76-Т3 - Яков Арсенов

— Мы всегда бьем студентов.

— За что?

— Просто так.

Их отпустили с богом, забрав ружье.

Вечер был сорван. Больше всего досталось старосте и куратору.

— Я предупреждал, что любая пьянка неминуемо ведет к драке, — сказал Замыкин.

— Я буду говорить об этом в Лиге наций! — сказал Артамонов.

Пока остальные допрашивали врагов, Татьяна пытала Рудика:

— Ну, куда он тебя ударил, куда?!

— Туда! Туда! Отвяжись! — кряхтел Сергей, зажимая руками место ниже пояса и сгибаясь в три погибели. Быстро свернули вещи и отправились по домам. Стройная Люда оказалась рядом с Соколовым, Марина между Гриншпоном и Кравцовым. Татьяна, ввиду некондиционности Рудика, утащила вперед маленького Усова с транзистором. До самой деревни они так и маячили впереди, как брошюра и фолиант.

— А сколько тебе лет? — спрашивала Татьяна.

— Восемнадцать… будет… в следующем году, — отвечал ничего не подозревающий Усов.

— Ты хорошо сохранился. Я подумала, ты какой-нибудь вундеркинд и тебя зачислили после пятого класса ради эксперимента…

Бабкины постояльцы беззвучно вошли в избу. Свет почему-то не включился. Бабуся, как молодая, бессовестно храпела до утра. В шесть часов подняла всех прогорклым голосом:

— Вставайте, ребятки, завтракать! — И отправила сонных студентов за дровами и водой.

Нынкин с Муратом поплелись в сарай за топливом, остальные зашагали на ключи.

Навстречу шла симпатичная девушка с полными ведрами на коромысле. Она была в легкой косыночке, лаконичном платье и босиком.

— Какие экземпляры фигурируют на местах! — воскликнул Рудик. Он не выдержал и посмотрел ей вслед. Спустившись к воде, друзья обмылись до пояса ледяной струей и решили проделывать это каждое утро.

— А бабуся нам попалась ловкая, — сказал Рудик. — За это прекрасное утро мы должны ее как-то отблагодарить.

— Да, не бабка, а золото, — поддакнул Гриншпон.

— Негде пробы ставить, — согласился Артамонов.

Когда возвращались, девушка встретилась опять, но уже с пустыми ведрами, отчего движения ее бедер стали более умеренными.

Осень была к лицу деревеньке. Роща, обрамлявшая ее по околице, горела безупречно-желтым огнем. Облака, не спеша плывущие за окоем, светились безукоризненной белизной, при виде которой гуси впадали в ностальгию. Прикидываясь пораженными этой канальей, они пытались поменять на какой-то феерический юг родной чертополох и ссохшуюся в комья грязь. Эмиграция постоянно срывалась. Гуси, большей частью, бегали по улице из конца в конец, поднимая пыль бесполезными крыльями.

Свиньи не могли оценить ни рощи, ни облаков. С неописуемым увлечением и беспримерным энтузиазмом они исследовали и без того сто раз знакомые помойки, чихая и фыркая, как при атрофическом рините.

Словом, все вокруг было таким, чтобы в полной мере ощутить себя, как есть — молодым и счастливым. Смотреть на эту осень и знать, что ничего особенного в ближайшее время делать не надо, было приятно и трогательно.

Навстречу за водой шли и шли люди. Студентам было занятно чувствовать себя приезжими и в то же время нуждающимися, как и эти люди, в ледяной воде и картошке. Ощущая причастность к колхозным делам, к осени, к облакам, студенты шагали легко и весело, неся по паре тяжеленных пятнадцатилитровых бабкиных ведер. Воду принесли вовремя. Печь полыхала вовсю. Нынкин и Мурат не давали ей передохнуть, постоянно забивая топку.

Картошка сварилась быстрее яйца. Бабка вернулась от Марфы, когда накрыли на стол.

— Вы что, с ума посходили?! — запричитала она с порога, почувствовав беду. — На вас дров не напасешься! На два клубня такой пожар устроили!

В восемь группа собралась у конторы. Студентов на тракторе отвезли в поле, которое было настолько огромным, что Татьяна присела, подняв глаза к горизонту:

— Неужели мы все это уберем?

— Надо же как-то за барана расплачиваться, — сказал Артамонов.

Замыкин приступил к разбивке группы по парам. Он шел по кромке поля и говорил двум очередным первокурсникам:

— Это вам, становитесь сюда. Так, теперь вы двое, пожалуйста. — Со стороны казалось, что он на самом деле группировал пары. В действительности все сами выстраивались так, что куратору оставалось только показать рабочее место спонтанно образовавшейся чете. Сразу выяснилось, кто к кому тяготел. Татьяна объявила безраздельную монополию сама на себя, встав сразу на две гряды. Соколов увлек на крайнюю гряду Люду. К незначительному Усову пристроился квадратный Забелин. Из них двоих получилось ровно две человеческие силы. Гриншпон, Марина и Кравцов оказались втроем на какой-то одной нестандартной полосе. Артамонов очутился в паре с Климцовым, выделявшимся нерабочей одеждой.

— Куда ты так вырядился? — спросил Артамонов.

— Тебе перчатки нужны? У меня еще есть.

— Спасибо, мне тепло.

Группа приняла низкий старт и отчалила от края поля.

— Мы самые последние. Может, попробуем догнать? — предложил Артамонов.

— Зачем? Закончут — помогут. Куда денутся — коллектив! — И он многозначительно поднял вверх указательный палец в грязной перчатке. Потом начал перебрасывать клубни на соседнюю гряду или, наступая ногой, вгонять их обратно в землю.

— Ты че, парень?

— Все равно всю не подберешь, — отмахнулся Климцов. — Думаешь, за тобой ничего не остается, — попытался он выкрутиться, скрывая нарождавшуюся неприязнь. Артамонов тоже понял, что больше не встанет с ним на одну гряду. В конце дня на мотоцикле подкатили вчерашние шутники с бригадиром.

— Отдайте нам ружье! — заявил первый. Его в деревне звали Борзым.

— Мы больше не будем, — довольно правдиво добавил второй в кепке. Ему от народа досталась менее агрессивная кличка Левый.

— Такое каждый год творится, — вступился бригадир.

— Сначала выделываются, а как собьют гонор — и на танцы, и на охоту все вместе.

— Гонор, гонорея, гонорар, — к чему-то сказал Артамонов.

Вернувшись с поля, разошлись по квартирам. На лавке у бабкиной избы сидел опоздавший товарищ в очках. Это был Пунтус. Нынкин, завидев его, поспешил навстречу. Они разговорились, будто не виделись месяц. Пунтус спросил, куда бы ему податься на ночлег.

— Наверное, можно у нас, — пожал плечами Нынкин и оглянулся на остальных.

— Место хватат дэсят чэловэк, — кивнул головой Мурат.

— Если только бабка… — засомневался Гриншпон.

— Ей это на руку. За каждого постояльца колхоз платит по рублю в день, — придал Мише уверенности Рудик. Еще утром, уходя к Марфе посудачить, бабка дала понять, что готовить пищу придется самим.

— Пусть мне платят хоть по трояку, — сказала она соседке, — все равно ничего не выйдет! Я ни за что не променяю своей свободы! Решили изготовить еду на костре прямо у избы. Собралась вся группа, уселись вокруг. Пока закипал компот, Гриншпон и Кравцов спели половину репертуара «Битлз». Они засекли друг в друге гитаристов еще в электричке. Кравцов освоил инструмент в ГДР, где служил отец. Подрабатывая в местах общественного пользования, Кравцов с друзьями сколотил деньжат и чуть не сдернул в настоящую Европу. Отца успели то ли комиссовать, то ли просто выпроводить в Нарофоминск за несоветское поведение сына. Со зла отец велел Кравцову поступить именно в тот вуз, где уже на четвертом курсе маялся дурью его брательник Эдик. Расходов меньше будет, пояснил свою идею генерал.

Гриншпон научился бренчать в Калинковичах. В институт попал тоже по дурочке. Его сосед получил распределение в Брянск. Чтобы трехгодичный срок отбывать не в одиночку, сосед уболтал Гриншпона поехать вместе. Пока Миша сшивался на абитуре, дружан по фамилии Ривкин успел не полюбить слишком русский город и всеми правдами и неправдами перераспределился в Минск. Так Гриншпон и оказался в турбинистах. По вине чужого беспокойства. Судьбы групповых гитаристов явно перекликались. Марина, всегда находясь между ними, не могла сделать окончательного выбора.

Жители останавливались у костра послушать пение студентов. Борзой с Левым слушали из темноты. Бабка тоже, как призрак, тенью металась вокруг. В конце концов не выдержала и сказала:

— Хватит бересту жечь! Зимой нечем будет дрова подпалить.

Сказала она не со зла, от скуки. Ей надоело смотреть-наблюдать веселье через окно. Выйти и послушать бабка не отважилась — засмеют односельчане, особенно Марфа и деверь.

С неохотой стали расходиться по домам. Старуха не засекла пополнения в лице Пунтуса. Как кошка, она умела считать до одного. К полуночи она ударилась в воспоминания и долго рассказывала уснувшим студентам про деревенскую старину. Потом вспомнила, что полученное на неделю мясо эти оглоеды извели на дурацкие шашлыки, двухдневную порцию молока выпили, не отрываясь, не приступили к уборке картошки в ее огороде и сожгли кубометр дров. Попросив спящих парней болтать потише в ссылке на нездоровый сон, она отключилась до рассвета.