Конец большого дома - Григорий Ходжер

— Упрямый, храбрый охотник будет, — сказала она.

— А ты откуда знаешь?

— Знаю, на лице все видно. Ты скажи ему, пусть не ходит за тобой, отец заметит — беды не оберешься.

— Он не ходит за мной, откуда ты взяла?

— Ты совсем глупышка, ничего не видишь, что делается дома. У нас скоро свадьба будет. Наш Дяпа женится на дочери Гаодаги, Исоаке.

— Вот хорошо, нам веселее будет, молодая в дом наш войдет, — обрадовалась Идари.

— Веселее будет нам, а тебе придется в их дом перебраться.

— Как перебраться? Я не хочу.

— Дурочка. Исоаку отдали за нашего человека, за тебя, поняла? Женой Чэмче будешь — так отцы решили.

Идари с тоской и болью посмотрела вслед удаляющейся оморочке, и, переплывая протоку, она на этот раз не зажмурила глаз, а смотрела на спешившую к морю воду, на шумевшие, втягивающие в себя всякий мусор, охлопья пены ненасытные воронки; у нее кружилась голова, ослабевшие руки опускали весло, но она смотрела на воду широко открытыми глазами.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В большом доме Баосы справляли свадьбу, справляли невесело, без старинных обычаев, не выставляли напоказ мужнино тори, приданое жены, и няргинцы недовольно шушукались:

— Жаднюги, почему не показывают тори? Думают, мы от зависти умрем?

— А приданое какое?

— Нет никакого приданого.

— Какая свадьба без тори? Женщины совсем обесценились, что ли?

— Не знаете — молчите, у них обмен.

Невеста в богатом свадебном наряде, сопровождаемая двумя подругами в таких же нарядах, почти бегом, опустив голову, перешла из своего дома в мужнин, преподнесла чарочки водки родителям мужа, потом своим, переменила халат и побежала на берег по воду. Все это не походило на свадьбу, зрители остались недовольны тем, что невесту не привезли на лодке, что она не выполнила обычный обряд вхождения в дом мужа. А молодой жених тем временем с бутылкой водки обходил гостей, а так как в кругу были только охотники старше его, то ему приходилось на коленях переходить от одного к другому и бить лбом поклоны об отвердевший, словно камень, глиняный пол. Старики брали в дрожащие руки чарочку, смочив указательный палец в водке, брызгали в четыре стороны света, бормотали, обращаясь к эндури:[14]

— Оберегай их, Ходжер-ама,[15] от всех болезней и несчастий, пусть растут, живут здоровыми, детей плодят…

Выпивали чарочку с наперсточек, оставляли полкапельки на донышке на счастье молодым, притягивали жениха за шею и целовали в тугие щеки, щекоча редкими бороденками, в которых что ни волос, то подходил для петли, и никакой двужильный соболь не оборвал бы ее. А сосед в это время смотрел на плескавшуюся в бутылке водку и ждал, когда дойдет и до него очередь.

Два пасмурных дня няргинцы выпивали за здоровье молодых.

— Хорошие дни: мух, оводов нет, не мешают веселью, — скалил зубы Ганга.

— Да, верно, когда уснешь на улице, мухи не станут щекотать нос, — хохотал Холгитон.

Два дня спустя после свадьбы стойбище Нярги опустело, осиротело, в душных фанзах осталось несколько немощных стариков, беззубых, согнутых коромыслом старух да малыши неразумные, от которых еще нечего было ждать помощи. Охотники с женами, со старшими детьми разъехались кто куда. Холгитон с женой, прихватив Гангу с Улуской, на одной лодке спустились в русское село Малмыж косить сено для торговца Терентия Салова. Большой дом Баосы тоже опустел, только глава дома остался со старушкой да малыми внуками и внучками, а их родители уехали на Джалунское озеро заготовлять бересту, охотиться на пантачей — изюбров.

Полокто и Пиапон ехали впереди на оморочке, а Дяпа держался возле лодки, на которой находилась его молодая жена Исоака.

— Боится отойти, думает, потеряется жена в лодке, как серебряная монета, упадет в щель, — заявила жена Пиапона Дярикта.

— Не обтерлись еще, молодые, — проговорила жена Полок-то Майда.

Женщины сидели друг за другом на веслах, насмешливо посматривая на размеренно махавшего двухлопастным веслом Дяпу. Агоака, Идари, Исоака со старшим сыном Полокто, Ойтой, кучились на середине лодки, судачили о своих делах. Верховодил над всеми женщинами сын Баосы, Калпе, он, как единственный мужчина в лодке, обязан был править.

— Дядя, а дядя, — перегибаясь через борт лодки, тянулся Ойта к Дяпе, — скажи, ты сможешь обогнать нашу лодку, если мы все враз будем грести?

— Обгоню.

— А ну, попробуй.

Дяпа делал четыре-пять резких сильных гребков, и оморочка на целый корпус уходила вперед лодки.

— Мама! Тетя! Гребите сильнее, догоним дядю! — кричал мальчик.

— Ты же мужчина, если хочешь потягаться силой с дядей, сам садить на весла, — смеялись женщины.

Снохи Баосы, будто позабыли о недавней ссоре, рука об руку хлопотали дома по хозяйству, разговаривали, выпивали вместе на свадьбе Дяпы. Все домашние предполагали, что женщины помирились, и никто не догадывался, что каждая из них прятала выдранные при драке клочья волос в берестяной коробке и всякий раз, меняя белье и взглянув на клубок волос, вновь припоминала позорную драку. Дярикта, скрежеща зубами, клялась оторвать тяжелую косу Майды, а Майда задумывалась и перепрятывала клок волос в другой угол под белье.

В полдень лодка добралась до озера Шарга. На гористой стороне у горловины стояло несколько рубленых русских изб, с изгородями, огородами, с загонами для скота. На берегу стоял рыжий широкоплечий парень с голубыми глазами, с курчавой молодецкой бородкой.

— Иван, дорастуй! — закричал Калпе, направляя лодку к берегу. — Чего тебя стой? Ай, Иван, твоя голова, волоса вокруг губа точна, как у лиса. Ризая-ризая. Пуснина мозна сдавать. Лиса, лиса, а фамили Зайча, как так?..

— Ты, Калпе, чевой-то разговорчивый больно, — ухмыльнулся Иван Зайцев. — Перед девками, что ли, выхваляешься?

— Девка, какой девка? Сестры да женщины брата Полок-то, Пиапона и Дяпа. Вон они, — указал Калпе на уплывающие от них оморочки.

— На охоту отправились?

— Охота, охота, а баба береста варить будут, котел брал.

— Скажи братухам, изюбра нет на речках, давеча я ночевал.

— Панты добыл?

— Говорю, нет.

— Тайга больсой, изюбр есть, как его нет? Есть, твоя только не знай, где он.

— Омманываю, думаешь? Езжай, увидишь.

— Я знаю, ты не омани. Охотиса зимой будем?

— А что еще делать зимой? Будем, конешно.

— Ну, ладна, мы поехали. До сидания, Иван Зайча.

Калпе за руку попрощался с Иваном Зайцевым и оттолкнул лодку.

— Видели, какие волосы у моего друга? — спросил он, улыбаясь, у женщин. — Как огонь волосы.

— Нет, как огненная тайга, — засмеялась Идари.

— А-я-я, Калпе, как ты складно и быстро говоришь по-русски, — похвалила Дярикта. — В нашем доме ты один так бойко умеешь разговаривать с русскими.

— Не хвали, второй брат, твой муж, лучше меня говорит, — ответил Калпе.

Ветер, дувший с утра с низовьев Амура, круто переменился: не определишь, то ли низовой, то ли верховой. Калпе развернул парус, закрепил его, и лодка устремилась по озеру, хлопая о волны плоским днищем. Ойта на ходу вырывал широкие, лоснившиеся на солнце листья кувшинок, связывал вместе их длинные стебли, и вскоре за лодкой летел, перепрыгивая с волны на волну, караван зеленых судов.

Солнце еще висело высоко над возвышавшейся на западе грядой белошапочных гольцов, когда лодка пристала возле устья небольшой, но стремительной горной речки. Мужчины помогли женщинам поставить берестяную летнюю юрту — хо-маран, поели вместе с ними и выехали вверх по узкой речушке.

— Калпе, сети не забудь поставить, иначе голодные останетесь, — сказал, прощаясь, Полокто. — Да дров не жалей, когда будешь парить бересту. Не спеши, хорошо отпаривай.

— Ты за всем смотри, ты же один мужчина, — сказал Дяпа.

— Если боишься за жену, останься, — рассердился Калпе. — Спи здесь да бересту парь, а я поеду за тебя.

Один Пиапон не промолвил ни слова. Оморочка его из бересты, легкая, прочная, с веселой песней разрезала несущуюся навстречу воду. Второй год верно служит ему оморочка, на ней он плавал по озерам, протокам, по широкому Амуру, привозил на ней убитых лосей, изюбрей, косуль, но ни в одном месте не лопнула прочная береста, не разошлись швы и не дали течи. Хороша берестяная оморочка, но Пиапон все чаще и чаще возвращается к мысли завести деревянную, сбитую из досок. Еще ни у кого из нанай на Амуре нет деревянной оморочки, но Пиапон думает, она будет не хуже берестяной, более остойчивой, чтобы могла поднять одного среднего лося. Если не нынче, то в следующем году надо попытаться достать у русских доски и сколотить оморочку.

Речушка, то расширяясь, то сужаясь, петляла по лугам, потом прижалась к пологой сопке, но вскоре опять вышла на луга с редкими островками леса. Встречались тихие заливчики, заросшие кувшинкой, стрелолистом и лакомством лосей, изюбрей — трехлистником-вахтой. Трава на берегу таких заливчиков была вся измята, земля ископычена.