Мюонное нейтрино, пролетевшее сквозь наши сердца - Анастасия Евстюхина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тая делала вид, что не замечает парня, – старательно протирала клеенку на столе. Клетчатую. Красно-белую.
В желудке противно плюхала горячая тяжесть съеденного.
Надо сделать ЭТО!
Срочно сделать ЭТО!
– Ребят, я скоро вернусь.
Тая спрыгнула с крыльца. Чтобы спуститься по лестнице, нужно было пройти мимо Захара. Он посмотрел ей вслед, пожал плечами.
Убедившись, что никто за ней не наблюдает, Тая побежала по главной аллее садоводства к выходу. В овраге, на каменистом берегу ручья, широким веером впадающего в залив, у нее имелось тайное место. Оно было надежно укрыто со всех сторон, и тут девушка могла не опасаться того, что ее застанут врасплох, спокойно посидеть, глядя на пенистые шлейфы камней, лежащих в воде, отдышаться после, умыться и запить горьковатый привкус желудочного сока.
До чего же мерзкое ощущение!
Когда желудок полон до отказа, учащается пульс, на лбу выступает пот.
Кажется, что есть не захочется уже никогда.
И приходит чувство вины.
За то, что не остановилась вовремя.
За то, что съела СЛИШКОМ много.
За то, что ела вообще.
Чувство вины и… СТРАХ.
Ты ощущаешь, как еда спускается вниз, стекает под кожей. Обволакивает твои бедра. Делает объемнее.
Ты трогаешь их – проверяешь. Один раз. Другой.
Это не от ума.
Ты можешь брать интегралы по частям.
Но перед этим страхом логика пасует.
Ты. Трогаешь. Бедра.
И действительно начинает казаться: они стали больше. Как только ты поела. Сразу. Пальцы погружаются в мякоть бедра. Оно раньше было тверже. Определенно было. Тверже. А теперь оно стало податливым. Будто подтаяло. Потому что под кожей теперь чавкает жижа жирной еды. И тогда приходит она. Па-ни-ка. А потом… некоторое время спустя. Желание освободиться.
Остановить еду. Съесть ее обратно.
Тая встала ногами на два плоских камня. Поблескивая, змеился между ними ручей. Самое неприятное – начать. Дальше – проще.
Чтобы выдержать три перемены по двенадцать блюд на пирах, длившихся целыми днями, отведать соловьиные язычки, беременных зайчих, мышат, запеченных в меду, – лишь песку, затопившему колоннады роскошных триклиниев, ведомо, что еще, – римские патриции прибегали к очищению желудка всякий раз, когда он наполнялся до отказа: засовывая в рот перья павлинов, они вызывали у себя рвоту.
Не она первая.
Склонившись над водой, Тая вставила в рот два пальца. Надавила на корень языка. Раз, другой, третий.
Если ЭТО делать часто, рефлекс утрачивается. И с каждым разом избавиться от еды все труднее. Бывает, не получается вовсе. Тогда вся тяжесть содеянного обрушивается невыносимой виной и обидой. Лежишь, как кит на песке, остаток дня, не в силах пошевелиться от тоски и обжорства…
И толстеешь. Неотвратимо. Толстеешь.
Сладкая горячая струя вырвалась из Таи и упала в ручей.
Получилось!
По воде поплыли кусочки пережеванной ветчины, зеленые и красные чешуйки – бывший салат, рыхлые комочки пережеванной булки, оладий; коричневатая слизь, в которую превратились шоколадные конфеты.
В груди пекло от натуги. Из глаз текли слезы. Но с каждым спазмом крепла болезненная радость внутри.
Ты не растолстеешь!
Не растолстеешь!
Ручей уносил прочь мерзкие частички испорченной еды. Позорные свидетельства Таиной ненормальности, ущербности.
Кажется, все.
Последние два комочка теста вышли очень тяжело. Тае пришлось совать пальцы глубоко и сильно шевелить ими, чтобы вызвать рефлекс.
Она увидела в воде кровь. Опять…
«Стоп. Больше вроде ничего не выходит. Еда внутри кончилась. Спасена!»
«На этот раз. Но впредь надо держаться. Больше делать ЭТО нельзя. Ты же видишь – нельзя!»
Теперь Тая снова нормальная. Она присела, тщательно умылась ледяной водой, вымыла руки, склизкие от слюны и желудочного сока, оглядела покрасневшие костяшки пальцев.
Набрала пригоршню воды, прополоскала рот.
Подняться в гору, перейти шоссе по полустертой зебре возле остановки с надписью «Я люблю Захара М.», оглянуться – между деревьями мятой фольгой блестит поверхность залива – и можно опять жить. После удачного приступа Тая чувствовала себя обновленной, бодрой, очень-очень легкой – шариком, готовым улететь в небо.
Прием пищи вызывает прилив эндорфинов, точно так же как смех, поцелуй, катание на качелях или на лодке. Эндорфины – природные наркотики. Когда их слишком много, организм начинает привыкать. С каждым разом требуется больше и больше эндорфинов – больше и больше еды.
Тая огибает шлагбаум и входит в садоводство.
Возле магазина на лавочке девчонки едят мороженое.
Тая бросает на них снисходительный взгляд, как трезвый на пьяницу, и продолжает путь.
Пища намного опаснее алкоголя, героина и прочих наркотиков: с нею не получится завязать.
Щурясь на солнце, Тая идет по главной улице. Красная юбка на ветру обливает прохладой стройные ляжки и икры.
Никто не знает. Никто не знает.
Захар и Люся все еще на крыльце. Они о чем-то говорят, Люся смеется, кокетливо заправляя за ухо прядь волос.
К груди Таи приливает волна – северная, с острыми льдинками: она так не может. Не может говорить с ним, хохотать, глядя ему в глаза, кокетничать, быть естественной; она не имеет права при нем казаться глуповатой, неудачно шутить… Она должна сохранять достоинство: каменное лицо, прямая спина, рубленые жесты, односложные ответы. Чтобы никто ничего не подумал.
* * *
Листва на деревьях вскипала, кроны ходили ходуном, залив дышал штормовой свежестью, сдувая с берега последних купальщиков, торопливо сгребающих с лежаков вещи; пепельные тучи, похожие на густой дым, обложили небо.
Тая и Люся шли на пятачок.
Упругая духота напрягалась, натягивалась, как струна, до предела. Чтобы вот-вот, через секунду, зазвучать – зазвенеть ливнем.
– Просто обожаю последние минуты перед грозой. Замри.
Тая остановилась сама и жестом остановила подругу.
– Так сумрачно, так тихо. Внимай лесу.
Отчетливо слышалось прерывистое гудение шмеля в зарослях вереска.
Вдалеке над заливом уже маячили молнии, сшивая белыми нитками небо и море. Камушками в порожней телеге катался далекий гром.
– Может, все-таки вернемся? Сейчас как хлынет.
– Ты сама хотела рассказать, о чем вы говорили утром с Захаром. Хлынет – под деревом постоим.
– Нельзя под деревом: молния.
– Я читала про парня, которого молнией шарахнуло, но не убило. У него после этого появились необыкновенные таланты. Он стал невероятно быстро считать в уме. Смог выучить несколько языков. Я тоже так хочу!
– Ты и так талантливая. Не надо тебе молнию.
– Не талантливая. Не получается у меня.
– Что не получается?
– То, что я хочу нарисовать.
– Последнее? В блокноте? То, что ты никому не показываешь?
– Да.
– Покажешь? Я уверена, что мне понравится. Мне всегда нравятся твои рисунки!
– Ладно, самый сносный вариант покажу.
Тая открыла свою джинсовую сумку и достала блокнот. Недолго полистав его, протянула подруге.
Возникнув в
