Заводь: Вековуха (СИ) - Алешкина Ольга

Мужик ему кричит: «Дед, выбраться никак не могу, кругом водит, подскажи дорогу!» Дед ему и отвечает: «Ты топор то брось, не твой ведь он». Бросил мужик топор, перекрестился и в лес опять бежать. Там уж и ясно стало мне, что на нужную тропу он выбрался.

Тут картинка рассеялась, снова туманом голову заволокло, и тепло побежало, от макушки к пяткам теперь.

- Открывай глаза, Александра, - слышу голос деда и сразу открываю их. – Поняла, что аль нет? - Отчего же не понять, поняла. - То-то же. Ты девка добрая, без корысти. Гостинцев вон нанесла, а сами зачастую

впроголодь живете. - Нынче год урожайный, хорошо пройдет, перезимуем.

- Перезимуете, перезимуете, - тихо повторил он и глаза прикрыл, словно в сон погрузился.

Я подумала, что бежать уж надо, да и деду отдых нужен, заболтала его совсем. Только хотела тихонько подняться, как дед сказал:

- Ты побеги, девонька, побеги. Провожу тебя давай, куда идти покажу.

Вышли мы из избы, дед встал у двери, на клюку привычно оперся.

- До свидания, дед, пошла я.

- Листвянку ту видишь? - ткнул он клюкой в сторону леса. - Эвон охрой покрылась вся.

- Вижу, до нее, а там прямо? - догадалась я.

- Верно. Смышленая, - улыбнулся дед, а я побежала, но вскоре голос его догнал: - На судьбу злодейку не ропщи, не простая она у тебя, но ты справишься, выстоишь.

Я помахала ему рукой, да подумала: «У кого же она простая, всем тяжело, даже помещикам». Вон хоть купца Кораблёва возьми, денег полно, а покоя не приносят, лада в семье нету.

Перед самой свадьбой Степан мне обмолвился, что прийти я на завод к нему завтра должна.

- Зачем же это? - спросила я.

- Обычай такой. Молодую обязан привести, показать. Все так делают, давно это заведено, разве не знаешь? - удивился он. - Не то обед твой принимать не станут, от злобы, да потешаться еще начнут. Принесешь обед мне, а тебе в ответ: «Кто такая? Не знаем мол, не ведаем», и не примут. Сейчас то мамка носит, а потом уж тебе придется.

- А может после свадьбы? - пыталась я оттянуть момент.

- Лучше завтра. Управитель в отъезде, не хочу, чтобы он тебя видел, - пряча взор, ответил Степан.

Да я догадалась, чего глаза прячет, - слышала. Управитель местный злой, не годный, с палкой по заводу ходит, а молодым велит к нему прибывать - для знакомству, тем, что понравились. Люди сказывали даже, но не больно то и верилось, то же раньше было, при крепостном. А теперь ведь волен человек сам распорядиться. Не будет он приглашать девиц, да и женат он.

На следующий день, в обеденное время, собрав в берестяную корзину еды, пошла я к заводской проходной. Там со Степаном мы встретиться условились. Провел он меня к цеху, объяснившись с приказчиком, кто я, и по какой надобности. Цех длинный. Мужикам уже обеды разнесли - едят, кто где. Кто перед цехом на земле, а кто и в цеху. Одежды на всех черные, лица красные от жара печного, местами чумазые. Увидели меня, загалдели, разные шуточки выкрикивают. Мне не по себе сделалось, за Степана прячусь, и с ним глубже в цех захожу.

Мужики встали со своих мест по разные стороны, словно стенка на стенку, а мы посередке. Один воды из бочки ковшом зачерпнул и на чугунный пол плесканул. Другой взял в руки щипцы большие, подобно кузнечным, достал из печи раскаленную железку и бросил ее на мокрый пол. Раздался взрыв, я вздрогнула, испугавшись. Мужики засмеялись, а железки летели и летели на пол, взрывов было больше и больше, и при каждом я вздрагивала.

- Не бойся, это они тебя приветствуют, поздравляют так, - шепнул мне Степан.

Да и вправду, все были веселы и радостны, улыбались и подкидывали вверх шапки. Я мнусь, корзинку в руках теребя, а сзади, у самого входа, раздалось: «О, начальство пожаловало!». Мужики подобрались, тот, что щипцы в руках держал, отложил их в сторону. В цех вошли трое мужчин. В одном узнала я приказчика Калабурду, известен на всю округу уродством своим и скверным нравом. На половине его лица, и с одной стороны шеи, кожа была страшная, бугристая, стянутая и на теле говорят такая же. Глаз в этом месте впалый, да прикрытий - нет его, глаза то, одна глазница. Да виноват он сам, в беде своей. Залез мокрым ломом, в печи что-то поправить, да в него и брызнуло выплавкой - насилу выжил. Окреп, так злой на весь мир сделался, вот его в приказчики то и взяли. Народ то дубасить, не чай пить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

- Что происходит, почему не работаем? - зычно гаркнул, самый нарядно одетый.

- Так молодую поздравляем! - отвечает один из толпы мужиков.

- Молодую? - окинул он всех взглядом, тут же заметив меня, и пошел в нашу сторону. - Чья ж эта такая будет, как звать? - осматривал он меня, впившись темными глазами.

- Анатоль Константиныч, - обратился, сделавший шаг между нами, загородивший меня, Степан. - Александрой кличут, избранница моя.

- Шустрый ты малый, - отодвинул он за плечо Степана, палкой с хлыстом, вроде тех, что коров да лошадей гоняют, только опрятнее, гладкой и ровной. - Ты невесту не прячь, дай и нам полюбоваться.

В цехе воцарилось молчание. Мужики роптали и хмурились, два приказчика, вошедшие с управителем, взглядами их мерили, готовые в любую минуту надавать неугодному. Я больше по сторонам, да в пол смотрела. Очень уж взгляд управительский тяжелый, острый, да масляный. Обернуться бы сейчас птицею, упорхнуть, и поминай, как звали.

- Анатоль Константиныч, - нарушил молчание Степа. - Провожу до проходной Саньку? Мигом обернусь, да и обед заканчивается.

- Проводи, проводи молодец.... - услышав разрешение, поспешили мы к выходу. У самых ворот, когда я уже почти выдохнула, догнал нас приказ управителя: - Вечером пусть невеста твоя ко мне явится! Гостинцев, подарков соберу. К девяти пусть идет.

Провожает меня Степан, а приказчик, тот, что уродлив, за нами следует. Мне и без того страшно сделалось, а от его присутствия - просто жуть.

- Не бойся, Санька. Я измыслю что, придумаю, - шепнул мне Степа на прощание и под надзором приказчика в цех отправился.

Как во сне шла до дома родного. Сразу в чулан шмыгнула и наревелась всласть, только проку нет. Грусть-печаль змеей в груди притаилась, и ну кольца вить. Пойдешь, а вдруг одними гостинцами дело не обернется? Не ходить, ослушаться, - не смей. Жизни Степану никакой не будет - станут только трудную работу давать, от которой люди мрут. Обратиться за помощью не к кому. Все жандармы на стороне управителей, да приказчиков, черноту не жалуют.

- Это, что ты там, почивать удумала? - постучала мать в двери чуланные, - а ну, выходи, работы полно.

Вышла я, умылась дождевой водой, в дворовой кадке, и за работу принялась. Перетрясла да выскоблила бураки, перемыла крынки молочные, избу вымела. С матерью заговорить о несчастье не посмела - стыдно. До самого вечера я маялась: то не пойду, вот шагу из дома не сделаю! То пойду - Степану худо будет, то опять не пойду. Чем ближе подходил назначенный час, тем больше била меня дрожь и тем яснее становилось, что пойду я, куда деваться. Вышла из дому, не сказавшись, накинув зипун из сукна уже в сенях. Смеркалось. Осень ступала полным ходом, стороня лето, хотя днем солнце еще грело. Не успев сделать и пары шагов от избы, приметила бегущего Степана - смена дневная в заводе закончилась.

- Идем, присядем за косогором, - повел он меня за руку, в сторону от домов.

Присели на сухой траве, обнял он меня за плечи. Молчим. От него тепло исходит, жар.

- Вот чего, сам пойду, - первым сказал Степа. - Пусть что хотят то и делают, скажу, что не можешь ты, хворая, а гостинцы, если имеются, мне вручите, все передам.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

- Степа, а не озлобится ль он?

- Пущай злобится, если угодно, я и до города дойду, властям пожалуюсь, - запальчиво говорил он, сжимая руку в кулак. - Где это видано, такое самоуправство, давно уж такого нет!

Мы еще немного посидели, вздыхая и прижимаясь друг другу, потом Степан расцеловал меня в щеки, уста, весь лик, покрывая жаркими, горячими поцелуями.

- Бежать надо Санька, промедление, лишний повод для гнева, - поднялся он и поднял меня за руки. - Ты домой дуй. Все пошел.