Не плачь - Наталья Николаевна Вишнякова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неделю мы оба немного покисли в чуждом нам больничном мире. А потом бабушка вдруг сказала:
– Ну всё, хватит. Мы идем гулять.
И вот удивительно – я даже обрадовался.
И мы пошли.
10
Мы вырулили из палаты и помчались по коридору. По пути нам попалось несколько таких же, как я, колясочников. Глядя на них, я в очередной раз осознал, что ни с кем из них не мог бы подружиться. Пока мы двигались по длиннющему коридору, почти никто даже не перевел на нас взгляда – смотрели в пустоту, и всё. Кто обращал на нас внимание, так это сопровождающие – мамы или сиделки, но в их глазах тоже не было радости или хотя бы интереса. Большинству было всё равно, едем мы мимо них или нет. Некоторые почему-то косились на нас с неприязнью, хотя мы никогда раньше не встречались и не знакомились.
Мне кажется, это неправильно, что в больнице никто ни с кем не общается. У нас много общего, в конце концов, иначе бы мы в эту больницу не попали. Я тут пробовал заговорить с одним парнишкой. Он сидел у окна в общем холле и, как мне показалось, жутко скучал.
Я подрулил к нему и говорю:
– Привет. Меня Костя зовут. Что делаешь?
Он сначала посмотрел на меня с удивлением, а потом решился и ответил:
– П-п-п-привет.
Парень сильно заикался, но было видно, что он не против побеседовать.
Когда он начинал говорить, то как будто вступал в схватку с отвесной стеной, по которой ему нужно было вскарабкаться. Речь его местами напоминала птичий клекот, а глаза иногда теряли выражение, стекленели, словно его всего целиком поставили на паузу. Но потом слово все-таки загружалось, и парня отпускало – до следующего слова.
Разговор бы получился, но откуда ни возьмись появилась его няня, или сиделка, или, может быть, мама. Я подумал, хорошо, что она присоединилась, будет помогать, когда он уж совсем затормозит.
Говорю ей:
– Здравствуйте, меня Костя…
Но она схватила коляску с моим уже почти другом и увезла его, даже не посмотрев в мою сторону. А мы, между прочим, разговаривали!
Я тогда ужасно обиделся. И жалко было того парня, с которым мы так и не познакомились толком.
Коридор наконец закончился. У лифта застыла еще одна коляска с парнем примерно моего возраста. Рядом стояла женщина во всем черном: в черной юбке, черной вязаной кофте и черных сапогах – прямо черный человек какой-то. Она пристально рассматривала мою коляску, да что там, просто сверлила ее взглядом и, если бы взгляды обладали такими свойствами, наверняка развинтила бы ее на мелкие части за те полторы минуты, пока мы ждали лифта. А когда он приехал, она прямо-таки рванула внутрь, как будто лифт ждал ее одну и мог не дождаться. В лифте рассматривание продолжалось. Я вопросительно посмотрел на бабушку – может, она мне что-то объяснит? Бабушка внимательно, не отрываясь ни на мгновение, изучала панель с кнопками.
Мы доехали. Черная женщина снова ринулась к дверям лифта. Уже выйдя, она громко, довольно злобно сказала:
– С такой коляской в платные больницы надо! Для богатых!
И удалилась.
У меня действительно хорошая коляска, даже очень хорошая. С ней я могу делать многие вещи самостоятельно. Но для того, чтобы ее купить, бабушка продала дачу.
– А! – говорит. – Всё равно она мне не понадобится!
Я уже рассказывал, что бабушка любит рисовать городские пейзажи. А сельские, наверное, не очень любит. По крайней мере, я ни одного такого у нас дома не видел.
Обычно, если мы вдруг отправлялись пройтись вокруг больницы, всё было более или менее одинаково. В таком путешествии даже карта не нужна. Просто движемся куда глаза глядят, с одной прямой аллейки на другую, мимо лужаек и корпусов, а потом удивительным образом вновь оказываемся у своего крыльца. Вся прогулка занимает полчаса, если очень копаться. За несколько лет я этот маршрут выучил и разлюбил.
Но сегодня бабушка решительно повернула коляску к выходу с территории больницы. Неужели решилась на побег? Вспомнив бабушкины рассказы о тревожной молодости, я решил, что очень может быть. Сейчас она кокнет охранника, который по долгу службы преградит нам путь, или загипнотизирует его так, что он потом не сможет описать наши приметы и вспомнить, в какое время суток мы выехали за вверенный ему шлагбаум.
Всё оказалось гораздо прозаичнее: охранник сам помог нам не застрять в турникете, отключив его, и спросил только:
– Надолго?
– На часик, – беспечно ответила бабушка и рванула вперед, на свободу.
Всё-таки гипноз…
На улице бабушка приостановилась, внимательно посмотрела мне в лицо – я смотрел на всё происходящее с восторгом и ужасом, – и решила-таки посвятить меня в план побега:
– Для начала подсластим себе жизнь. Ты сейчас сколько пирожных сможешь съесть?
В кафе она заказала себе три пирожных и кусок торта, от всего откусывала по очереди, опустошала бокалы с лимонадом, при этом заговорщически подмигивала мне, мычала от счастья и сеяла вокруг себя крошки. Единственное, что ее огорчало, – это мой скучный вид. Честно говоря, после второго пирожного я потерял интерес к сластям, расставленным в подсвеченной витрине так щедро и соблазняюще, словно ловушки для школьников.
Каждую минуту бабушка спрашивала:
– Газировочки? Пирожок? Может, миндальное?
И тут мой утомленный кондитерским изобилием взгляд упал на блюдо с капкейками. Нет, пусть я лопну, но попробую капкейк, сделанный профессионалами! Естественно, только в научных целях – никакого обжорства.
– Мне вон тот розовый, пожалуйста.
Он был очень хорош, этот капкейк в розовой шапочке. Но главное, он почти не отличался от того, который мы с бабушкой на своей скромной кухне изготовили по рецепту из журнала. Разве что он был аккуратнее. От мысли, что у меня, возможно, всё же есть талант к кулинарии и в будущем я еще проявлю его по полной программе, я забыл и о неприятностях в больнице, и о том, что мы с бабушкой находимся в бегах. Какая разница, что омрачает нам жизнь сегодня, если будущее безоблачно? Я прав, Джейми?
Между тем мы уже выкатились – сонные от всего съеденного – на улицу.
– Обратно? – спросил я с надеждой на то, что теперь, до отвала налопавшись пирожных, бабушка образумится.
– Вот еще! – возмутилась она. – Продолжаем веселиться!
11
Нет, я ничего не имею против развлечений,
