Закон Единорога - Владимир Свержин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Над морем вновь запела труба.
– Пусть пришлют вестового! – распорядился Меркадье.
Спустя четверть часа к борту галеры причалила небольшая лодка. Гонец, поклонившись, начал объяснять причину сигнала:
– Ваше сиятельство! Мы обнаружили остатки кораблекрушения.
– Ну и что? – недовольно спросил Меркадье. Посыльный, слегка стушевавшись, пояснил:
– Судно, судя по обломкам, английское, неф.
– Название удалось установить? – сурово сдвинув брови над переносицей, произнес Эд, кладя руку на эфес меча.
У меня нехорошо заныло между лопаток. Штормов в последние дни не было, а значит, скорее всего судно подверглось нападению. Был ли попавший в передрягу неф тем самым «Элефантом», увозившим на материк мою маленькую принцессу, или же кому-то из вечных морских бродяг Фортуна отказала во взаимности? «Сколько тонет их в этих водах, – отгонял я назойливую мысль, червем-древоточцем сверлившую мозг. – Почему именно „Элефант“?»
– Нет. Корабль пошел ко дну. На поверхности лишь какие-то бочки, обломок мачты, доски…
– Жаль, черт возьми! Жаль! Но делать нечего. Возвращайся к себе на корабль…
– Ваше сиятельство! На мачте обнаружен труп какого-то дворянина. По гербу не англичанин.
– Что на гербе? – глядя на меня, спросил Эдвар.
– В лазури – золотая ветвь.
– Солнечная ветвь, – прошептал я, облокачиваясь на стол, чтобы преодолеть внезапный приступ дурноты. – Брантасольо! Где он?!
– Ваше высочество… – произнес посыльный и замялся. – Труп пробыл в воде несколько дней. Рыбы, птицы… Лучше не смотреть на этого господина. Тем более, прежде чем привязать несчастного к мачте, его, похоже, долго мучили.
– Вот даже как! – огромные кулаки коннетабля с грохотом опустились на столешницу. – Ну хорошо же! Шакалы! Они у меня еще пройдутся по доске! Ты знал его? – обратился он ко мне, в бешенстве расхаживая по каюте.
– Совсем немного, – с трудом выдавил я, не в силах преодолеть какое-то странное оцепенение, овладевшее вдруг мной. Мне очень хотелось расплакаться от беспомощности, но слезы за последние годы, видимо, забывшие путь к глазам, кипели где-то в груди, на подступах к горлу, с каждым вдохом все, больше и больше сжигая мой разум.
– Эй, очнись! – Меркадье с силой тряхнул меня за плечо. – Что такое?
– Это корабль Лауры, – одними губами произнес я.
– Арагонской принцессы? – Эд остановился, внимательно глядя на меня, словно ожидая, что я скажу ему, что это розыгрыш. – Капитана ко мне! Живо! – рявкнул он так, что сновавшие вокруг корабля чайки взмыли вверх по крутой дуге да так и остались там, опасаясь снизиться.
Шкипер флагмана появился столь стремительно, что последние раскаты голоса грозного коннетабля едва не сбили его с ног.
– Тебе известно о кораблекрушении? – Эдвар-Жиль смерил вошедшего долгим взглядом.
– Известно, милорд! – ответил тот, почтительно глядя на молодого гиганта, явно желавшего немедленно кого-нибудь растерзать.
– Как ты полагаешь, – стараясь говорить как можно спокойнее, задал вопрос Меркадье, – кто может здесь промышлять?!
Старый моряк задумчиво пожал плечами.
– Промышлять пиратством, ваше сиятельство, здесь дело обычное. Тут, поди, и не разберешь, кто купец или, скажем, рыбак, а кто – распоследний головорез. А чаще всего между первыми и вторыми и разницы-то особой нет. Но вот одно можно сказать наверняка: если этот корабль – дело рук кого-то из местных, то Сен – Маргетский Аббат об этом наверняка знает.
– Монах? – с презрительной миной кинул Эд, с малолетства, похоже, испытывавший к слугам господним гадливое отвращение.
Морской волк как-то странно ухмыльнулся и взъерошил седеющую шерсть на подбородке.
– С позволения вашего сиятельства, монах. Однако одному ему ведомо, какому богу он служит. Если вам, милорды, будет угодно, я расскажу его историю так, как сам ее слышал.
Меркадье с некоторым сомнением посмотрел на меня. Я уже полностью овладел своими эмоциями и готов был к действию, как когда-то было написано на гербе нашей доблестной части: «В любое время, в любом месте, любыми средствами». Мысли, выстроившись в ровные штурмовые колонны, рвались на приступ самой неразрешимой из проблем. Загвоздка была пока что лишь в одном – четко сформулировать цели и задачи.
Я вполне допускал, что нападение на «Элефант» было делом рук пиратов. Судя по тому, что тело несчастного рыцаря, возглавлявшего охрану Лауры, было зверски истерзано, наверняка не обошлось без них, но вместе с тем передо мной неотвязно, словно призрак сумасшедшего налогового инспектора, маячил светлый образ императора Оттона и его криворотого сынка. Последнего, правда, мне видеть никогда не доводилось, но услужливое воображение живо рисовало его средоточием всех возможных уродств и пороков. Ободренный нашим молчанием, шкипер начал свое повествование.
– Значит, дело было так. Лет тридцать назад, еще при прежнем французском короле, когда тот только начал присоединять к своему домену земли графства Вермондуа, против него выступил один местный рыцарь, не пожелавший повиноваться Людовику. Звали его шевалье де Монмюзон, а может, и как иначе, доподлинно мне неизвестно. Уж и не знаю, как долго смог он держаться против королевских войск, а только в конце концов замок его взяли и, в назидание люду, сровняли с землей. Самому же рыцарю отсекли голову, руки и ноги, чтоб впредь неповадно было бунтовать. Эд усмехнулся. Видимо, подобный метод убеждения мятежников был вполне ему по душе.
– А у этого шевалье было три сына. Старшего в ту пору в отчем доме не было, он уже сам заработал золотые шпоры и искал славы за тридевять земель. Средний, который в ту пору только вошел в пору мужества, в бою был рядом с отцом, но, увидев, что военная удача на стороне короля, доверил спасение своей жизни ногам скакуна и благополучно избежал расправы. Младшему же из братьев едва исполнилось десять лет, но на короля, ступавшего по его разоренному обиталищу, он глядел столь гордо и независимо, что Людовик повелел оставить ему жизнь и для смирения духа отправил на конюшню выносить конский навоз и чистить стойла. Клянусь святым Маргетом, переплывшим некогда Аквитанское море, стоя на каменной глыбе, чтобы вещать язычникам слово Божье, это была не лучшая мысль его величества. Как-то ночью, дождавшись, пока все остальные слуги уснут, мальчишка бежал, предварительно перебив поленом ноги королевских скакунов. Понятное дело, Людовик был в ярости. Беглеца поймали и, прежде чем представить прел очи августейшего монарха, нещадно высекли на конюшне кнуюм. Да так, что забили едва не до смерти. Ходить он педели, этак, две не мог. Когда же наконец его притащили к Людовику, разгневанный батюшка нынешнего короля Филиппа велел сварить маленького разбойника в кипящем масле. На счастье приговоренного, как раз в тот день начинался светлый праздник Пасхи, и его величество в честь этого смилостивились и заменили казнь заточением в монас тырь на Иль-Сен-Маргет, известный своим крайне суровым уставом.
Может быть, на том бы все и окончилось, и брат Клод, как теперь его звали, стал бы примерным слугой Божьим, но спустя десять лет после того, как маленький бунтарь впервые преклонил колени перед мощами святого Маргета, произошло следующее. Как-то утром в ворота монастыря, который, к слову сказать, возвышался на неприступной скале и был настоящей крепостью, постучалось несколько мокрых и оборванных мужчин, назвавшихся рыбаками, чудом спасшимися с разбившейся о камни барки. Святой Маргет, как известно, покровительствует морякам, к тому же, судя по выговору, все просившие действительно происходили из этих мест, так что просьба об убежище не вызвала и тени сомнений у святых отцов. Тем больше было их негодование, увы, бессильное, когда, едва дождавшись темноты, мнимые рыбаки перебили стражу у ворот и, открыв их, впустили в стены обители толпу отчаянных головорезов.
В очень скором времени одни монахи были убиты, другие, невзирая на их священный сан, взяты в плен и на следующее же утро оказались прикованными к веслам на пиратской галере.
С этого дня стены обители стали надежным гнездом для шайки негодяев.
– Ну а этот-то, твой аббат? – недовольно рыкнул Меркадье, возвращая шкипера, в котором явно пропадал великий сказитель, к интересовавшему нас предмету. Слова коннетабля несколько обескуражили шкипера, тут только заметившего, что его сиятельство, слушая его, нетерпеливо барабанит пальцами по пергаменту, испещренному какими-то значками и рисунками, напоминающими экзерсисы ученика младших классов художественной школы. Ум проницательный и искушенный в решении ребусов и загадочных рисунков в зрелом размышлении вполне мог бы заподозрить в нем карту Франции и прилегающих к ней вод.
– Прошу простить меня, милорды, – смущенно произнес капитан, решая, видимо, более не загружать наши головы живописанием всех перипетий жизни Сен-Маргетского Аббата. – Если вы позволите, я продолжу.