Битва за безмолвие. В поисках «византийства» - Дмитрий Борисович Тараторин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Казалось бы, соотношение сил было абсолютно беспрецедентным. Но воинов Креста это не остановило.
Вот как описывают битву «Хроники» Гильома де Пюилорана, Тулузского католического клирика:
«Король Арагонский стал готовиться к бою, хотя граф Тулузский, напротив, советовал остаться в лагере, чтобы осыпать стрелами и дротиками кавалерию осажденных, с тем, чтобы потом, ослабив их таким образом, вернее на них напасть и с большею легкостью изрубить или обратить в бегство, ибо они, за неимением съестных припасов, не могли оставаться в замке; но король не пожелал к нему прислушаться, приписав этот совет страху, и назвал графа трусом. И потому, выстроив свои войска в боевом порядке, он вступил в битву, и первый натиск был поручен графу де Фуа, за которым следовали каталонцы и множество солдат. С другой стороны, как мне известно от сеньора Раймонда, последнего графа Тулузского (который, в силу своей тогдашней неспособности сражаться из-за своего возраста, был препровожден верхом на коне, взятом под уздцы, на вершину холма, откуда мог наблюдать за сражением), выступил граф Симон со своими людьми, выстроенными в три отряда, согласно порядку и обычаю воинского искусства, как он его понимал, таким образом, что последние ряды, ускорив шаг, могли атаковать одновременно с первыми, и зная, наверное, что удар, нанесенный всеми вместе, приводит к победе; и они с первого же натиска так потеснили врага, что гнали его перед собой по равнине подобно тому, как ветер гонит пыль по земле, и бегущие старались как могли укрыться за последними рядами своего войска. Затем победители повернулись в ту сторону, где был король, чей стяг они различили, и устремились на него с такой яростью, что звон оружия и грохот битвы долетели по воздуху до места, где находился тот, от кого я услышал этот рассказ, так, как если бы лес рушился под ударами множества топоров. Там был убит король со множеством знатных арагонских сеньоров, которые полегли вокруг него. Остальные обратились в бегство, и многие во время этого были убиты. Сам граф Тулузский и граф де Фуа, равно как прочие, обязаны своим спасением лишь поспешному отступлению…»
Из других источников мы знаем, что решающую роль в сражении сыграла не столько непреклонная воля крестоносцев и их предводителя, сколько цепочка событий, которые тоже, впрочем, иначе чем Божьей волей объяснить трудно.
В критический момент боя, когда крестоносцы и арагонцы сошлись по всему фронту в жестокой рубке, французский рыцарь Бушар де Марли с небольшим отрядом внезапно нанес удар по левому флангу альбигойцев, чем посеял там панику. Король Педро лично бросился туда спасать положение.
Но дело в том, что два крестоносца Ален де Руси и Флоран де Вилль еще перед боем сговорились непременно найти и сразить короля. Тот же, в свою очередь, перед самым сражением поменялся доспехами с рыцарем Гомесом. На него и набросились два француза.
Увидев это и поняв, что ищут его, король бросился на помощь другу. Хронисты говорят, что накануне Педро провел бурную ночь и был не в форме. Вступив в схватку с крестоносцами, он внезапно выронил секиру и тут же Ален де Руси ударом в грудь сразил его наповал. Именно гибель короля и спровоцировала паническое бегство всего войска. Разгром был полным. Альбигойский союз потерял по разным источникам от 10 до 20 тыс. воинов. Крестоносцы – 150 рыцарей.
Именно эта битва и определила исход войны. И хотя сам Симон де Монфор позже был убит под стенами восставшей Тулузы, еретикам был нанесен смертельный удар. Борьба, начатая в Византии, завершилась в Лангедоке.
Но не закончилась борьба Монфоров. Младший сын и полный тезка победителя альбигойцев был столь же принципиален и несгибаем, как и его отец. Их род имел владения и в Англии. И именно там развернулась его битва уже не за Веру, но за Свободу. Он возглавил восстание баронов против тирании короля Генриха III. Тот тоже был, как говорится, сын своего отца – Иоанна Безземельного, который был вынужден подписать «Великую хартию вольностей». И вплоть до самой смерти потом стремился ее опротестовать с оружием в руках.
Генрих по молодости Хартию соблюдал, но постепенно все активнее стал эмансипироваться от «гражданского контроля». Вот тогда Симон де Монфор сотоварищи и заставили его подтвердить принципы этого документа в «Оксфордских провизиях». Какое-то время, когда разгромленный в битве король вместе с сыном пребывал в заключении, Монфор, почти как много позже Оливер Кромвель, был протектором Англии.
Как и последний, Симон имел крутой нрав, и часть баронов поддержала сбежавшего из заключения сына короля, принца Эдуарда. В решающей битве Монфор был разбит. Тело павшего предводителя повстанцев было разрублено на куски, которые в назидание разослали по городам Англии.
Но парламентскую систему, родившуюся в результате этих кровавых событий, упразднить было уже невозможно. Английская свобода начала обретать законодательную основу. И характерно, что апеллировали ее создатели к «добрым законам короля Эдуарда». Предпоследний англосаксонский король Эдуард Исповедник ассоциировался с исконной вольностью. В пропагандистских целях Генрих даже назвал своего сына Эдуардом и всячески демонстрировал свое почитание его святого тезки.
Обращаясь к саксонским древностям, мы действительно видим прообраз парламента Витигаемот, восходящий еще к древнегерманским воинским собраниям. Однако есть мнение, что источник был не единственный, что отчасти на формирование принципов парламентаризма повлияли церковные соборы. И здесь мы обнаруживаем удивительное – первым епископом Кентерберийским, созвавшим первый собор в Англии, был священник Феодор из Тарса, выходец из Империи ромеев. Так что Англиканская Церковь имеет весьма неожиданные корни. И кому-то покажется не менее странным, что дочь последнего саксонского короля стала русской княгиней…
Маньяк и Суровый
В Сиракузах, древней столице Сицилии, на набережной есть неплохо сохранившееся фортификационное сооружение – Кастелло Маниаче. Разумеется, первое, что приходит в голову – Замок «Синей бороды», Дракулы, или еще кого похуже. Однако крепость названа в честь византийского полководца Георгия Маниака (фамилия такая). Впрочем, и маньячные черты в нем тоже явно присутствовали.
Он вообще, по воспоминаниям современников, был какой-то аномальный. Историк и царедворец-интриган Михаил Пселл сообщает:
«Его рост достигал чуть ли не трех метров, и чтобы смотреть на него, людям приходилось закидывать головы, словно они глядели на вершину холма или высокую гору; его манеры не были мягкими или приятными, но напоминали о буре; его голос звучал как гром; а его руки, казалось, подходили для того, чтобы рушить стены или разбивать бронзовые двери. Он мог прыгать как лев, и его хмурый взгляд был ужасен. И все остальное в нем было
