Душа так просится к тебе - Анастасия Туманова

— Даша, не надо, оставь все как есть. Приберешь завтра, ступай спать. Я погашу свечи.

— Благодарствую, барыня… — горничная ушла.

Когда за ней закрылась дверь, графиня Грешнева дунула на язычки огня, и свечи, затрепетав, погасли. Осталась одна, и, взяв ее, Анна покинула гостиную.

Софья сидела в спальне, забравшись с ногами на большую кровать и обхватив руками подушку. Света не было, и Анна, войдя со свечой, сразу же заметила, что по лицу сестры ползут слезы.

— Соня…

— Аня, клянусь, это было в последний раз! — не дослушав, хрипло перебила Софья. — В последний раз я была у тебя, в последний раз остаюсь ночевать, и то, видит бог, лишь потому, что у меня просто сил нет бежать домой! Как тебе не стыдно издеваться надо мной?! Как ты можешь заниматься этим… сводничеством?!

— Не я над тобой, а ты над ним и над собой издеваешься! — вспылила и старшая сестра, с размаху ставя подсвечник на стол. Свеча накренилась, несколько капель воска упали на полированную поверхность столешницы, но ни Софья, ни Анна не заметили этого.

— Соня, ты не девочка! Ты взрослая женщина, уже многое успевшая повидать в жизни! Я тоже не слепа! Ты можешь говорить все, что угодно, но я прекрасно вижу — ты по-прежнему влюблена в Черменского! И он все еще любит тебя! Это становится видно сразу же, как только вы оказываетесь вдвоем!

— «По-прежнему»… «Все еще»… — с горечью перебила сестру Софья. — Аня, Аня, опомнись, это было и прошло!

— Ничего не было, дурочка! Ничего у вас не было! А значит, и проходить нечему!

— Ну вот, так еще лучше: ничего не было! — рассмеялась Софья сквозь слезы. — Тогда о чем же вести разговор?

— Соня, ты глупа! — с сердцем произнесла Анна, отворачиваясь.

— А ты… ты… ты просто злая! Зачем тебе нужно мучить меня, не понимаю!

— Затем, что я всегда хотела лишь твоего счастья! И мне тяжело смотреть, как ты тратишь свою жизнь, свои молодые годы, свою красоту на этого… этого…

— Выблядка ватажного атамана, — подсказала Софья.

— Совершенно верно!!! — Анна вдруг умолкла. Озадаченно посмотрела на сестру.

— Это наша Марфа его так зовет?

— Нет. Он сам.

— Сам о себе? Твой Мартемьянов? — удивилась Анна. И замолчала надолго, глядя на то, как капает прозрачным воском на стол накренившаяся свеча. Ничего не говорила и Софья, украдкой вытирая бегущие по лицу слезы. За окном по-прежнему, мелькая в свете фонаря, падал снег.

— Господь с тобой, Соня… Прости меня. Видит бог, более я этого не сделаю. Клянусь, Черменский сегодня оказался здесь совершенно случайно! И я, конечно, сразу же послала за тобой…

— И напрасно!

— Вижу. — Анна тяжело вздохнула. — Что ж, будь по-твоему. Если ты не желаешь видеться с ним — это твое право.

— Благодарю, — глухо, с упреком сказала Софья. — Тебе понадобилось три года, чтобы это понять.

— Я и до сих пор не понимаю! — словно не заметив тона сестры, в сердцах продолжала Анна. — Не понимаю, что держит тебя возле Мартемьянова. Деньги? Только они, Соня? Поверь, я… я уважаю такую причину. — Анна горько усмехнулась. — Мы слишком долго были нищими, чтобы пренебрегать… Помнишь, как вы с Катей бегали босыми по Грешневке? Как перешивали мои платья? Как откладывали каждую копейку, чтобы выплатить по закладным и купить дрова на зиму? Все крестьяне бывшие папенькины над нами смеялись…

— До сих пор порой вижу в сне, — перекрестившись, призналась Софья.

— Стало быть…

— Нет. То есть не только.

— Но ты же не влюблена в него! И не была никогда! Я даже вообразить себе не могу, чтобы ты… Да ты же боялась его смертельно, Соня! Ты ведь в реку кинулась, когда братец покойный тебя в карты проиграл! Ему, Мартемьянову, проиграл! Тебя!

Софья, вздрогнув, закрыла глаза. Права Аня: столько лет прошло, а все словно вчера было… Как она тогда решилась, как набралась духу?.. Слишком была молода, сейчас бы уже, верно, не сумела… Перед глазами беспощадно встал тот темный, осенний, дождливый вечер, когда она, семнадцатилетняя, ворвалась в деревенский кабак, чтобы увести оттуда пьяного брата. И навстречу ей поднялся из-за стола Федор Мартемьянов, проезжий купец, черный, взъерошенный, некрасивый, с шальными от выпитого глазами. Что он тогда говорил ей?.. Что Софья отвечала?.. Не вспомнить хоть убей, слишком страшно и омерзительно было тогда. А наутро брат позвал ее и объявил, что она продана за пятнадцать тысяч в уплату карточного долга этому волжскому миллионщику. Она — дворянка, дочь генерала Грешнева, невинная девица. Было от чего кинуться в реку. И — она кинулась.

— Соня, что тогда с тобой было? — словно угадав мысли сестры, тихо спросила Анна. — Помрачение? Или в совершенном ясном здравии?..

— Наверное, помрачение, — медленно ответила Софья. — Видимо, это наша фамильная черта.

— От мамы?

— Да… Она же убила отца. Двенадцать лет с ним прожила — и зарезала без капли жалости. И после сама утопилась. Что это, как не помрачение? А Сергей? Ирать в баккара на родную сестру — тоже, скажешь, с ясного ума? А Катя, наша Катя?!

— Ох, не напоминай… — Анна вздрогнула, перекрестилась.

— Запереть Сергея в доме и устроить пожар! Пусть даже в отместку за меня, она ведь еще не знала тогда, что меня спасли… И все же — брата, кровного брата сжечь заживо! После — обокрасть приют, сбежать! В Одессе связаться с бандитом, кражи, убийства, тюрьма! А где Катя сейчас?! — Софья вдруг осеклась. Тихо спросила: — Аня, где она сейчас?

— Не знаю. — Анна провела ладонью по лицу, вздохнула. — Право, Соня, не знаю. Она ушла тогда, в Одессе, прямо из кабинета следователя, ушла на улицу, и я… я не могла идти за ней. Соня, если бы ты видела ее тогда, нашу Катю! Как она изменилась, какой стала взрослой и… совсем чужой. Я, мы, наша жизнь уже не интересовали ее нисколько. Она даже не простилась со мной уходя… хотя я сделала все, что могла, чтобы избавить ее от тюрьмы. Максим Модестович употребил свое влияние… Впрочем, я тебе уж сотню раз рассказывала об этом. И за три года — ни письма, ни весточки. Мы ей больше не нужны, Соня.

— Как страшно… — прошептала Софья, обхватывая плечи руками.

Анна опустилась рядом с ней, обняла. Сестры долго сидели молча, прижавшись друг к дружке, перед ними на столе плакала догорающая свеча, а за окном все гуще и гуще, уже сплошной пеленой, летел снег.

— Аня, поклянись мне… Пообещай, что более не будешь устраивать мне свиданий с Черменским. Это слишком больно, слишком мучительно… Помнишь, как говорила Татьяна? «А счастье было так возможно, так близко…»

— Бедная моя, бедная… Ты так его любила…

— Оставь, Аня. Это судьба. Вернее — не судьба. Так уж вышло. Может, это вовсе была и не любовь.