Карлица - Рон Палин

— Только покороче, дорогуша, — обратилась кар лица-шеф к Жан-Пьеру, бывшему католическому священнику, лишённому сана после намеренного провозглашения своего гомосексуализма.

Режин не любила напрягать мозги над печатным текстом после изысканного обеда и предпочитала слушать густой баритон своего советника. Она пропустила начало читки, но постепенно стала с интересом вслушиваться:

— …в ходе опроса об этноцентризме, проведённого командой Антверпенского университета, различным группам коренного белого населения Фландрии предлагалось анонимно ответить «да» или «нет» на четыре вопроса:

— Вы согласны с утверждением, что подавляющее большинство приехавших в Бельгию мусульман и африканцев живут за ваш счёт, злоупотребляя системой социального страхования?

— Будете ли Вы в состоянии проявить смирение, если ваша дочь приведёт к вам в дом своего друга — выходца из представителей вышеупомянутых групп населения?

— Признаёте ли вы культуру (обычаи, танцы, язык и кухню) выходцев из стран третьего мира по меньшей мере равной западноевропейской культуре?

— Вы согласны с утверждением, что цветная молодёжь больших городов — это одно из самых ценных наших приобретений за последние десятилетия, наше светлое будущее?

При положительном ответе на первые два вопроса и отрицательном на последние два вопроса опрашиваемый попадал в группу с высшей отметкой этноцентризма».

— Вы желаете, мадам, просмотреть многочисленные графики и цветные схемы на последующих страницах? — хорошо поставленным, отстранённым голосом задал вопрос советник.

— Нет, дружок, перескажи мне вкратце заключение.

Через белую рубашку на фоне неба просвечивалась атлетическая спина Мохаммеда. Секс с молодым мужчиной горячих кровей очень важен для здоровья женщины после сорока лет… секс и чёрный шоколад… слово «секс» произносится одинаково на всех языках мира, игриво подумалось ей. Советник тем временем продолжал:

— В заключение автор утверждает, что этноцентризм среднестатистического фламандца колеблется на отметке пятьдесят процентов и только с возрастом поднимается к отметке шестьдесят шесть процентов.

— Да, какой хороший результат, никогда бы не подумала, что у этих белых расистов такая заниженная самооценка.

Как только советник захлопнул папку и покинул террасу, Мохаммед в два прыжка подскочил к шезлонгу, достал из кармана раскладной нож и приставил его лезвием к открытой шее Карлицы.

— Ты будешь сегодня ночевать у меня, — ничуть не испугавшись, томным голосом проговорила Режин.

— Угораздил же Аллах вас, патронша, родиться женщиной…

— В этом моя сила. Я принимаю себя такой, какая я есть. К тому же власть и положение делают женщин необычайно «секси», не правда ли, мой глупенький Мохаммедик? Обожди, ты только что подал мне замечательную идею. Помнишь того чеченца, который бросился на меня с ножом?

Его сбили с ног, завели руки за спину и надели наручники. Кто-то ненавистный и тяжёлый равномерно дышал над ним и прижимал лицом к цементному полу. Он попытался поджать ноги к впалому животу, ожидая выверенных ударов в пах. Кто-то другой, опытный и расчётливый, наступил ему рифлёной подошвой на оголившиеся голени. Ударов не последовало. Абдуллу подняли, поставили на ноги и, поддерживая под руки, повели к полицейской машине.

Вой сирены внутри герметичного кузова был едва слышен. Он сидел, перегнувшись вперёд, руки в наручниках за спиной, упираясь взглядом в чёрный резиновый пол и бурые пятна крови на своих ботинках. Удерживать равновесие и не заваливаться на сидящих по бокам охранников стоило больших усилий. Работал кондиционер, и полицейские, один из которых сидел сзади, с оживлением обсуждали только что случившееся на местном диалекте. Так эскимосы обмениваются короткими фразами после охоты на тюленя.

— Пить, — простонал он в бессильном отчаянии.

Горячий обруч всё туже сжимал лоб и виски.

— Хэй, приятель, втяни язык, мы уже почти там, — отозвался сзади гулкий лающий голос третьего полицейского, до конца не прожёвывающего речевые звуки.

Сирена затихла, машина резко остановилась. Полицейские первыми выпрыгнули из машины и помогли ему спуститься на скользкий булыжник. Его повели, сгорбленного, жадно глотающего сырой воздух, через тюремный двор в здание с бордовым фасадом, белыми колоннами и лепными украшениями. В доме отдыха в Пятигорске отец заставлял его пить солёную минеральную воду, придерживал его сзади за седло во время прогулок. Вокруг клумбы, по пропитанному солнцем гравию, с лёгкостью оторванного листика шестилетний Абдулла прочертил свой первый круг на двухколёсном велосипеде. Белые решётки снаружи на окнах санатория он разглядел позже, когда с него сняли наручники и оставили одного в камере. На расстоянии четырёх метров от массивной железной двери с надзирательным глазком находилось матовое пластиковое окно. Центр тяжести узкого, слегка искривлённого пространства камеры приходился на стоящую вдоль стены железную кровать. Пол был покрыт красным линолеумом. Слева от двери, за перегородкой, Абдулла обнаружил стальной умывальник. Он нажал на кнопку, подставил голову под вырвавшуюся из крана шипящую струю и припал открытым ртом к холодной хлорированной влаге. Затем он приставил матрас к двери со змеиным надзирательным глазком и сел на железную сетку кровати.

Кожа на лице горела, тело дрожало натянутой струной, вот-вот разорвётся от напряжения, а может, кто-то терпеливый, спокойный и мудрый с лёгкостью выпустит из него дух, отсечёт горящую голову. Он слепо отдался нахлынувшему на него приливу бессилия и обречённости, но страх прошёл. Он отделён железной дверью и матрасом от своей прошлой жизни, от заживо проглоченных унижений, от косых взглядов и приторных улыбок, от оцепенелых злобно-бессильных государственных служащих, от недовольных соседей, уродливых стариков и старух из двухэтажных буро-кирпичных избушек, выстроившихся сомкнутыми рядами по бокам шумной дороги. Он переменил свою участь: из бесправного инородца, презренного кандидата на получение статуса беженца он превратился в пятидесятилетнего бунтаря-убийцу, которого необходимо депортировать на родину вместе с женой и дочкой. Там все его знают, помнят его отца, ему не придётся долго сидеть в тюрьме.

По ночам Абдулла мучился больше кошмарами, чем бессонницей. Он садился не на тот поезд, мучительно спешил и опаздывал, искал жену и дочку, блуждал в немом отчаянии по вокзалам, полным бомжей и наркоманов, стонал от безумного одиночества. Под утро он овладевал податливым, знакомым и исступлённо-желанным телом жены и тут же просыпался. После завтрака его вели на беседу к тюремному психологу — молодой, чрезмерно полной женщине с полусонными колючими глазами. Он не сразу привык к модернистской несоразмерности её носа и лба, жирным абрикосовым щекам и семейке тугих угревых прыщей на висках. Когда она вставала и тянулась за папкой в шкафу, штаны начинали сползать вниз. Тяжёлое, неповоротливое туловище и белокурые завитые распущенные пряди — в качестве отчаянной попытки привлечь к себе внимание «противоположного пола». Заключённые называли её между собой Офелией. «Нет, он не хочет играть в волейбол после обеда, а по вечерам изучать нидерландский язык. Он не отказывается от послеобеденной прогулки по тюремному дворику. У него нет жалоб на отсутствие русскоязычного телевидения и Интернета. Он не ходатайствует о предоставлении недельного отпуска по семейным обстоятельствам в летний период. Его словарного запаса достаточно для беседы с адвокатом и следователем без переводчика». Папки с заполняемыми Офелией вопросниками становились с каждым днём всё тоньше, визиты Абдуллы в её кабинет (в котором она, по слухам тюремной братии, зачала трёх детей: одного от турка, другого от марокканца и третьего от нигерийца) делались всё короче и вскоре вовсе прекратились.

Настала очередь визитов к адвокату, проходивших в комнате отдыха, медитации и миролюбивой молитвы. Моложавый мужчина в прекрасно сшитом костюме шагнул ему навстречу. Отменная осанка, чуть выпяченная грудь, самоуверенная улыбка и крепкое рукопожатие. Усевшись в кресле, он заговорил сладко вибрирующим басом. На стене висели плакаты с лозунгами из разноцветных слов: «Поссоримся и помиримся», «Уступки и компромисс, мир и прогресс».

— Господин Абдулла, трибунал окружного суда назначил меня вашим адвокатом. Моё имя — Димитри.

Керкхофэ, для вас — просто Димитри. Позвольте мне вкратце объяснить ситуацию, в которой вы находитесь, и представить вам мой план вашей защиты. Я не слишком быстро говорю?

Абдулла покачал головой. Он первый раз видел прямо перед собой, а не на экране телевизора, подобного бельгийца: выхоленный, раскованный, ненавязчиво самоуверенный представитель престижной либеральной профессии.