Похождения Шипова, или Старинный водевиль - Булат Окуджава

— Я хороший человек, господин Шипов, — сказал он, — а хорошие люди на улице не валяются. — И захохотал. — Я все сделаю, только прикажите, но уж вы меня и жалейте, Михаил Иванович… Распоследнюю дворнягу и ту нет-нет, а косточкой наградят… — И снова захохотал, запрокидываясь, словно длинный лиловый нос был тяжел ему слишком.

— А ты из кого будешь, Амадеюшка? — спросил Шипов, любуясь на веселого компаньона. — Из цыган али из греков?

— Ну конечно из цыган, — сказал Гирос. — Впрочем, цз каких это цыган? Тьфу, черт… Из греков, из греков… Грек я, конечно.

— Нос у тебя нерусский и волос черный, — сказал Шипов, — вроде бы даже из итальянцев ты или из турков, прости господи…

— Ну конечно из итальянцев, — захохотал Гирос. — Какой я, к черту, грек!.. Я ведь говорю-говорю, а вы и ушки развесили.

«Ловкач, — подумал Шипов, — легкий человек. Пущай его смеется».

— Дозволь, я буду тебя Мишелем звать, а? — вдруг предложил Гирос.

— Мишелем? — поморщился Шипов. — Да как-то это вроде компрене… Все-таки ты помощник мой…

— Да нет, — захохотал Гирос, — господь с тобой! Конечно, не на людях… не бойся. Наедине… А на людях я буду тебя Михаилом Ивановичем звать или даже господином Шиповым… А знаешь, хочешь, я тебя буду сиятельством величать? Мне ведь ничего не стоит… Хочешь?

— Ну-ну, — засмеялся Шипов, — фер ла кур настоящий…

— Чудно, чудно! — обрадовался Гирос.

Затем потекла неторопливая беседа, изредка нарушаемая мощным хохотом Гироса. Они поговорили о том о сем, в частности и о графе Толстом.

— Знаешь, — сказал Гирос, — я ведь кое-что уже нащупал. Даже с графом столкнулся однажды, увидел его. Ну, я тебе скажу, ничего мужчина… Призовой рысак. Может дать по шее великолепно. Каждый день к Пуаре ходит гимнастикой занимается. В ресторане любит посидеть… или в нумера ему подают…

«Да, — подумал Шипов с тяжелым сердцем, — это ведь не карманника за руку схватить. Граф все-таки. С ним-то как?»

— Ну, и что ж ты надумал, Амадеюшка? — спросил Шипов.

— Поверь, ничего, — сказал Гирос. — Да я и не умею думать. — И захохотал. — Как, почему, куда, откуда — этого я просто не умею, не понимаю… Как скажешь, Мишель, так и сделаю… Ну, хочешь, в лакеи к нему наймусь? Мне ведь ничего не стоит… Хочешь?

Шипов задумался. Маленькое сомнение грозило перерасти в страх. Это уж с Михаилом Ивановичем случалось крайне редко. И теперь от одного сознания такой возможности становилось не по себе. Как же так — за графом следить да еще выявить возможный заговор?! Ведь это же не в подзорную трубу разглядывать человека откуда-нибудь с крыши. Да что подзорная труба? Надо ведь в душу влезть. Но душа — такой инструмент! А тем более графская. В нее всякого не пущают. Как же быть? Вообще с лакейством Гирос хорошо придумал, но, может, графу нужен лакей, а может, не нужен.

Это было почти как страдание. Однако мысль все-таки уже работала в нужном направлении, и можно было ожидать, что решение не замедлит явиться. Да, граф — это вам не карманник, его за руку не схватишь. По шалманам за ним не поохотишься, по ночлежкам тоже. А может, он и не политик вовсе?

Тут Шипов провел рукой по груди, прикоснулся к ассигнациям, и вздрогнул, и встрепенулся.

«Ой-ой, — подумал горестно, — улетят, улетят денежки, как гуси-лебеди, улетят. Все до одной».

А Гирос, словно разгадав тайные страдания Шилова, сказал:

— Мы его не упустим. Клянусь богом, не упустим. Ты только подтолкни меня, направь, науськай, а уж я, как легавая, по следу, по следу… — И захохотал. — Я ведь Шляхтину не раз служил. Он меня не зря тебе передал. Я пес лихой, Мишель.

Его бодрый тон, и хохот, и крупные белые зубы, как напоказ, немного успокоили Шилова. От сердца отлегло] Сразу различные фантазии завертелись. Жизнь снова показалась прекрасной.

— Ну ладно, — сказал он со вздохом. — Давай, пермете муа, мозговать. Может, у тебя чего выпить-закусить найдется?

— Что ты, голубчик! — вскричал Гирос сокрушенно. — Откуда? Я жду с упованием, когда ты со мной поделишься, ну хоть часть пустяковую мне дашь.

— Бес ты лохматый, Амадеюшка, — усмехнулся Шипов, — да я вить тоже не дурак… Что ж, ладно, опосля выпьем…

И они принялись вырабатывать свой нехитрый план. Гирос по нему отправлялся крутиться-вертеться возле гостиницы «Шевалье» и не спускать глаз с графа, а буде тот отправится куда, следовать неотступно и все запоминать. Если же представится случай познакомиться — великая удача. Сам же Михаил Иванович тотчас шел к хозяину и одному ему известными способами нанимался в нумерные.

— А денежки? — спросил Гирос.

— А денежки, — сказал Шипов, — ежели все сладится, вечерком, мон шер.

И они отправились.

Дойдя до гостиницы, они сделали вид, что не знакомы меж собою, и господин Гирос принялся прохаживаться по тротуару, с любопытством разглядывая мелькающие мимо кареты, возки и сани, а Михаил Иванович бодро взошел на крыльцо и скрылся за тяжелой дверью.

Но едва дверь гостиницы захлопнулась за ним, как его длинноволосый компаньон подумал: «А пусть он и работает, пусть, пусть…» — и торопливо засеменил мимо крыльца, завернул за угол и вошел в трактир Евдокимова.

Спустя несколько минут Шипов вышел, но Гироса нигде не было видно.

«Хват! — подумал Михаил Иванович с удовольствием, решив, что компаньон помчался по графскому следу, и засмеялся. — Вот пущай он и работает, пущай, пущай…»

Он крикнул извозчика, расселся повальяжнее, велел везти себя к Никитским воротам и поехал к Матрене.

Матрена жила в полуподвале в двух комнатках. Муж ее, сапожник, помер уже давно, оставив ее бездетной, и после некоторого времени слез и одиночества прибился к ней Шипов. Она зарабатывала стиркой, глажкой, вышиванием узоров и еще тем, что отменно пекла именинные пироги по заказу и этим славилась на всю округу. Была она все-таки еще молода, чудо как хороша, а главное — покорна, молчалива и добра. К ней иногда похаживали мужчины, особенно если Шипов исчезал надолго, но любила она одного Михаила Ивановича. Он это ценил и иногда одаривал ее ласкою или деньгами. И хотя, ежели говорить начистоту, Шилову больше нравились другие, помоложе да поблагородней, он Матрену уважал, был к ней привязан, дом ее всегда помнил, как всякий бродяга и бездомник теплую берлогу. Приехав к ней, он тотчас пересчитал деньги. Денег было целых тридцать рублей. Червонец он тут же вручил Матрене, пять рублей отложил Гиросу, а остальные спрятал поглубже.

Матрена его нежила, холила, поила, уложила спать, почистила ему мышиный сюртучок, сапоги, а когда он проснулся, снова усадила к столу и напоила чаем. Когда придет опять, она и не спрашивала: такой у них был молчаливый уговор.

А Шипов прихлебывал с блюдца и думал, что если у Гироса будет удача, то можно считать, что компаньон у него первостатейный и дело будет, а уж дело будет — денежки потекут, лишь бы не оплошать. Но оплошать он уже почти не боялся — верил в счастливую свою судьбу. Он допил чай, разморился, и ему снова захотелось вздремнуть, свернувшись калачиком под Матрениным платком, но любопытство пересилило, и они распрощались.

Гирос уже ждал его на самом углу Газетного и Тверской, как и было условлено. Вид у компаньона был довольный, но прежде чем начать рассказывать о своих приключениях, он попросил денег.

Шипов протянул ему злосчастные пять рублей. Амадей спрятал их и рассмеялся.

— Ну ты и хорош, Мишель! Ну просто хорош! Какую косточку мне швырнул!.. Пожалел, да? Я на одних извозчиков червонец извел…

Длинный лиловый нос Гироса покачивался с укором, но Шипов не дрогнул.

— Ну будя, — сказал он, — твое от тебя не уйдет. — И похлопал себя по груди. — Ты, аншанте, рассказывай…

И они медленно отправились по Тверской, уже подернутой сумерками.

Рассказ Амадея Гироса

Едва захлопнулась за тобой дверь, как подкатила карета с графом. Голова у меня закружилась от счастья, «Вот оно!» — подумал я, Граф в гостиницу заходить не стал, а просто передал швейцару какой-то пакет и махнул кучеру. Кони понесли. Я — на извозчика и следом.

— Пошел за каретой, не отставай!

Летим. Сначала по Газетному, потом на Большую Дмитровскую. Тут он начал прижимать. Так и есть — к Пуаре. Я проскочил мимо и встал тоже. Граф — в парадное, я — за ним… Ты бывал там? Нет?.. Ну, большой зал, голубчик, всякие предметы для гимнастики… Я ведь туда хаживал, я все это знаю. Большая удача, что граф гимнастику любит… И вот он переодевается. Я вхожу. Раскланиваемся. Ну, думаю, с чего же он начнет? Так и есть — подходит к перекладине. Берется. Руки налились. Ну чистый призовой рысак! Ты не представляешь себе, какие плечи, сколько силищи! Я медленно раздеваюсь, а сам гляжу, что будет. Он начинает подтягиваться — слабовато, пытается крутить — ни черта. Вижу, граф — новичок.