Баку - 1501 - Азиза Джафарзаде
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мирзали попытался улыбнуться:
- Сын мой, отныне нам нечего бояться. От всей души я верю словам Бахрама кази. Пока он находится на службе у шаха - в безопасности и наш дом и, главное, ты. Но все равно не следует забывать об осторожности: не бывает ведь ноги, которая не спотыкается, языка, который не заплетается.
Исмаил вылез из корзины. Волнение, которое он пытался скрыть, еще не прошло. Но оставлять слова правителя без ответа маленький шейх не захотел: "Пусть знает, что я понимаю, как он потрудился ради меня". Сказал:
- Я все слышал. Пусть сам имам Али вознаградит тебя!
- Да услышит тебя аллах!
И Исмаил остался во дворце Мирзали еще на полных шесть лет...
* * *
Впереди ехал Байрам-бек Гараманлы. Всю равнину заняло следующее за ним войско. Перегоняя друг друга, самозабвенно скакали всадники, казалось, это были участники скачек, наконец-то нашедшие обширную площадку и на радостях пустившие коней вскачь...
Доехав до реки, Байрам-бек остановился. Обернулся к проводнику Гусейну, почтительно державшемуся на расстоянии от него:
- Это Кура?
- Да, бек!
- И она течет так спокойно?!
- Не смотри на это кажущееся спокойствие, бек, она так же бурна, как и ее имя8.
- Трудно будет переправиться через эту реку?
- Да буду я твоей жертвой, бек, да!
- Что же делать?
- Другого пути нет. Самое мелкое единственно годное для переправы место - здесь.
- Какое же это мелкое? - удивился Байрам-бек, натягивая повод коня.
Тем временем войско уже нагнало их. Кто поил коня на самом берегу, а кто, спешившись, жадно пил куринскую воду. Многие смывали пыль после трудной дороги. Байрам-бек продолжал сидеть в седле. Он колебался, язык не поворачивался отдать приказ о переправе. Дух захватывало от одной мысли, что надо направить коня в эту бесшумно текущую, темную и быструю воду.
Внезапно стоявшие позади всадники расступились. К берегу подъехал юный падишах. Лицо его было прикрыто вуалью: люди не должны осквернять взглядом божественного лика сына Шейха Гейдара. Не поднимая вуали, всадник приблизился к Байрам-беку Гараманлы:
- Почему остановились, почему не переправляетесь?
- Мой повелитель, я опасаюсь пускать коней в эти воды. Думаю: может, найдем более удобное место для переправы?
- А что говорит проводник?
- Он считает это место подходящим.
"Гиблеи-алем" - "святыне мира"9 - было четырнадцать лет. Но те, кто, не зная о его возрасте, видел мальчика в седле, сочли бы, что ему не меньше двадцати. Высокий, хорошо сложенный, гибкий станом Исмаил в тяжелых военных доспехах походил на молодого богатыря.
Юный шейх решительно вскинул голову. Сквозь прорези в вуали бросил острый взгляд на Байрам-бека Гараманлы: "В твоем сердце, как видно, не горит костер злобы и гнева против врага. Ты не отбывал, конечно, в младенчестве ссылку вместе с матерью и братьями в сырых подземельях крепости Истехр. Не тебе служили подушкой камни, а одеялом - облака. Не тебя, разумеется, прятали от каждого шороха. Не вешали на дерево, посадив в корзину. Твои два брата и весь твой род - мужчины, женщины, взрослые и дети - не были уничтожены, нет! Иначе бы ты не колебался. Тебе, как видно, не говорили, что ради святой веры можно и жизнью пожертвовать. Я же, прошедший через все это, полон ненависти к врагу. Я могу!"
- За мной! - крикнул юный повелитель, поднял хлыст и первым направил своего коня в величавую реку. За ним, восхищенные отвагой молодого военачальника, не раздумывая, двинулись Байрам-бек, Чая-султан, Гаитмаз-бек, Хулафа-бек, дядька Гусейн-бек, Див Султан и другие. Переправляясь следом за Исмаилом через реку, они вдруг услышали какую-то мелодию. Дядька Гусейн, неотступно сопровождавший юного падишаха, дал знак не шуметь, прислушался. Голос Исмаила окреп: он пел, чтобы воодушевить свою армию, приободрить близких ему людей:
Где ни посадишь, вырасту,
Куда ни позовешь, приду,
Судиям помогу.
Кази, скажите, я - шах.
С Майсуром на виселице остался,
С Халилом на костре остался,
С Мусой на туре остался.
Кази, скажите, я - шах.
Волнующий призыв сердца слышался в этих простых, незамысловатых словах. Голос звал за собой, вселял в людей уверенность и надежду. Вскоре друзья, мудрецы, озаны - все стали подпевать с таким воодушевлением, будто пели религиозный гимн:
В золотой короне, на сером коне,
Большое войско предано мне,
Взор пророка Юсифа горит на челе.
Кази, скажите, я - шах.
Хатаи я - на алом коне.
Слаще меда слова мои,
Мой предок - имам Али.
Кази, скажите, я - шах.
Армия вслед за своим юным повелителем перешла реку, не потеряв ни одного человека. Когда последний кызылбаш вышел на берег, сердце Гусейна дрогнуло от пронзившей его мысли: "Детеныш льва - с рождения лев". Глаза его потеплели. Он был горд за этого красивого и чистого юношу, которого воспитал и вырастил, всю душу в него вложил, и вот теперь его питомец стал муршидом, главой секты. Из умиленного сердца дядьки Гусейна и Хулафа-бека одновременно вырвался возглас: "Аферин!"10
- Тысячу лет пусть живет наш шейх, наш муршид!
- Да здравствует мудрый муршид!
- Слава молодому шаху!
Крик одобрения, казалось, потряс небеса, вызвал оживление, движение в рядах войска. Чувствовалось, что теперь уже все готовы идти за молодым государем-поэтом, чье четырнадцатилетнее сердце бурлило чувством мести. Люди будто провидели, что этот мальчик в будущем много сделает для объединения разрозненного народа под единой властью... Исмаил же будто не слышал ничего, упрямо смотрел вперед, думая о своем. Нет, он не возгордился собой - понимал, что все это делается его друзьми, единомышленниками в целях укрепления его авторитета.
5. КОНЕЦ ОДНОГО ПЛЕМЕНИ, ИЛИ СУДЬБА АЙТЕКИН
Вдали от городов, в стороне от караванных троп жило одно племя. Сотни лет пролетели над ним. Из рук в руки, от одного завоевателя к другому переходили его многострадальные земли. Сменяли друг друга монголы, тимуриды, акгоюнлинцы... Но племя даже и не ведало о происходящих переменах. Забрел сюда, правда, как-то раз молла и, обратив их в свою веру, надолго поселился в селе. Обучал законам шариата - как сам их понимал. Когда молла умер, аксакалы племени похоронили его на кладбище, и могилу его объявили святым местом. Но после смерти старого моллы многие из привычных обрядов и верований вновь заняли свое место в обиходе сельчан.
Деревенские старухи были главными хранительницами стародавних обычаев и зорко следили за неукоснительным их соблюдением. Смотришь, наутро после того, как невесту ввели в дом жениха, одна из старух, разбудив молодую пораньше, ведет ее здороваться с солнцем. Не реже, чем Коран и имамов, поминали языческие божества.
Когда жив был старый молла, он приучил сельчан давать детям "имена из Корана". Так появились в племени Мухаммеды, Бекиры, Ахады, Ахмеды. Но старухи, не принимая в душе этих нововведений, все равно нарекали новорожденных именами, принятыми по обычаю племени, на родном языке. И дети росли с двумя именами: одним - официально-религиозным и другим, привычным, домашним, как называли отец с матерью. По обычаю, погода, сопутствовавшая рождению ребенка, предопределяла его имя, указывала судьбу младенца и его будущий характер. В племени в ходу были такие имена, как Боран - буран, Торан - сумерки, Сехер - утро.
Раз в год, в пору уборки урожая, в село из большого города являлся сборщик налогов. День-другой жил он в доме главы племени, с любопытством и некоторой опаской приглядывался к незнакомым обычаям. Сердито сплевывал:
- Слушайте, что вы за мусульмане?! Ей-богу, не могу разобраться. Гяуры - и те лучше вас...
В свое время старый молла сменил название племени "Одлу" - "Пламенное" на "Мухаммедли". В официальных книгах сборщиков налогов оно так и именовалось. Но между собой чиновники называли мухаммедлинцев гяурами. На вопрос: "Слушай, амил11, ты куда собрался?" - скривившись, отвечали: "К гяурам..."
В годы, о которых идет наш рассказ, племя вело полукочевой образ жизни. От кочевничества, в сущности, осталось немногое; члены племени занимались животноводством и земледелием. Мужчины засевали поля по обе стороны реки Гюнешли, поливали их речной водой. Если какой-то год на правом берегу сеяли зерновые, то на будущий - эти земли использовали под огород. Возделывали они и гладкие склоны невысоких гор, окружающих долину.
В конце лета или в начале осени в село обычно наведывались чужаки. Приезжал важный сборщик налогов. А следом к току подбирались дервиши, бродячие сеиды, моллы и еще бог знает кто... Раскрыв горловины объемистых мешков, все требовали - кто долю шаха, кто - эмира, а большинство - святых предков. Отлученное от древней веры своих отцов и дедов племя никак не могло постичь всех тонких различий между сектами новой религии - и потому каждому требовавшему молча отдавали все, что он хотел. А часть уже оставшейся пшеницы перемалывали в муку на стоявшей в окрестностях села водяной мельнице, а зимние запасы закапывали в вырытых поблизости от жилищ ямах.
