Человек с желтой карточкой - Паоло Бачигалупи

Тран хмурится:

— Должно быть, ты доволен. — Допивает виски и со стуком опускает стакан на стол. — Только не забудь, что рука дающая вольна забрать, когда ей вздумается.

Ма отмахивается. Блестят насмешливые, пьяные глаза:

— Бангкок это не Малакка.

— А Малакка не Бали. И все равно они взялись за мачете и винтовки, покромсали наши тела и спустили по реке до самого Сингапура.

Но молодому, похоже, все равно:

— Чего ворошить прошлое?

Он делает знак торговцу, требует еще еды.

— Теперь наш дом будет здесь.

— Неужели? Думаешь, кто-нибудь в белой рубашке упустит шанс выпотрошить тебя в переулке по дороге домой? Мы другой породы. И в этой стране удача против нас.

— Удача? Когда это Мистер Три-Просперитис стал таким суеверным?

Трану и Ма приносят тарелки с крошечными поджаристыми крабами — каждый не больше мизинца. Хрустящие, соленые, политые масляной приправой… Ма палочками берет одного и отправляет в рот.

— Так когда Мистер Три-Просперитис превратился в размазню? Уволив меня, ты сказал, что моя удача в моих же руках. А сам твердишь, мол, собственная тебя покинула? — Он сплевывает под ноги. — Дарумы жизнь больше ценят, чем ты.

— Фан пи.

— Да-да! В баре, куда наведывается мой босс, есть японка, дарума. — Ма подается вперед. — Все при ней, хоть не человек. А что вытворяет… — Он похабно улыбается. — У тебя стоит, как каменный. Ни разу не слышал, чтобы она ныла или судьбу проклинала. «Белые рубашки» озолотили бы того, кто закопал бы ее живьем на компостных отвалах, а ей хоть бы что. Танцует, бесстыжая, каждую ночь в баре, на виду у всех. Да так, что слепой разглядит все подробности.

— Ерунда.

Ма пожимает плечами.

— Думай, что хочешь. Но я собственными глазами видел. И она не умирает с голоду. Берет все, что дают, объедки, деньги… И плевать ей на «белые рубашки», на законодательство Королевства, на националистов и религиозных фанатиков. Танцует себе, и уже давно.

— В чем же секрет?

— В том, сколько зарабатывает за час? А может, кувыркается с каким-нибудь уродом фарангом… Кто знает. Но она уникальна. Настоящей женщине такое не под силу. Пульс зашкаливает. Забываешь даже, что перед тобой дарума, глядя на все эти выкрутасы…

Ма смеется, сверлит взглядом Трана.

— Так что не болтай про удачу. Везения всего Королевства не хватит, чтобы спасти ей жизнь. И уж точно не карма держит ее на плаву. Она же дарума.

Трану остается только неопределенно хмыкнуть и набить рот крабами.

— Признай, ведь я прав. — Ма опустошает стакан с виски и наполняет его по новой. — Мы держим удачу за хвост. Правим судьбой. Дарума танцует в баре, а я пашу на богатого верзилу фаранга, который до задницы своей дотянуться не может без моей помощи! Разумеется, я прав! Кончай себя жалеть и выбирайся из норы. Западные дьяволы плевать хотели на везение и судьбу. Одно их заботит: вернуть азиатский рынок. Они как очередной изобретенный вирус. Даже коллапс их не остановил. Живучие, словно коты-дьяволы. Стабильно на плаву. Сомневаюсь даже, что влияние кармы на них распространяется. И уж если таким кретинам благоволит успех, то неужели мы, китайцы, будем прозябать? Человек сам творец своей судьбы, так ты говорил. Сказал, что я свою удачу не удержал и винить могу только себя.

Тран поднимает глаза на Ма:

— Может, мне нашлось бы место? — Он морщится, старается не выглядеть жалким. — Я бы мог зарабатывать деньги для твоего ленивого босса.

Взгляд Ма делается непроницаемым.

— Э, трудно сказать. Вряд ли.

Вежливый отказ. Надо принять и заткнуться. Но поздно: минутной слабости достаточно, и Тран вновь раскрывает рот, чтобы умолять и настаивать:

— Тебе, наверное, нужен помощник. Вести бухгалтерию. Я говорю на языке дьяволов. Научился, когда торговал с ними. Я могу пригодиться.

— Да мне самому приходится выдирать работу с боем!

— Но если он такой безмозглый, как ты говоришь…

— Безмозглый, это правда. Но не настолько, чтобы не заметить новичка в офисе. Наши столы слишком близко друг от друга. — Ма руками показывает расстояние. — Думаешь, тощий, как щепка, узкоглазый старикан за компьютером не привлечет внимания?!

— Тогда на его фабрике? Ма трясет головой:

— Была бы возможность, я бы помог. Но энергией там снабжают мегадонты, а в охранники фарангов не берут. Без обид. И конечно, никто не поверит, что ты разбираешься в производстве метана. Нет, фабрика — это не для тебя.

— Мне подойдет любая работа, даже сборщиком навоза!.. Но в ответ мужчина напротив мотает головой еще сильнее, и Тран, опомнившись, умолкает, прерывает поток раболепия.

— Ничего, ничего. — Он выдавливает улыбку. — Уверен, что-нибудь да подвернется. Даже не сомневаюсь.

Не обращая внимания на протесты, Тран выливает остатки виски в стакан Ма и залпом опорожняет свой собственный — за молодого мужчину, который обставил его во всем. У костлявых ног старика вьются едва различимые коты-дьяволы, ждут, когда человек уйдет, и надеются на его глупость, чтобы полакомиться объедками.

Утро. Тран блуждает по улицам в поисках непозволительной роскоши: съедобного куска на завтрак. Бредет вдоль торговых рядов, благоухающих рыбой, заваленных несвежими зелеными пучками кориандра, расцвеченных яркими пятнами лимонного сорго.[18] Зловонная груда колючего дуриана сплошь покрыта ржавчинной накипью. Тран присматривается — не удастся ли стянуть какой-нибудь плод. Зараза еще не добралась до питательной мякоти фруктов. Интересно, какое количество этой дряни выдержит организм человека, прежде чем наступит кома?

— Хотесь? Специально сделка! Пять са пять бат! Идет, да? Скрипучий голос принадлежит беззубой женщине, которая улыбается ему голыми деснами и все повторяет:

— Пять са пять бат!

Говорит она на мандарине,[19] признавая в Тране соотечественника, хотя родилась уже здесь, в Королевстве, а Тран имел несчастье перебраться в Малайзию. Истинная чаочжоу, счастлива под покровительством своего клана и короля. Помимо воли Тран завидует.

— Лучше четыре за четыре,[20] — говорит он и сам удивляется каламбуру. Четыре за смерть. — На них ржавчинный гриб.

Торговка вяло помахивает рукой:

— Пять са пять. Есе хоросо. Отень хоросо. Вовремя сняты. — Блестящим мачете она рассекает один плод пополам, демонстрируя чистую желтизну его липкого и мясистого нутра. Тошнотворный сладковатый запах дуриана повисает в воздухе. — Видеть? Внутри хоросо! Вовремя снят! Есе чисто!

— Ну, может быть, один я куплю.

Сказать по чести, даже один ему не по карману. Но как отказаться от торга? Вдруг почувствовать себя покупателем! Какое неожиданное удовольствие! Конечно, дело в костюме. Братья Хван возвысили его в глазах этой женщины. Она и рта не раскрыла бы, если бы не костюм. Какой уж там разговор…

— Бери больсе! Больсе брать, дольсе зить!

Тран нерешительно улыбается. Он уже сам не рад, что начал торговаться.

— Я всего лишь одинокий старый человек. Мне много не нужно.

— Одинокий и тосий. Есь больсе! Набери зиру!

Они смеются. Тран тщетно пытается подобрать слова, чтобы поддержать неожиданный приятельский тон разговора, но язык не слушается. Заметив беспомощность в его глазах, торговка качает головой:

— Да, отес. Тязелые времена для всех. Слиском много таких, как ты. Никто не думать, сто так плохо будет сдесь.

Тран опускает голову в смятении.

— Я отвлекаю вас. Извините.

— Стой. Вот. — Женщина протягивает ему половину дуриана. — Бери.

— Нет денег.

Она нетерпеливо сует ему в руки плод.

— Бери. Рада помось кому-то с презней родины. — Усмехается. — К тому зе фрукты слиском плохи, стобы продать.

— Вы очень добры. Да озарит вас улыбка Будды.

Тран принимает дар, и взгляд его вдруг снова падает на груду дурианов позади торговки. Аккуратно сложенные, в кровавых пятнах ржавчины. Совсем как головы китайцев в Малакке; головы его жены и дочерей взирают на него в немом упреке. Тран роняет плод, пинком отшвыривает в сторону, судорожно вытирает руки о пиджак, словно пытается стереть кровь с ладоней.

— Э-э-э! Так не напасесся!

Но Тран едва ли слышит. Нетвердой походкой он пятится от фрукта, все смотрит на его колючую кожуру, на убийственно пахнущую мякоть. Затравленно озирается. Прочь. Прочь из толпы, на свежий воздух, подальше от шевелящейся человеческой массы и вони дуриана, от которой выворачивает кишки. Прижав ладонь ко рту, Тран пускается бежать, лавируя между торговцами, проталкиваясь сквозь давку.

— Куда ты? Вернись! Хуэйлай![21]

Женский окрик немедленно тонет в общем гаме. Тран распихивает прохожих, задевает старуху с корзиной, полной белых корней лотоса и фиолетовых баклажанов, едва не налетает на крестьян, громыхающих по брусчатке бамбуковыми тележками, петляет среди бочек с кальмарами и змееголовами. Он, словно воришка, которого застукали, мчится, не разбирая дороги… По сути, ему все равно, куда бежать, лишь бы подальше от сваленных в кучу голов, среди которых и останки его домашних.