Другая женщина - Евгения Перова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Разговаривая, они исподтишка рассматривали друг друга, то и дело встречаясь взглядами. Митя сразу оценил стройность и изящество этой высокой женщины – что-то балетное было в ее осанке, в легкой походке, в строгой грации движений. Темноволосая, белокожая, с яркими карими глазами и нежным ртом, верхняя губа которого чуть выступала над нижней, – Митя вдруг вспомнил княжну Кити из «Анны Карениной».
– А вы случайно не балерина?
– Балерина?! – Лёка рассмеялась. – Почему – балерина?
– Мне так показалось. В вас есть музыка. Вы словно танцуете. Даже когда просто сидите и не двигаетесь. Музыка все равно слышна.
– Танец маленьких лебедей?
– Скорее умирающий лебедь…
«А он не так прост, как мне показалось сначала, – подумала Лёка. – Такой непримечательный с виду, совершенно обычный парень, каких миллион. Не красавец, но вполне привлекательный, а глаза умные, внимательные, видящие. И улыбка! Когда он улыбается, словно вспыхивает свет…»
– Нет, я не балерина. Хотя немножко занималась бальными танцами. Давно, еще в школе. А вообще я преподаю английский язык. И французский. В университете, в академии, частные уроки даю.
– Два языка знаете, надо же! А я английский… с трудом.
– Вообще-то – семь. В разной степени, но семь.
– Семь?! Вот это да! А какие?
– Еще итальянский и испанский. Немецкий. И немножко иврит.
– А седьмой?
Она улыбнулась:
– Русский.
– А, ну да. Потрясающе! А почему вдруг иврит?
– Сестра уехала с мужем в Израиль. Потом и родители. У меня мама наполовину еврейка. Муж был намного старше меня, рано умер. Детей мы не нажили, он не хотел. Все говорил, что я молода, успеем. – Лёка встала и налила Мите еще чаю. – Когда он умер, родители мечтали, чтобы я к ним перебралась. Я съездила в гости, но совсем переехать не решилась. Они в Ашкелоне живут. Небольшой такой город на побережье Средиземного моря. По нашим меркам, конечно, небольшой. Там все маленькое. Да и как бы я уехала! Тут свекровь, совершенно одинокая. И не очень мне там понравилось, честно говоря! Море, конечно… Но жарко, да еще хамсин. Это ветер такой – из пустыни. К тому же из сектора Газа ракетами обстреливают. Тревожно. И вообще – все чужое. Я не смогла бы без Невы, без сфинксов, без Васильевского острова. А вы москвич?
– Можно и так сказать. Работаю в Москве, а живу в ближнем Подмосковье. Но это только говорится, что ближнее – часа два на дорогу трачу. В один конец. Такая дыра, это наше Филимоново! Вся жизнь в дороге. Своих почти не вижу: приезжаю к ночи, встаю рано…
– Своих?
– Жену, дочку. Вот. – Митя достал мобильник, пощелкал и показал Лёке фото маленькой девочки с бантиками. – Моя Катька! Пять лет!
– Милая какая! На вас похожа.
– Забавное существо. – Он посмотрел на фото, нежно улыбнулся и убрал мобильник.
– Вы так рано женились!
– Сразу после школы. Как восемнадцать стукнуло, так и… Я не хотел, честно говоря. Предлагал после армии пожениться. Но…
– Наверно, она боялась, что вы к ней не вернетесь из армии?
– Возможно. Но я бы вернулся. Правда, не из-за нее. Из-за бабушки. Бабушка меня вырастила. Она умерла год назад. – У Мити дрогнуло лицо. – Мне так ее не хватает!
– Вы очень ее любили, это видно.
– Да. А она – меня. Это был единственный близкий мне человек.
– Митя, почему же – единственный?! А ваша жена? Родные, друзья? У вас же есть друзья?
– Есть, конечно. Всегда можно пива выпить, о футболе поговорить. А жена… Мы знаем друг друга всю жизнь. Сколько помним себя, столько и знаем. Больше четверти века.
– Сколько же вам лет?!
– Двадцать девять. Недавно исполнилось. Мы жили в соседних квартирах, играли в одном дворе, с первого класса – за одной партой. Ее отец всегда называл меня зятем. Мы были обречены друг на друга, понимаете? Тили-тили-тесто, жених и невеста. Это мы. Все ждали, что мы поженимся. Да и выбора особого не было. Особенно для нее. В наших двух параллельных классах училось тридцать семь человек, из них парней – не больше полутора десятков. Только трое выбились в люди. Четверых уже нет в живых, остальные спиваются потихоньку. Так что…
Митя замолчал и помрачнел. Лёка подумала, что надо сменить тему: и зачем ее понесло задавать такие вопросы?! Какое ей дело до Митиной жены?!
– Вы первый раз в Петербурге?
– Да! – Он так выдохнул это «да», что Лёка подняла голову и взглянула ему в лицо. Митя явно взволновался – щеки загорелись румянцем, глаза заблестели: – Да! Я вообще еще нигде не был. В армии и то служил в Подмосковье, так повезло. Мы вчера приехали рано утром, сразу на фирму, работали допоздна, и сегодня тоже. Но закончили пораньше, и я сразу поехал в центр. Вышел на Невском… около Аничкова моста…
У него перехватило горло – Лёка смотрела с изумлением: это был совершенно другой человек.
– Это такое потрясение! Я просто бродил по городу куда ноги несли. Я столько читал о Петербурге, и вот… Это было… узнавание! Я вернулся, понимаете? «Я вернулся в мой город, знакомый до слез, до прожилок, до детских припухших желез…»
Он, волнуясь, читал Мандельштама, а Лёка слушала, чувствуя, как подступают слезы к глазам.
– Нет, это невозможно объяснить…
– Почему? Я понимаю! Знаете, вам обязательно надо съездить в Царское Село! В Лицей! Вы же любите Пушкина? Ну вот! Там есть одно место, в Лицее… В библиотеке! Я стояла у окна и думала: многое изменилось, но Лицей все тот же, и парк, и вид из окна – пусть вместо карет машины. И Пушкин точно стоял здесь, на этом самом месте и смотрел в это окно! Понимаете? И я так почувствовала его! Пушкина! Это было удивительно!
Митя вдруг взял ее руку и поднес к губам. Поцеловал, потом перевернул ладонью к себе и на секунду уткнулся носом, вдохнув аромат тела. Они некоторое время смотрели друг на друга – вглядывались, словно пытаясь понять: кто ты? Потом Митя отпустил ее.
– Пушкин, да-а… Вы знаете, сначала я увлекался Мандельштамом, Пастернаком… Бродским… Пушкин казался таким… таким школьным. Простым. Ясным. Чересчур простым и ясным. Но однажды взял с полки книгу – не глядя. Я люблю на ночь почитать стихи. Оказалось – Пушкин. Я открыл, где открылось, прочел случайное стихотворение и…
Он замолчал, задумавшись, потом покачал головой:
– Как глоток чистого воздуха! Знаете, осенью, когда заморозок и на траве иней? Так все прозрачно и холодно. А стихи… Это было наслаждение… почти чувственное!
И он прочел, рассеянно глядя на Лёку:
– «На холмах Грузии лежит ночная мгла… Блестит Арагва предо мною… Мне грустно и легко, печаль моя светла, печаль моя полна тобою… Тобой, одной тобой! Унынья моего ничто не мучит, не тревожит… И сердце вновь горит и любит – от того, что не любить оно не может…»
– Да, это прекрасно! – тихо сказала Лёка, чувствуя, как горят ее щеки. – Прочтите мне свои стихи. Пожалуйста!
– Почему вы решили, что я пишу?!
– А вы не пишете?
– Писал! В глубокой молодости.
– В глубокой молодости?! А сейчас что?!
– Ну-у… Сейчас ранняя зрелость!
– Вы не Близнец по зодиаку?
– Да! Как вы угадали?!
– Не знаю. Июньский?
– Вы будете смеяться, но я родился шестого июня. Как Пушкин. А кто вы?
– Вот это да! А я зимняя. Водолей. Так что там с вашими стихами? Прочтете?
– Нет. Они того не стоят. Да это даже не стихи были, а песни. Выучил полтора аккорда, пел все подряд, от Окуджавы до Высоцкого – и блатные, и дворовые, и свои. Никто и не знал, что мои. Школьный менестрель. Дон с гитарой.
– Дон? Дон Румата?
Митя чуть нахмурился и покачал головой:
– Как вы… Почему – Румата?!
– Ну, мне кажется, что вы – дон Румата. Не тот, за кого себя выдаете.
– Вы многое видите. Да, я все детство играл в дона Румату. Но прозвище другое – Дон Артемио. А про Румату никто и не знал.
– Почему вы перестали писать стихи?
– Я все время что-то такое сочиняю. Иногда записываю. Чаще… отпускаю.
– Но почему?!
– Почему? – Митя усмехнулся: – Уже всё написано до меня.
– А-а! Вон как! Это гордыня.
– Возможно. Но разве можно что-то написать после Мандельштама? Бродского? После Пушкина?! Что может быть прекрасней вот этого: «На холмах Грузии лежит ночная мгла»? Или: «Кто может знать при слове «расставанье», какая нам разлука предстоит, что нам сулит петушье восклицанье, когда огонь в акрополе горит…»
– Но зачем быть вторым Мандельштамом или Бродским?! У вас должен быть собственный голос!
– Послушайте, вы даже не знаете, какую чушь я сочиняю!
– Не верю! Прочтите!
Митя прочел:
– «Она рисует белого льва и сирень на дверце, ладони ее подобны ливням, слова сетям, а он человек с отвесной осенью в сердце, и в каждом его зрачке молодой сентябрь…»
– Это ваши?! Такие прекрасные?!
Он помотал головой:
– Нет, не мои. Это Сергей Шестаков: «Вычитающая из будущего, складывающая со смертью, умножающая на завтра, делящая на вчера, хорошо нам вместе ловить сетью огоньки живого влажного серебра…»
