Лето летающих - Николай Москвин

- Сейчас нельзя, он опыты ставит.

Или:

- Подождите! Опыты поставит и придет. Он их уже часа два ставит, скоро кончит.

Отец, по словам Кости, делал какое-то необыкновенное охотничье ружье: оно само должно было заряжаться, и заряжаться многими патронами. Хотя я не держал в руках еще никакого ружья, но понимал, что для охотника радости мало: выстрелил и тут же возись - заряжай. Вот у Ивана Никаноровича будет ружье так ружье! Одно только вначале удивило: ружье - штука длинная, а весь этот кувыркающийся приборчик в горсть можно взять. Константин объяснил: дело не в стволе, а в замке...

Все это было понятно: мастер Оружейного завода чего-то хлопочет с ружьем, "ставит опыты" - на то он и мастер. Кроме того, Иван Никанорович человек взрослый, с бородой. Но Костька! Какие такие могут быть у него "опыты"? Змеев мы с ним пускаем всего второй год, пускаем на четверике до больших змеев еще не добрались - и уже, представьте, "опыты"!

Но Костька решил "ставить" и действительно вскоре вынес змея с укороченной средней путой. Змей не полетел - он так закидывал голову и так выставлял грудь, что ему было не до полета. Тогда Костька, наоборот, удлинил среднюю путу - змей потерял тягу, он лежал на воздухе и напоминал утопающего, которого тащат за волосы.

Потом Константин менял ширину и высоту змея, длину хвоста... Пробовал и Аленькин квадратный и бесхвостого с Фоминской улицы. Однажды он вынес желтого змея, украшенного, как свадебная лошадь, лентами, только бумажными.

- Это вместо трещотки! - сказал Костя. - Может, лучше.

Змей в полете не трещал, а как бы свистел. Это было интересно, но недолговечно: насвиставшись, ленты в воздухе оторвались...

По старой памяти Костя отправился к Графину Стаканычу совещаться по поводу дальнейших "опытов".

Столяр только в этом году помирился с генеральшей. Долгое время он чувствовал урон от этой ссоры: Таисия Тихоновна, бывало, звала его то подкрасить, то подправить, то новое сделать. И вот этого целый год не было. Но Графин Стаканыч молчал об этом уроне, будто и без генеральши работы хватает. Себе в утешение он выдумывал каких-то новых, щедрых, вроде самоварных фабрикантов Баташевых, заказчиков...

Однако первым к генеральше не шел и дождался, когда Таисия Тихоновна, сменив гнев на милость и позабыв всю историю с Мимишкой, позвала его. Из вежливости, чтобы тоже сделать шаг навстречу примирению, столяр пошел на грубую лесть.

- Ваша... эта самая... Мими того... похорошела, - сказал он, кивая на облезлую, будто попорченную молью кошку. - Просто красавица!

Таисия Тихоновна милостиво улыбнулась, и мир был восстановлен. Однако, чтобы показать генеральше, что не она ему, а он ей нужен, Графин Стаканыч, поджав губы, критически оглядел, потрогал столик в гостиной.

- Это, я помню, столик был? - помедлив, спросил он.

Таисия Тихоновна подняла брови.

- Ну да! - сказала она несколько нерешительно. - Ну конечно, столик. А то что же?..

- Так-то оно так... - Столяр вертел хрупкое создание на трех ножках. - Но кто-то без меня тут напортачил... Теперь он разве только под цветы, в угол.

...Костя пришел от Графина Стаканыча с чудесным змеем. Нет, змей был тот же, желтый, на котором Костя "ставил опыты" с лентами-свистунами, но на обороте змея, на перекрестии дранок, была сделана из картона люлька, в которой, схватившись за ее борт, с мужественным видом стоял деревянный человечек, вырезанный столяром.

- Понимаешь? - У Костьки блестели глаза. - Может ли змей поднимать груз? Если может, то тогда, значит, может поднять и человека... Понимаешь, человека!

- Этот змей? Человека? Настоящего?..

- Этот должен деревянного. - В руках у Кости появился листок с цифрами, написанными не его рукой. - Но если он его поднимет, то для постройки человеческого змея мы смерим площадь желтого змея и вес этой вот фигурки. Разделим площадь на вес...

Какой самоуверенный тон! И вообще эта люлька, человечек, цифры, сделанные, выструганные, написанные без меня...

- А почему не вес разделить на площадь? - вызывающе, лишь только чтоб возразить, спросил я.

- Ты думаешь, что лучше вес на площадь?

И доверчивый Костя, насупившись, устремив взгляд на змея, хотел погрузиться в долгое раздумье, но я уже не сердился на него.

- Там видно будет, - примирительно сказал я. - Лишь бы он полетел в таком виде. С фигуркой...

10. БРАТЬЯ-РАЗБОЙНИКИ

И что же: в т а к о м виде желтый змей полетел. Мы сидели на дворе у Небратовых на любимом месте - на бревнах. Змей был запущен на улице, для безопасности "переведен" - перекидкой нити через ворота - во двор, и теперь он, чуть пошевеливая хвостом, стоял высоко, почти на всем мотке, дожидаясь, требуя, - как всегда змеи требуют, - когда ему отдадут оставшуюся нитку.

Впрочем, на этот раз требовал не змей, а капитан - капитан воздушного корабля. Деревянного пассажира, вырезанного столяром, мы переименовали в капитана, а по родству с Графином Стаканычем назвали Стаканчиком.

...Сначала мы увидели, вернее - увидели-почувствовали, как храбрый Стаканчик, ухватившись за борт картонной люльки, бесстрашно оглядывает голубой простор; затем люлька вдруг превращается в настоящий капитанский мостик, и не две, а теперь четыре руки - мои и Костины - держатся за поручни мостика. Костька иногда форсит: снимает свои руки с поручней, как это делают ловкачи, навострившиеся в езде на велосипеде. Голубое и бескрайнее расстилается перед нами, над нами... Одно плохо: сзади, за спиной, огромный, мощный парус змея загораживает часть горизонта, землю...

- Надо сделать окошко, - говорит Костя, говорит не то здесь, на бревнах, не то там, наверху, на капитанском мостике...

И верно: тотчас в желтом полотнище змея прорезывается окошко, через которое теперь уже положительно все обозревается и на небе и на земле. Больше того, в неизвестно откуда появившуюся подзорную трубу виден и крохотный Графин Стаканыч около тяжелой лебедки. Вертя лебедку, он распускает и распускает нитку... Нет, братцы, это не нитка. Какая уж там нитка! Это даже не легендарный десятерик: это (предел толщины!) веревка, на которой вешают сушить белье. Да, да, вот какая... Графин Стаканыч распускает веревку все дальше и дальше, а нам с Костей становится все необыкновенней, все голубее, все выше...

Но вдруг какая-то хвостатая тень - справа, близко...

Мечты тотчас отлетают, и мы с Костей оказываемся на бревнах, на небратовском дворе. И видим: какие-то злодеи со стороны улицы, за забором, выпустили змея-колдуна... Мы знаем, что это такое. Называется он почему-то "колдун" (а его перекидки в воздухе - "колдованием"), а на самом деле это змей-хромоножка, змей-бандит. С перекошенным и укороченным хвостом, он не летит прямо и плавно, как всякий честный змей, а, косо взлетев, начинает, будто припадая на одну ногу, перекидываться. А это его хозяевам только и надо...

Так и тут. Почуяв беду, мы с Костей в четыре руки начинаем собирать, мотать нитку. Но уже поздно, поздно... Буро-серый, из селедочной бумаги бандит перекидывается через наш четверик и схватывает его...

Мы сматываем еще быстрее. Змея теперь нам, уж конечно, не видать, но хотя бы ниток побольше вытянуть, побольше спасти...

Раскрасневшийся, начавший, как всегда в минуты волнения, косить глазами, Константин сопит около меня. Широкими "саженками" хватает он нитку, вытягивает ее из лап буро-серого.

Наш "опытный" жалобно и потерянно виляет хвостом, словно понимая, что его похищают, что теперь у него будет новый хозяин... А как там бесстрашный капитан Стаканчик? В лапы к пиратам! Нет, он выпрыгнет, обязательно выпрыгнет из своей картонной люльки: лучше, пролетев голубую бездну, угодить в какую-нибудь печную трубу, чем достаться этим негодяям...

Негодяи меж тем, быстро собрав нитку от своего "колдуна", притягивают и наш четверик. Мы сразу чувствуем это: четверик больше не идет. Костя, сопя, кося, дергает, тянет...

И вдруг нитка пошла - легко, свободно. Все понятно: змей наш отцеплен, четверик оборван, и мы мотаем свободный, осиротевший конец его...

Это мы успеем - конец нитки уже во дворе, - но кто злодей?

Бросив недомотанный моток, мы бежим к забору и, стуча сандалиями, по гулким пыльным доскам взлетаем наверх. Ага!.. Трое ребят с одинаково круглыми, одинаково белесыми, как сваренные картофелины, головами бегут по Николо-Завальской к Хлебной площади... Мы грозим им кулаками и выкрикиваем обычное, извечное:

- Попадись теперь!..

Мы знаем их. Это братья Куроедовы. На Хлебной площади есть лавка с низкими, но широкими, тяжелыми дверьми, над которыми висит длинная вывеска: "Шорно-москательная и скобяная торговля А. А. Куроедова". Летом из лавки тянет приятным холодком и запахом олифы. Если заглянуть внутрь, в глубине лавки за кассой виднеется хозяин; иногда он выходит из полумрака и садится перед своим заведением на табурете. Тогда его можно разглядеть: голова, как и двери лавки, низкая, широкая к ушам; он чернобров, черноглаз, и когда, выскочив со двора, появляются белобрысые, картофельные ребята, то не веришь, что это куроедовские. Но вот в окне второго, тоже приземистого этажа выставляется белая, дородная, с льняными волосами женщина и скороговоркой кричит: "Вань-петь-гриш! Обедать! Да поживей, черти!" - тогда понятно, что Ванька, Петька и Гришка - их дети.