Жизни и смерти Михаила Арцыбашева - Тимофей Прокопов

В романе один только маленький студент Кирилл Чиж знает большие слова о том, для чего надо жить. "Пусть уходят только трусы и человеконенавистники, - восклицает он, - а гордый, сильный человек будет до конца стоять на своем посту". Вот только беда, что и он не знает, где эти гордые, сильные, по крайней мере в романе их нет, но студент продолжает упоенно витийствовать в духе газетных передовиц уже послереволюционных годов: "Будущее недалеко!.. Оно принадлежит народу, и победа несомненна! Радостно и осмысленно жить только для будущего, для торжества грядущих светлых дней и золотого будущего человечества". Пылко, убежденно пророчествует Чиж перед единственным своим слушателем - онемевшим от изумления казначейским чиновником Александром Рысковым. Однако, крича на всю улицу, Чиж в эту минуту видел перед собой "несметные полчища народа-победителя и развевающиеся красные знамена". Но лишь еще большее уныние навевали на бедного чиновника туманные слова Чижа "будущее", "народ", "человечество".

Отгремели впустую высокие слова студента-проповедника; примолк и он сам, огляделся, остывая от пламенной речи. "А кругом были серые заборы, мещанские домики, огороды, пустыри, заросшие жесткой крапивой и пышно разросшимся чертополохом. По самой середине улицы, крутя хвостиком, шла ко всему равнодушная свинья". Словно пробудившись от охватившего его романтического порыва, непонятый Чиж "свернул в первый попавшийся переулок и пошел с тяжелым, досадным чувством в душе, маленький и одинокий человек, вдоль бесконечных заборов".

В конце концов и этот маленький и одинокий человек, знающий правильные слова о жизни, не находит в себе сил противостоять смерти, завершившей его тягостные, безрадостные дни. Всеобщий упадок духа взял в полон и этого пророчествующего агитатора "с светлым выражением лица, на котором упрямый восторг фанатика боролся с отчаянием".

Арцыбашев писал свой роман увлеченно, с любовью, не скрываемой к своим "антигероям", независимо от того, какая каждому из них была уготована роль в повествовании. Да и какой писатель, скажите, не любит тех, о ком нам рассказывает, какой не страдает, когда их хоронит, какой не отчаивается, когда видит, что свершают они дурное, какой не восторгается их счастьем и любовью... Правда жизни водит пером истинного художника, у которого талант писательский обязательно совпадает с талантом человеческим. Мастерство само по себе качество-свойство холодное и неживое, оно согревается, распаляется, наполняется пламенем жизни только сердцем - нашим самым чувствительным и отзывчивым инструментом.

Такое горячее сердце как раз и было у Михаила Петровича Арцыбашева. И еще был у него незаурядный художнический дар. Этого не могли отрицать даже самые яростные его противники. Почему же он добровольно стал в шеренгу тех, кого современники справедливо назвали "поэты ужаса жизни" {Н. Н. Фактов в ту пору готовил к изданию три книги под названием "Поэты ужаса жизни. Андреев, Куприн, Арцыбашев", но издать сумел только одну - "Молодые годы Леонида Андреева". М., 1924.}? Почему едва ли не главный персонаж его произведений смерть? Рисуя ее ужасный лик, он прибегает подчас к средствам предельно натуралистическим. Писатель словно бы устрашает этим и себя, и нас, читающих. Видения смерти преследуют его с роковой неотступностью, она ужасающей тенью стоит за его спиной и водит его пером, создавая картины одна страшнее другой. Даже солнце, венчая своим сиянием какую-либо печальную, трагическую историю, появляется чаще всего не для того, чтобы порадовать нас, утешить, вселить надежды, а для того, чтобы торжествующим сиянием своим окинуть поле жизненных бурь, человеческих метаний и контрастно, с пронзительной яркостью высветить все уродливое, отвратительное, мерзкое чтоб содрогнулся человек, чтоб задумался: если так жить, то стоит ли? Писатель словно бы целью задался показать все боли и горевания людские, возбудить в человеке отвращение к такой жизни, но забыл рассказать о жизни другой - наполненной теплом и светом. "Забыл", увы, не только Арцыбашев. Именно в эту пору Д. В. Философов встревоженно воскликнул: "Какая грусть лежит на всей современной литературе! Не верится в это разухабистое веселие, в нем - надрыв" {Философов Д. В. Слова и жизнь. Литературные споры новейшего времени (1901-1908 гг.). С. 21.}.

Но у Арцыбашева чрезмерная расположенность к "поэзии ужасов жизни" объясняется прежде всего (а может быть, и только этим) его личной страдальческой судьбой. Как мы уже знаем, с молодых своих лет нес он тяжкий крест неизлечимой болезни, что годы и годы его были наполнены мученическим единоборством с призраком собственной смерти, в конце концов победившей его, сведшей преждевременно в могилу, не дав ему дожить и до пятидесяти. Однако многие из его современников об этом узнали, только прочитав панихидную речь Д. В. Философова, дружба с которым - уже в изгнании - скрасила последние годы жизни М. П. Арцыбашева.

"Тяжелый недуг, - говорил на вечере памяти своего друга и соратника Философов, - ни минуты не давал ему покоя.

Сколько раз Арцыбашев, как бы извиняясь за недостаток своей работоспособности, говорил:

- Поймите, ведь мне все время приходится бороться со смертью!..

Когда человек умирает, а особенно такого масштаба, как Арцыбашев, у оставшихся в живых всегда пробуждается ощущение вины перед умершим, ощущение виноватости. Ушел от нас человек, а мы не успели оценить его, не сумели помочь ему" {В кн.: Арцыбашев М. Записки писателя. Варшава, 1927. Т. 2. С. I-VI.}.

Могла ли эта личная драма писателя не отразиться на его творчестве, не внести в него свои неровные и нервные краски - - то мрачные до отчаянной безнадежности, то празднично-солнечные, то поэтически задумчивые и мечтательные? На риторический этот вопрос ответ мы читаем во всех его книгах - а их у него много, ибо всю дарованную ему недолгую жизнь он прожил деятельным тружеником русской литературы: в ее великой истории есть и страничка, помеченная его скромным именем.

"Последние, героические, годы..."

Рассказ о Михаиле Петровиче Арцыбашеве будет неполным, если не сказать еще об одной важной стороне его жизни и деятельности: он был пламенным, ярким публицистом, был им потому, что в груди его билось сердце беспокойного человека, скорбеющего о чужих бедах и радующегося людскому счастью. Пять томов его "Записок писателя" вобрали в себя всю его жизнь, выразили с не меньшей силою, чем его романы, повести, рассказы, пьесы, вулканический темперамент этого внешне замкнутого, нелюдимого упрямца и неуступчивого гордеца.

Как и всякий неравнодушный человек, Арцыбашев с юных лет искал "большую правду жизни". Вначале ею стала та философия "примирения с жизнью через идеалистическую мораль", которую он выразил в рассказе "Смерть Ланде". Затем пришло увлечение санинским нигилистическим своеволием, с его искренним исповеданием "полной и беззапретной свободы личности". Как вспоминает в очерке-некрологе хорошо его знавший Петр Пильский, "с этим убеждением, с этой программой Арцыбашев остается в союзе на всем пути писательства, как всегда, - неуступчивый упрямец и здесь. Конечно, и эта проповедь диктовалась прежде всего его неугомонным и горящим темпераментом. В нем вообще жил мятежный дух противоречия и борьбы. Он любил не соглашаться. Ему нравилось быть одному, в стороне, при своем собственном особом мнении" {Пильский Петр. М. Арцыбашев // Новое русское слово. 1927. 24 апреля.}.

Отмечая "горячую напористость" публицистических статей Арцыбашева, мемуарист говорит также о многих его заблуждениях, ошибках, вызывавших и несогласия, и протесты, о том, что он был "по обыкновению неосторожен", не всегда знал меру, "зажигал напрасные споры там, где не должно быть никаких споров". Но при всем при этом - "за искренность его негодований, за страстность его обличений, горячность гнева, стойкость нападок ему простятся многие грехи, забудутся многие вины".

Арцыбашева, оказывается, внимательно читал даже сам Л. Н. Толстой. В его дневнике 1909 года обнаруживаем запись: "...у Арцыбашева работает - и самобытно - мысль, чего нет ни у Горького, ни у Андреева... Простой талант без содержания у Куприна; у Арцыбашева и талант, и содержание" {Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. М., 1952. Т. 57. С. 20.}. А вот другая запись Толстого об Арцыбашеве: "Этот человек очень талантливый и самобытно мыслящий, хотя великая самоуверенность мешает правильной работе мысли" {Там же. Т. 79. С. 60.}. Как утешился бы Арцыбашев, сколько бы сил ему прибыло, знай он об этих суждениях о себе своего кумира, коему поклонялся он всю жизнь!

Наверное, были у Арцыбашева и "великая самоуверенность", и заблуждения, и несправедливости, но было и другое - была правда, честно и без прикрас им высказываемая, но воспринимаемая подчас зло, с раздражением. Вот почему обидой за непонимание, укором нам, читающим романы, повести, рассказы Арцыбашева, пронизаны страницы писательских записок, публиковавшихся газетами и журналами в течение всей его творческой жизни. Защищает он слабости женщин - упрекают в непорядочном к ней отношении, развенчивает эгоизм мужчины - в ответ грубый выпад: где твой настоящий герой? Показал борение в человеке возвышенного и низменного - привлекли к суду за аморальность и порнографию. Как, зная это, не понять нам его с болью вырвавшееся признание: "Бог дал мне величайшее несчастье, какое может выпасть на долю писателя, - быть искренним" ("От "малого" ничтожным").