Дождь: Рассказы китайских писателей 20 – 30-х годов - Мао Дунь

ему показалось, что скрипнула калитка. Он открыл глаза, но они тут же закрылись. «Ca… ca… са…» — шуршали шелкопряды, но к этому звуку примешивался и другой. Парень качнулся, стукнулся головой о колено, окончательно проснулся и тут явственно услышал, как зашелестела тростниковая циновка над входом в червоводню. Мелькнула чья-то тень. А-до вскочил на ноги и выбежал во двор. В ярком свете луны видно было, как кто-то мчится со всех ног через рисовое поле к речушке. А-до бросился следом, догнал и повалил беглеца и, убежденный, что поймал воришку, даже не стал его разглядывать.

— Убей меня, А-до! Я в обиде не буду, только никому ничего не говори!

У парня волосы встали дыбом. Он узнал голос и в лунном свете разглядел совершенно плоское, бледное лицо Хэ-хуа. Крошечные свиные глазки, не мигая, бесстрашно смотрели на него.

— Что ты стащила? — спросил А-до, переведя дух.

— Ваши «сокровища».

— Где они?

— Выбросила в речку!

А-до побледнел. Теперь он понял, что эта женщина против них замыслила зло — хотела сгубить их «бесценных червячков».

— Да ты и вправду змея! Разве мы с твоей семьей враждуем?

— А то нет? Враги вы нам, враги! Вам повезло, а нам нет — черви вылупились слабые. Но зла-то мы никому не сделали. Зачем же вы меня Звездой Белого Тигра обзываете? А как завидите — рожу воротите. Презираете!

Женщина поднялась. А-до в упор взглянул на ее искаженное злобой лицо и сказал:

— Ладно, иди! Нечего мне с тобой связываться!

Не оглядываясь, А-до побежал к дому и кинулся в червоводню. «Сокровища» были целы и невредимы. А-до совсем расхотелось спать. Он не питал к Хэ-хуа ни ненависти, ни жалости. Но слова женщины заставили его призадуматься. Не так люди друг к другу относятся, как надо, а отчего — этого он не мог понять. Но через минуту А-до уже обо всем забыл и не мог наглядеться на «бесценных шелкопрядов». Здоровые и крепкие, они без устали, словно завороженные, поглощали свои листья.

Остаток ночи прошел спокойно. Едва рассвело, в червоводню пришли отец с золовкой. Они вытащили несколько гусениц, которые уже стали меньше и прозрачнее, и принялись разглядывать их на свет, пытаясь определить, скоро ли те начнут ползти вверх. При одной мысли об этом сердце у них начинало прыгать от радости. Только выглянуло из-за гор солнце, Сы пошла к речке набрать воды и тут встретила взволнованную Лю-бао, которая ей сказала:

— Нынче ночью, между второй и третьей стражей, я собственными глазами видела, как эта потаскуха выбежала из вашего дома, а за нею — А-до. Как раз вот тут они стояли и долго-долго шептались. Как только вы это терпите, тетушка Сы?

Сы переменилась в лице, молча взяла свои ведра и пошла к дому. Первым делом она рассказала обо всем мужу, а затем и свекру. Выходит, эта тварь по ночам тайком шляется по чужим червоводням? Как можно такое терпеть! Тун-бао рассвирепел, позвал А-до и потребовал объяснений. Однако парень уверял, что никакой Хэ-хуа не видел, не иначе как Лю-бао бесы приснились. Тогда Тун-бао сам пошел к девушке, и она рассказала ему все, что видела. Не зная, кому верить, старик бросился в червоводню и стал пристально разглядывать свои «сокровища». Они были по-прежнему крепкими и здоровыми. Значит, их не сглазили.

И все же радость была омрачена. Никто в доме Тун-бао и мысли не допускал, что девушка говорит неправду. Они лишь старались утешить себя тем, что эта бесстыжая Хэ-хуа просто хотела полюбезничать с А-до. Вдруг Тун-бао вспомнил, что на головке чеснока появилось всего несколько росточков. Да, неизвестно, что сулит будущее. Пока все идет благополучно. Вон сколько листьев сгрызли «сокровища»! Правда, слабые червячки иногда засыхают… Но об этом лучше не думать, а то и впрямь беду навлечешь.

У «сокровищ» начался «подъем», и семья Тун-бао окончательно потеряла покой. Ни денег, ни сил больше не было, а окупится ли это все, кто знает? И все же они продолжали усердно трудиться, не теряя надежды. Вокруг коконника из камышовых циновок соорудили шалаш, под него поставили жаровню. А-сы и все остальные места себе не находили от волнения: то с одной стороны подойдут к шалашу, то с другой сядут, приложат уши к циновкам и с трепетом слушают, стараясь уловить знакомый звук «сесо… сесо…»,[32] услышат и засмеются от счастья. Но только все стихает, одолевает тревога. Заглянуть внутрь никто не осмеливался. Вдруг на поднятые вверх лица упала капля,[33] другая, третья… Вот радость-то! Ощущение малоприятное, но пусть капает, они потерпят! А-до не раз тайком отгибал край циновки и заглядывал внутрь, Сяо-бао это заметил, дернул его за одежду и спросил, появились ли уже коконы. Вместо ответа А-до показал ему язык и подмигнул.

Через три дня после «подъема» погасили огонь. Теперь и Сы данян не удержалась, тихонько отвернув циновку, заглянула в шалаш. Сердце ее гулко застучало. Все было бело, словно снегом покрыто, даже рисовой соломы не видать. Впервые в жизни Сы видела такие чудесные коконы! Все так и сияли от счастья. Теперь можно было не тревожиться. Есть все же совесть у «сокровищ», не зря сожрали они столько тутовых листьев, которые по четыре юаня дань стоят. Не напрасно вся семья целый месяц недоедала и недосыпала. Поистине, на все воля Владыки неба.

Счастливым смехом наполнились дома крестьян, не одному Тун-бао повезло. Наверняка их деревушку нынче приняла в опеку сама Покровительница шелководства.[34] Почти все тридцать семей собрали коконов на семьдесят — восемьдесят процентов. Однако Тун-бао их превзошел — его семья собрала процентов на сто двадцать — сто тридцать.

У речки и на рисовом току снова стало людно. За последний месяц крестьяне сильно отощали, говорили сипло, мешки под глазами увеличились, зато бодрости было хоть отбавляй. Перебирая в памяти все, что пришлось пережить за этот месяц самоотверженной борьбы, женщины в мечтах уже видели груды белых, как снег, серебряных монет. Первым делом они выкупят