Другое детство - Кир Булычев

Затем дома становятся все ниже и ниже, и только после Староконюшенного, на котором стоит наша школа, начинается один громадный объединенный дом. Это дом 15/25, у него подъезд под колоннами, дом 19 и мой, дом 21. А я живу в квартире двадцать один – интересное совпадение.

Напротив моего дома – одноэтажный особняк, красивый и старинный, может быть, там Пушкин жил. Ну, может, не Пушкин, так Герцен!

Потом был дом, в котором жил Коля Журун. Сначала его строили как общежитие, а потом там стали жить постоянно. Дом был коридорный, коридоры длинные, а кухня общая в конце.

Дальше шли дома, которые не представляли интереса, потому что в них не жил никто из нашего класса, а упирался переулок в улицу Веснина. Это смешная улица, потому что ее назвали в честь братьев Весниных, но в единственном числе. Значит, один брат остался без улицы. А какой – загадка. Правда, смешно?

Я дошел до конца нашего переулка, потому что все дело в предпоследнем доме по левой стороне.

Это большой дом, этажей в восемь, серый, крепкий и какой-то недоступный.

Он отличается от остальных домов тем, что в него редко кто заходит. Правда, порой в ворота рядом с домом заезжают фургоны.

Когда проходишь мимо дома, то из окон вровень с тротуаром, которые выходят из глубокого подвала, всегда доносится собачий лай.

Очень нервный и жалобный.

Для нас не секрет, что в сером доме прячется Институт мозга. Там изучают мозги разных людей, а собак держат в подвале для опытов по условным рефлексам. Включают свет, бьют их током, иногда кормят – система академика Павлова, как ее показывают в кино.

Фимка Королев говорил, что видел, как в ворота института въезжал фургон с решетками, а в нем сразу десятка два собак. Их ловят на улицах и свозят в институт для пыток. Но тут есть разные мнения. Феля Французов говорил, что главное – спасение человечества. Гитлер ставил опыты над людьми в лагерях, а мы над собаками, потому что мы гуманисты. Иногда я не знал точно, кто смеется и шутит, а кто говорит всерьез.

С этим институтом у меня было связано плохое воспоминание.

Война еще не кончилась, году в сорок четвертом, летом, я видел, как по Гагаринскому ехала крытая телега, на ней стояла большая клетка, словно для тигра. В клетке сидели, стояли, лежали, прыгали, лаяли разные собаки. Рядом с клеткой шли два человека с длинными палками, на концах палок болтались петли. Я сразу догадался, что петлями они ловили собак. Боря Солнышко сказал, что это и есть живодеры. А собак пускают на котлеты. А котлетами нас кормят в столовой. Я после этого полгода котлеты есть не мог. Мать думала, что я заболел. Мясо такое ценное, она с трудом доставала его для нас с Наташкой, по карточкам. А я расту, и мне нужно употреблять белки. А я не мог сказать, что это из-за живодеров.

Когда у Коли Журуна исчезла Жучка, мы все подумали на живодеров.

Она гуляла без поводка, убежала за кошкой и пропала.

А в соседнем переулке кто-то видел живодеров.

Лодик Якубович рассуждал так: Жучку поймали живодеры. Они потом сдают собак куда положено. И, конечно, не на котлеты, это Боря придумал. Но вот в исследовательские институты для опытов часть собак попадает. Значит, Жучка попала в Институт мозга.

Почему он нашел такую связь, ума не приложу.

Вроде бы в Москве много институтов, а к тому же Жучку, вернее всего, просто придушили, потому что бродячим собакам нечего делать в столице нашей родины.

Но Лодик твердо сказал, что Жучка наверняка упрятана в подвале на углу Сивцева Вражка и улицы Веснина.

Мы слушали Лодика и думали, что он придумал про собак, потому что так быть не может.

Полшестого мне позвонил Коля Журун и сказал:

– Давай попробуем, сходим в институт. У меня фотография есть. Мы ее там покажем, и они узнают Жучку. У нее лицо необыкновенное.

Мамы дома не было, она вечерами ходила на вторую работу, чтобы нас с Наташкой прокормить. А я понимал, что Коляну одному идти в институт страшно. Я бы на его месте тоже забоялся.

Мы договорились встретиться в шесть у его подъезда.

Сентябрь уже кончался, темнело рано, но медленно.

С утра капал мелкий дождь. Как будто там, наверху, вода кончалась.

Коля ждал меня у подъезда. Ему из Германии отец привез резиновый черный плащ, как у эсэсовца, с плечами. И фуражка у Коли была черная.

– Я думаю, что тебя там испугаются, – сказал я.

– Шутки в сторону! – ответил Журун. Ему нравилось изображать из себя эсэсовского генерала.

Мы пошли по переулку.

У меня правый ботинок немного промокал, но вода внутри согрелась, и было нормально.

Пока мы шли до института, то ничего не боялись. Фонари отражались на боках булыжников. Иногда проезжала машина, и летели брызги.

Мы остановились возле подвальных окон.

Окна были забраны решетками, а стекла замазаны изнутри известкой.

Лай доносился глухо, но Коле показалось, что он различает голос Жучки.

– Слышишь? – допрашивал он меня. – Ну как ты можешь не слышать!

Мы подошли к подъезду.

Я попробовал ручку – подъезд был закрыт.

– Там вахтер должен быть, – сказал Коля. – Надо позвонить.

Но на двери или рядом с ней не было кнопки звонка.

Я постучал в дверь, но не очень сильно.

Дверь была заперта, а за ней – никого. Я это почувствовал. Иногда я чувствую лучше других людей. Но не намного. Бывает – звонят в дверь. Наташка кричит: «Открой, мама пришла!» А я отвечаю: «Это к соседям».

Коля обернулся ко мне. Фуражка его была мокрой, и с козырька капало.

– Пошли домой? – спросил он. Словно с облегчением.

Мы пошли домой. Десять шагов прошли, до угла дома, а там были ворота. Я, проходя, толкнул их, и ворота дрогнули. Створка чуть отъехала в сторону. Образовалась щель.

Ворота были из листового железа, когда-то покрашенные в зеленый цвет, а поверх перетянуты полосами, как старинный сундук.

Я обернулся, посмотрел вдоль переулка, потом в другую сторону. Никого не было.

Я навалился животом на створку. И сразу пожалел об этом, потому что у меня был не плащ, а куртка. Вельветовая, темно-синяя. Она сразу промокла на животе. А ворота не поддавались.

– Пошли, – потянул меня Журун.

– Струсил, да? – засмеялся я. Мне было приятно его дразнить, потому что человек всегда хочет быть смелым, а если рядом есть кто-то не такой смелый, то ты становишься еще храбрее.

– А зачем? – спросил Журун.

Ворота заскрипели, будто им было больно. Щель была достаточной, чтобы пролезть внутрь.

Я не стал тратить времени.

Я протиснулся во двор, а потом сказал, обернувшись:

– Иди, здесь никого нет.

Двор был невелик. Справа была высокая стена института. Я не сразу вспомнил название, потом вспомнил – брандмауэр. В ней не было окон, только по кирпичной стене поднималась до самой крыши пожарная лестница.

Впереди тянулся одноэтажный гараж. Он был поделен на секции, но двери в них были заперты.

Слева был глухой каменный забор, а за ним возвышался соседний дом.

Я все осмотрел, потому что Журун появился не сразу.

Но все же он вошел во двор.

Теперь я стал как бы главнее. Кто первым вошел, тот и главнее. Журун признавал это.

Я пошел вдоль брандмауэра, завернул направо и вышел в тыл институту. С тыла была дверь. Черный ход.

Если он будет закрыт, придется возвращаться.

И чего меня тянуло? Даже собака не моя. А залезать в секретный институт – это точно преступление. Так и в тюрьму можно загреметь. А этот институт наверняка секретный.

Я подошел к задней двери и потянул ее на себя.

Дверь открылась.

Дальше был темный коридор, но впереди виднелся свет.

Иногда ты идешь и хочешь остановиться и даже возвратиться обратно, но возвращаться поздно.

Свет горел под потолком вестибюля. Там висела большая люстра, но в ней работала только одна лампочка, поэтому в углах зала было совсем темно, как будто там скопилась темная пыль.

Изнутри дом казался совсем не таким мощным, как с улицы.

Плащ Коли Журуна поскрипывал, с него стекала вода. Он снял фуражку и похлопал ею по боку, чтобы отряхнуть ее.

Стены вестибюля в тех местах, куда доставал свет, были давно не крашены, сбоку стоял обыкновенный стол, за ним стул, так чтобы человек, который там сидит, видел входную дверь. За его спиной на стене висел ящик под стеклом, в котором рядами висели ключи.

Я пошел вокруг по вестибюлю, потому что хотел отыскать дверь, которая вела бы в подвал, к собакам. Я дошел до лестницы на второй этаж. Лестница была довольно широкая, с перилами. Когда я был мальчишкой, то любил ездить по перилам. В старых домах хорошие перила, широкие, а в новых их вообще не бывает.

– Смотри, – сказал Коля, – может, дверь там?

Он показал на дверь сбоку от лестницы.

Журун говорил негромко, и все равно его голос усиливался в этом вестибюле, как будто он говорил на сцене.

Дверь была заперта.

– Погоди, – сказал я, – мы можем ее отпереть.

Я пошел к столу, за которым был ящик с ключами. Ключи висели под номерами. Это были номера комнат. Но как догадаешься, какой номер нам нужен?