Опасная находка - Стедман Кэтрин

Я выглядываю в георгианские подъемные окна, выходящие на сад за домом. Кошка шагает по стене ограды — черная, с белыми лапами.

Чтобы добиться своего, мне пришлось просить об услугах всех, кого я знала. Фред Дейви, режиссер, давший мне самую первую работу, написал рекомендательное письмо в министерство юстиции. И я уверена, что две его премии БАФТА и номинация на «Оскар» помогли делу куда больше, чем написанный мной синопсис будущего фильма. Канал Ай-ти-ви уже выразил заинтересованность в покупке фильма после его выпуска, а Четвертый канал хвалил мою работу в другом письме — они уже показывали две мои короткометражки. Моя школа, конечно же, тоже меня поддержала. «Белый куб»[3] дал мне рекомендации, хотя вряд ли они много значили для министерства юстиции. Меня рекомендовали и другие компании, с которыми я работала как фрилансер, и «Креативная Англия»[4] тоже, что очень помогло мне в поисках финансирования и поддержки до текущего этапа.

А еще, конечно, у меня был Эдди Бишоп. Огромная удача, настоящая мечта того, кто снимает документальные фильмы. Именно благодаря интервью с ним я получила свое финансирование. Так что сегодняшний звонок крайне важен. Потому что сам Эдди крайне важен.

Вы, возможно, этого не знаете, но Эдди вошел в историю британской криминалистики. В возрасте восемнадцати лет он вступил в банду Ричардсонов, в то время находившуюся на пике своего расцвета — как раз перед крахом в 1966 году. В тот год Англия выиграла чемпионат мира, и в тот же год случилась стычка с бандой Креев.

Эдди был идеальным преступником. Надежный, прямолинейный, он всегда доводил дело до конца. Каким бы оно ни было. Без шума и пыли. Он быстро стал незаменимым для братьев Ричардсонов — настолько, что, когда Ричардсонов наконец арестовали летом 1966 года, Эдди Бишоп умело подхватил их бизнес, пока братья и остальные члены банды сидели за решеткой.

По слухам, Эдди перекроил весь преступный синдикат Южного Лондона и управлял им в течение сорока двух лет, а затем его арестовали за отмывание денег — семь лет назад. Четыре десятилетия Эдди управлял югом Лондона, убивал, пытал и пробивал себе путь через город, а в итоге ему сумели дать всего семь лет и только за отмывание денег.

Дзинь-дзинь.

Телефонный звонок разрушает тишину. Он пронзительный, настойчивый, и я тут же начинаю нервничать.

Дзинь-дзинь. Дзинь-дзинь.

Я говорю себе, что все хорошо. Я ведь уже делала это раньше с другими моими героями. Все нормально. Я судорожно вздыхаю и подношу трубку к лицу.

— Алло?

— Алло, это Эрин Локе? — Голос женский, резкий, ей явно за сорок. Не то, чего я ожидала. И точно не Эдди Бишоп.

— Да, это Эрин Локе.

— Я Диана Форд из тюрьмы Пентонвилль. С вами хочет поговорить мистер Эдди Бишоп. Могу я соединить вас, мисс Локе? — Голос у Дианы Форд скучающий. Ей плевать, кто я и кто он. Для нее это всего лишь один из сотен звонков.

— Э-э, да, благодарю вас, Диана. Спасибо.

И она отключается. Тихий щелчок, звук линии ожидания.

Эдди в жизни не давал никаких интервью. Он никогда и никому ни слова не говорил. Никогда. Я ни секунды не верю, что именно мне удастся взломать эту крепость. Я даже сомневаюсь, что хочу ее взламывать. Эдди был профессиональным преступником дольше, чем я живу на этом свете. Я понятия не имею, зачем он вдруг согласился стать героем моего документального фильма, но он согласился. Как мне показалось, Эдди из тех, кто ничего не делает без причины, и я подозреваю, что довольно скоро он эту причину озвучит.

Я еще раз судорожно вздыхаю. А затем нас соединяют.

— Это Эдди. — Голос у него глубокий и теплый. С богатыми гортанными интонациями, свойственными кокни. Странно наконец слышать его.

— Здравствуйте, мистер Бишоп. Рада, что мы можем пообщаться. Это Эрин Локе. Как вы сегодня поживаете?

Хорошее начало. Очень профессиональное. На другом конце линии раздается шорох, пока он устраивается.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Здравствуй, милая. Рад, что ты позвонила. Локе, да? Значит, еще не Робертс? И когда же день свадьбы? — говорит он весело, по-дружески.

По его голосу чувствуется, что он улыбается. При других обстоятельствах это было бы замечательно, и я чуть сама не улыбнулась телефону, но тут же что-то заставило меня замереть. Эдди никак не мог узнать ни о моей приближающейся свадьбе, ни о смене фамилии, ни о Марке. Не мог, если только не наводил обо мне справки. А поскольку он сидит в тюрьме, он должен был поручить кому-то наводить эти справки. Что означало процесс куда более серьезный, чем обычный поиск в интернете. Меня нет в социальных сетях. Я избегаю «Фейсбука». Все хорошие документалисты знают, что можно сотворить, имея солидный пласт информации из соцсетей, так что мы держимся от них подальше. И вот, одной простой фразой Эдди Бишоп дал мне понять, что меня для него профессионально изучали. Что он меня изучил. Он здесь главный, и он знает обо мне все. И о Марке. И о нашей жизни.

Я не спешу с ответом. Он проверяет меня. И мне не хочется оступаться в самом начале игры.

— Как я понимаю, мы оба неплохо поработали с информацией, мистер Бишоп. Вы нашли что-нибудь интересное?

В моем прошлом нет ничего компрометирующего, никаких скелетов в шкафу. Я это знаю, но все равно ощущаю себя слишком на виду, ощущаю угрозу. Это его демонстрация силы, словесная черта на песке. Пусть Эдди и провел семь лет за решеткой, но он хочет, чтобы я знала: все ниточки до сих пор у него в руках. Не будь он настолько прямолинеен с самого начала, я уже пришла бы в ужас от этого.

— Весьма обнадеживает, я бы сказал. Прямо успокоило меня, милая. Осторожность ведь никогда не помешает, — говорит он.

Эдди Бишоп счел меня безопасной, но хочет, чтобы я знала: он следит за мной.

Я двигаюсь, встаю, пытаясь распутать телефонный шнур, и перехожу к делу.

— Спасибо, что согласились принять участие в фильме. Я очень ценю ваше согласие и хочу, чтобы вы знали: я собираюсь брать интервью как можно более прямо и непредвзято, насколько мне это удастся. У меня нет намерения снять что-то вроде «Соломенных псов»[5], я просто хочу рассказать вашу историю. Точнее, я хочу, чтобы вы рассказали свою историю. Так, как вы хотите ее рассказать.

Надеюсь, он понимает, что я говорю всерьез. Потому что в прошлом ему наверняка не раз пытались подсунуть кота в мешке.

— Я знаю, милая. Как думаешь, почему я сказал тебе «да»? Ты — редкость в наши дни. Только не подведи меня, хорошо? — Он держит секундную паузу, позволяя мне проникнуться сказанным, а затем стряхивает напряжение, переходя на более легкий тон: — Ладно, так когда все начнется?

Теперь его голос кажется деловитым и вполне довольным.

— Ну, наше личное интервью назначено на 24 сентября, до него еще примерно два с половиной месяца. Затем последует ваше освобождение в первых числах декабря. Так что мы можем определить дату ближе к этому времени, после вашего выхода на свободу. Вы не будете возражать, если мы снимем вас в сам день освобождения? — спрашиваю я.

Теперь я в своей стихии, там, где все мои планы срабатывают сами по себе. Если нам удастся заснять в формате скрытой камеры само освобождение Эдди, это будет конфетка.

Он отвечает голосом теплым, но жестким:

— По правде говоря, милая, мне не очень нравится эта идея. День будет довольно насыщенным, если ты понимаешь, о чем я. Может, через пару дней после, хорошо? Подойдет тебе такое?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Это переговоры. Он готов предлагать мне свои варианты — определенно хороший знак.

— Конечно. Мы все устроим по ходу дела. У вас есть мой номер, так что условимся ближе к дате. Не проблема.

Я смотрю, как кошка за домом пятится по забору, выгнув спину и низко опустив голову.

Эдди прочищает горло.

— Есть ли что-то еще насчет интервью или графиков, о чем вы хотели бы договориться уже сейчас, мистер Бишоп?