич! Кончай нудить. Вот, посмотри на него! — и, отвернув полог куртки, он продемонстрировал Петру Андреичу довольно симпатичную мордочку щенка, все еще дрожавшего, то ли от страха, то ли никак не могшего согреться.

— В глаза ему смотри, Андреич! Эти глаза не могут врать!

Петр Андреич скептически посмотрел на щенка. Глаза его были хоть и напуганными, но несомненно честными. И Петр Андреич оттаял.

— Ладно… Натуралист юный… Подожди, я ему что-нибудь пожевать поищу, — пробурчал он и запустил руку в свой рюкзак.

— Ищи-ищи. Может, из него еще что-нибудь полезное вырастет. Немецкая овчарка, например, — объявил Андрей и придвинул куртку со щенком поближе к огню.

— А откуда здесь щенку взяться? У нас с той стороны людей нету… Черные только… Черные разве собак держат? — подозрительно глядя на задремавшего в тепле щенка, спросил один из Андреевых людей, заморенный худой мужчина со всклокоченными черными волосами, до тех пор молчаливо слушавший других.

— Ты, Кирилл, прав, конечно, — серьезно ответил Андрей. — Черные животных вообще не держат, насколько я знаю.

— А как же они живут? Едят они там что? — глухо спросил второй пришедший с ними, с легким электрическим потрескиванием скребя ногтями свою небритую челюсть.

Это был высокий, плечистый и плотный дядя с выбритой наголо головой и густыми бровями, одетый в длинный и хорошо пошитый кожаный плащ, большая редкость в эти дни, и имел внешность видавшего виды человека.

— Едят что? Говорят, дрянь всякую едят. Падаль едят. Крыс едят. Людей едят. Непривередливые они, знаешь… — кривя лицом от отвращения, ответил Андрей.

— Каннибалы? — спросил бритый без тени удивления в голосе, и чувствовалось, что ему и с людоедством приходилось раньше сталкиваться.

— Каннибалы… Нелюди они. Нежить. Черт их знает, что они вообще такое. Хорошо, у них оружия нет, и мы отбиваемся. Пока что. Петр! Помнишь, полгода назад удалось нашим одного живым в плен взять?

— Помню… Две недели просидел у нас в карцере, воды нашей не пил, к еде не притрагивался, да так и сдох, — отозвался Петр Андреич. — Не допрашивали? — спросил бритый.

— Он ни слова по-нашему не понимал. С ним русским языком говорят, а он молчит. И вообще все это время молчал. Как в рот воды набрал. Его и били — он молчал. И жрать давали — он молчал. Рычал только иногда. И выл еще перед смертью так, что вся станция проснулась.

— Так собака-то откуда здесь взялась? — напомнил всклокоченный Кирилл. — А шут ее знает, откуда она здесь… Может, от них сбежала. Может, они и ее сожрать хотели. Здесь ведь всего-то пару километров. Могла же собака пробежать пару километров. А может, это чья-нибудь. Шел кто-то с севера, шел, и на черных напоролся. А собачонка успела вовремя сделать ноги. Да неважно, откуда она тут. Ты сам на нее посмотри — похожа она на чудовище? На мутанта? Так, цуцик и цуцик, ничего особенного. И к людям тянется. Головой подумай — приучена, значит. С чего ей тут у костра третий час околачиваться?

Кирилл замолчал, обдумывая аргументы. Петр Андреич долил чайник из канистры и спросил:

— Чай еще будет кто-нибудь? Давайте по последней, нам сменяться уже скоро.

— Чай — это дело. Давай, — сказал Андрей, и послышались еще голоса в одобрение предложения.

… Чайник закипел. Петр Андреич налил желающим еще по одной, и попросил: — Вы это… Не надо о черных. В прошлый раз вот так сидели, говорили о них — и они приползли. И ребята мне рассказывали — у них так же выходило. Это, конечно, может, и совпадения, я не суеверный, но вдруг — нет? Вдруг они чувствуют? Уже почти смена наша кончилась, зачем нам эта дрянь под самый конец?

— Да уж… Не стоит, наверное… — поддержал его Артем.

— Да ладно, парень, не дрейфь! Прорвемся! — попытался подбодрить Артема Андрей, но вышло не очень убедительно.

От одной мысли о черных по телу шла неприятная дрожь даже у Андрея, хотя он это и не выдавал. Людей он не боялся никаких, ни бандитов, не анархистов-головорезов, ни бойцов Красной Армии… А вот нежить всякая отвращала его, и не то что бы он ее боялся, но думать о ней спокойно, как думал он о любой опасности, связанной с людьми, не мог.

И все умолкли. Тишина обволокла людей, сгрудившихся у костра. Тяжелая, давящая тишина, и только чуть слышно было, как потрескивают доски в костре. Да издалека, с севера, из туннеля долетали иногда глухие утробные урчания — как будто Московский Метрополитен и впрямь был не метрополитен, а гигантский кишечник неизвестного чудовища… И от этих звуков становилось совсем жутко.

Глава 2

Артему в голову опять полезла всякая дрянь. Черные… Проклятые нелюди, которые, правда, в Артемовы дежурства попадались только один раз, но напугался он тогда здорово, да и как не напугаться… Вот сидишь ты в дозоре… Греешься у костра. И вдруг слышишь — из туннеля, откуда-то из глубины, раздается мерный глухой стук — сначала в отдалении, тихо, а потом все ближе и громче… И вдруг рвет слух страшный, кладбищенский вой, совсем уже невдалеке… Переполох! Все вскакивают, мешки с песком, ящики, на которых сидели — наваливают в заграждение, наскоро, чтобы было где укрыться, и старший изо всех сил кричит, не жалея связок: «Тревога!», со станции спешит на подмогу резерв, на стопятидесятом метре расчехляют пулемет, а здесь, где придется принять на себя основной натиск, люди уже бросаются наземь, за мешки, наводят на жерло туннеля автоматы, целятся, и, наконец, подождав, пока упыри подойдут совсем близко, зажигают прожектор — и странные, бредовые черные силуэты становятся видны в его луче. Нагие, с черной лоснящейся кожей, с огромными глазами и провалами ртов… Мерно шагающие вперед, на укрепления, на людей, на смерть, в полный рост, не сгибаясь, все ближе и ближе… Три… Пять… Восемь тварей… И самый ближний вдруг задирает голову и испускает прежний заупокойный вой… Дрожь по коже, и хочется вскочить и бежать, бросить автомат, бросить товарищей, да все к чертям бросить и бежать… Направляют прожектор в их морды, чтобы ярким светом хлестнуть их по глазам, и видно, что они даже не жмурятся, не прикрываются руками, а широко открытыми глазами смотрят на прожектор и все размеренно идут вперед, вперед… И тут, наконец, подбегают со стопятидесятого, с пулеметом, залегают рядом, летят команды… Все готово… Гремит долгожданное «Огонь!» Разом начинают стучать несколько автоматов, и громыхает пулемет… Но черные не останавливаются, не пригибаются, они в полный рост, не сбиваясь с шага, также мерно и спокойно идут вперед… В свете прожектора видно, как пули терзают лоснящиеся тела, как толкают их назад, они падают, но тут же поднимаются, выпрямляются — и вперед… И снова, хрипло на этот раз, потому что горло уже пробито, раздается жуткий вой. И пройдет еще несколько минут, пока стальной шквал угомонит наконец это нечеловеческое бессмысленное упорство. И потом еще, когда все упыри уже будут валяться, бездыханные (да и дышат ли они?), недвижимые, разодранные на клочки, издалека, с пяти метров будут еще их достреливать контрольными в голову. И даже когда все уже будет кончено, когда трупы их уже скинут в шахту, все будет стоять перед глазами та самая жуткая картина, — как впиваются в черные тела пули, и жжет широко открытые глаза прожектор, но они все также мерно идут вперед…