Пламя Этерны - Вера Викторовна Камша
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я слышал твои обвинения, дочерь Анэма. – Голос Богопомнящего был по-прежнему мягок, голос, не глаза. Еще бы! Жена главы одного из Великих Домов и лучшего полководца анаксии обвиняет брата и наследника анакса.
– Я тоже слышал. – Диамни не понял, откуда вышел Эридани. Загорелое лицо анакса казалось маской. Он сбросил плащ и передал одному из воинов. – Я стану говорить с тобой, эория Борраска, но лишь когда ты прикроешься.
Беатриса вздрогнула, когда на ее плечи лег четырехцветный плащ. Эридани был высок даже для мужчины из рода Раканов, эория Борраска не достала бы ему и до плеча. Плащ не только закутал женщину с головы до ног, но и церемониальными складками лег на камни двора. Прикрыв наготу, Беатриса разом утратила всю свою решительность и ярость. Испятнанные многочисленными синяками руки вцепились в толстую материю, неправдоподобно огромные глаза моляще и потерянно глядели на Эридани.
– Итак, – раздельно произнес тот, – ты обвиняешь моего брата Ринальди в похищении и насилии?
Беатриса опустила голову, спутанные льняные пряди почти полностью скрыли ее лицо.
– Да или нет? – голос был бесстрастен, но Диамни почти не сомневался: будь на то воля анакса, женщина до Цитадели не добралась бы.
– Да, – пролепетала она, – это правда…
– Приведите эпиарха-наследника, – распорядился Эридани и замолк. Молчали все – слуги, стражники, эории. Диамни навсегда запомнил эту сцену – серебристая Рассветная башня, часть блестящей на солнце стены, вековые кипарисы, загадочные и настороженные, словно закатные кошки, и маленькая растрепанная женщина в очень длинном плаще. Художник видел, что Беатриса держится из последних сил, худенькое личико казалось алебастровым, губы посинели, а багровые пятна на бескровной щеке выглядели нелепо, словно пятна краски.
Ожидание было недолгим – эпиарх был из тех, кого трудно найти в постели ночью и проще простого поздним утром.
Видимо, воин, ходивший за Ринальди, рассказал ему, зачем его призывает анакс, потому что красивое лицо эпиарха не выражало ни удивления, ни сострадания, ни страха. Только брезгливость.
– Мой анакс хотел меня видеть.
– Да. Эория Борраска обвиняет Ринальди Ракана в насилии. Что ответит обвиненный?
– Ложь, – эпиарх усмехнулся, и это показалось Диамни чудовищным. – Эория провела зиму с пользой и удовольствием, но потом вспомнила, что у нее есть супруг, и испугалась.
– Ринальди! – Отчаянный крик Беатрисы заставил художника вздрогнуть. – В тебе осталось хоть что-то человеческое?!
– Кто знает, но моя суть, эория, не имеет никакого отношения к твоему животу. – Наследник повернулся к Эридани: – Я клянусь, что она или безумна, или заметает следы, а ее так называемые свидетели подкуплены или запуганы.
– В том числе и некая Василика?
– Василика? – Ринальди приподнял бровь. – Ах да, Василика… Родимое пятно в виде полумесяца под левой грудью и черные волосы до колен. Тогда это не страх, а золото. Если моя любовница меня продала, то взяла она дорого.
– Эория утверждает, что Ринальди Ракан отдал ее сначала своим слугам, затем своему псу.
Анакс говорил о брате так, словно его здесь нет. Видимо, это что-то означало, но Диамни не знал, что именно.
– А что говорит пес?
Воистину у этого человека нет ни души, ни сердца!
– Пес убит. Чтобы эория могла бежать, один из сочувствовавших пленнице слуг подсыпал собаке яд.
– Значит, Гиндо сначала украли, а потом отравили для пущей достоверности. Бедняга… Если это, разумеется, был Гиндо.
– Ринальди Ракан отрицает свою вину?
– Да.
– Беатриса Борраска настаивает на своем обвинении?
– Мой анакс! Это сделал он… он…
– Прошу назвать имя.
– Ринальди Ракан, брат и наследник моего анакса!
– Что скажет Абвениарх?
Богопомнящий говорить не спешил, с многозначительным видом глядя в небо. Его не торопили – как же, непредвзятый и милосердный судия!
Жрецов Диамни Коро недолюбливал. Главным образом потому, что вездесущие зануды требовали расписывать храмы по раз и навсегда заведенным правилам. Мало того что им требовались грозные, окруженные сиянием болваны, их предписывалось изображать в одних и тех же дурацких и напыщенных позах. Этого ученик великого Лэнтиро простить не мог. Что до самой сути абвениатства, то до нее художнику дела не было. Боги ушли, обещали вернуться, но не вернулись. Кто-то их ждет, а кто-то, как сам Диамни и его учитель, прекрасно обходится и без них, занимаясь тем, что любит. Правда, заставь кто-нибудь мастера Коро выбирать между абвениатами и эсператистами, он бы не колебался. Грязные оборванные кликуши, требующие прилюдного покаяния и ползанья на брюхе перед кем-то незримым, были художнику отвратительны. Уж лучше старые и привычные боги, тем более они ушли.
Абвениарх наконец что-то надумал, и Диамни показалось, что он очень доволен собой. Холеная рука поднялась в ритуальном жесте.
– Пусть Беатриса Борраска поднимется на холм Абвениев. Если ее ребенок от семени Раканов, Ушедшие его признают. Если нет, не о чем и говорить.
Ай да Богопомнящий! Ай да умница! Все правильно! Жены эориев, ожидая ребенка, проходят испытание, ведь силу можно завещать лишь мужчине своей крови. Если Ринальди невиновен, боги оттолкнут Беатрису и ее дитя.
– Эория готова подняться на холм Абвениев? – голубые глаза Эридани не сулили ничего хорошего.
– Да!
– Что ж, – Эридани холодно взглянул на закутанную в четырехцветный плащ женщину и еще холоднее на брата, – быть по сему. Завтра утром эория Беатриса поднимется на холм Абвениев и докажет свою правоту. Если обвинение подтвердится, эпиарх-наследник предстанет перед судом высших эориев. Если нет и если после этого обвинительница не докажет, что оклеветать брата анакса ее вынудили, судить будут клеветницу. До того, как я данной мне властью разбужу силы Ушедших, обвинительница может отказаться от своего слова, а обвиненный признать свою вину, обретя право самому оборвать свою жизнь. И да вразумят Абвении того, кто лжет.
Ринальди пожал плечами и легкой, раскованной походкой направился в сторону дворца. Перед ним расступались, как перед прокаженным, но эпиарх, кажется, этого не замечал. Четверо воинов, повинуясь взгляду анакса, подошли к Беатрисе. Оказавшись среди высоких плечистых мужчин, она казалась совсем крохотной. Неистовый, словно бы сжигавший женщину изнутри огонь погас, остались ужас и безнадежность. Бедная девочка,
