Соната призраков - Август Стриндберг

Фрекен. Земля – и над нею звезды! Как прекрасно! Но откуда вы это взяли, где вы это видели?

Студент. Дайте сообразить!… В глазах ваших! Итак – это прообраз мира… И Будда сидит, держа на коленях луковицу-землю, греет ее взглядом, чтоб она росла ввысь и обратилась в небо! Бедная земля станет небом! Вот чего ждет Будда!

Фрёкен. Я понимаю. Но у подснежника тоже цветок о шести лучах, как у лилии-гиацинта – не правда ли?

Студент. В самом деле! Значит, подснежники – падающие звезды.

Фрекен. И подснежник – снежная звезда… выросшая на снегу.

Студент. А Сириус, прекраснейшая и крупнейшая из звезд небесных, желтый, красный – это нарцисс с желто-красной чашечкой о шести белых лучах…

Фрекен. Случалось вам видеть, как цветет шарлот?

Студент. О, разумеется! Цветы его образуют шар, как небесный свод, усеянный белыми звездами…

Фрекен. Боже, как прекрасно! Чья это мысль?

Студент. Твоя!

Фрекен. Твоя.

Студент. Наша! Мы родили ее вместе, мы обручены…

Фрекен. Нет пока еще…

Студент. За чем же дело стало?

Фрекен. Надо подождать, испытать друг друга, потерпеть!

Студент. Хороше же! Испытай меня! {Пауза.) Скажи! Отчего твои родители сидят так тихо, не скажут ни слова?

Фрекен. Потому что им нечего друг другу сказать, потому что один не верит тому, что скажет другой. Отец это так объяснил: «К чему разговаривать, если мы уже не можем обмануть друг друга?»

Студент. Ужасно!

Фрекен. Вот кухарка идет… Посмотри, какая она громадная, жирная…

Студент. А чего ей тут нужно?

Фрекен. Ей нужно спросить меня насчет обеда, я же веду хозяйство с тех пор, как мама больна.

Студент. Что нам за дело до кухни?

Фрекен. Есть-то приходится. Посмотри на нее! Не могу ее видеть.

Студент. Да кто она такая, эта великанша?

Фрекен. Она из вампирского рода Хуммелей. Всех нас съедает…

Студент. Почему бы вам не выгнать ее?

Фрекен. Не уходит! Нам с ней не сладить, это нам наказание за наши грехи… Вы разве не видите, как мы чахнем, тощаем…

Студент. Вас не кормят?

Фрекен. Ох, нас закармливают множеством блюд, но в них никакого толку… Мясо она вываривает, нам дает одни жилы да воду, а бульон пьет сама; а если готовит жаркое, она выжаривает из него весь сок, съедает подливку; всё, до чего она ни коснется, превращаемся в какую-то бурду, она пьет кофе, а нам достаются опивки, она пьет вино и доливает бутылки водой…

Студент. Гнать ее надо!

Фрекен. Мы не можем!

Студент. Почему?

Фрекен. Сами не знаем! Она не уходит! Нам с ней не сладить, она из нас выпила все соки!

Студент. Можно, я ее выгоню?

Фрекен. Нет! Пусть все остается как есть! Вот она, появилась! Сейчас спросит, что приготовить на обед, я скажу – то-то и то-то; она будет спорить и все сделает по-своему.

Студент. Ну, и решала бы сама!

Фрекен. Не желает.

Студент. Странный дом. Околдованный дом!

Фрекен. Да! Но она повернулась, уходит. Это она вас увидела!

Кухарка (в дверях). Ничего подобного! (Скалит зубы.)

Студент. Вон отсюда!

Кухарка. А это уж мое дело! (Пауза.) Ладно-ладно, ухожу! (Исчезает.)

Фрёкен. Не теряйте присутствия духа! Упражняйтесь в терпении; она – не единственное наше испытание. Есть еще и горничная! За которой надо убирать!

Студент. Я тону! Хоры небесные! Песню!

Фрекен. Погодите!

Студент. Песню!

Фрекен. Терпение! Комната эта зовется комнатою испытаний. Тут красиво, но зато бездна неудобств…

Студент. Не верится. Впрочем, с неудобствами можно мириться. Красиво, да. Только несколько холодно. Отчего вы не топите?

Фрекен. Камин чадит.

Студент. А нельзя прочистить трубу?

Фрекен. Без толку!… Видите, письменный стол?

Студент. Неслыханной красоты!

Фрекен. Только он хромой; каждый день я вырезаю и подкладываю под ножку кусок пробки, а горничная, когда подметает, вынимает его, и мне приходится вырезать пробку заново. Ручка каждое утро вымазана в чернилах, чернильница тоже; каждый день, на восходе, я их должна за ней отмывать. (Пауза.) По-вашему, что противней всего на свете?

Студент. Считать белье! Ух!

Фрекен. И это достается мне! Ух!

Студент. А что еще?

Фрекен. Просыпаться ночью, вставать и накидывать на окно крючок… про который забыла горничная.

Студент. А еще?

Фрекен. Взбираться на стремянку и закреплять веревку от вьюшки, которую оборвала горничная.

Студент. Еще!

Фрекен. Подметать после нее, вытирать за ней пыль, разводить огонь в камине, она только дрова туда кладет. Закрывать вьюшку, перетирать посуду, накрывать на стол, откупоривать бутылки, открывать окна, проветривать, стелить свою постель, мыть графин с водой, когда он уже зазеленеет, покупать спички и мыло, их никогда у нас нет, протирать стекла и обрезать фитили, чтобы не коптили лампы, а чтоб они не гасли, когда у нас гости, мне приходится самой их наливать…

Студент. Песню!

Фрекен. Погодите! Сперва тяжкий труд, чтоб избавиться от житейской грязи.

Студент. Но ведь вы богаты. У вас две служанки!

Фрекен. Что толку! Хоть бы три! Жить так трудно, я порой так устаю… Подумайте, еще и детская!

Студент. Самая большая радость…

Фрекен. Но как дорого она обходится! Стоит ли жизнь таких трудов?

Студент. Ну, это смотря по тому, какой награды ждешь за свои труды… Я ни за чем бы не постоял, только бы получить вашу руку.

Фрекен. Молчите! Никогда я не буду вашей!

Студент. Почему?

Фрекен. И не спрашивайте.

Пауза.

Студент. Вы уронили в окно браслет…

Фрекен. Да, просто у меня рука похудела…

Пауза. Кухарка появляется в дверях с японской бутылкой.

Фрекен. Вот кто сожрет меня и нас всех!

Студент. А что это у нее в руках?

Фрекен. Это красящая жидкость, со знаками скорпиона на бутылке! Это соя, обращающая воду в бульон, заменяющая соус, в котором варят капусту, из которого делают черепаховый суп.

Студент. Вон отсюда!

Кухарка. Вы сосете соки из нас; а мы из вас; мы берем вашу кровь, а вам возвращаем воду – подкрашенную. Это краска! Ладно, я уйду, но только когда мне самой захочется! (Уходит.)

Студент. За что у Бенгтсона медаль?

Фрекен. За его великие заслуги.

Студент. И у него вовсе нет недостатков?

Фрекен. О! Недостатки у него тоже великие, но за них не дают медалей. (Оба смеются.)

Студент. В вашем доме такое множество тайн…

Фрекен. Как в каждом доме… Господь с ними, с нашими тайнами…

Пауза.

Студент. Вы любите откровенность?

Фрекен. Пожалуй, но до известного предела.

Студент. Порой на меня находит безумное желание высказать все, все; но я знаю – мир бы рухнул, если б мы были до конца откровенны. (Пауза.) На днях я был в церкви… на отпевании… как торжественно и прекрасно!

Фрекен. Это когда отпевали директора Хуммеля?

Студент. Да, моего мнимого благодетеля! У изголовья гроба стоял друг усопшего, пожилой человек, и он же потом первый шел за гробом; пастор особенно тронул меня достоинством жестов и проникновенностью речи. Я плакал, все мы плакали. Потом мы отправились в трактир… И там я узнал, что тот пожилой друг усопшего пылал страстью к его сыну…

Фрекен смотрит на него пристально, не понимая.

Усопший же брал взаймы у поклонника своего сына. (Пауза.) А через день арестовали пастора – он ограбил церковную кассу! Прелестно!

Фрекен. Ух!

Пауза.

Студент. Знаете, что я про вас думаю?

Фрекен. Нет, не говорите, не то я умру!

Студент. Нет, я скажу, не то я умру!

Фрекен. Это в больнице люди говорят все, что думают…

Студент. Совершенно верно! Отец мой кончил сумасшедшим домом…

Фрекен. Он был болен!

Студент. Нет, он был здоров. Только он был сумасшедший! Вот как-то раз это и обнаружилось, и при следующих обстоятельствах… Как у всех у нас, были у него знакомые, которых он для краткости именовал друзьями; разумеется, кучка ничтожеств, то есть самых обычных представителей рода человеческого. Но надо же ему было с кем-то водить знакомство, он не выносил одиночества. Мы ведь не говорим людям, что мы про них думаем, вот и он тоже ничего им не говорил. Он видел их лживость, понимал их коварство… но он был человек умный и воспитанный и обходился с ними учтиво. А как-то раз у него собралось много гостей; дело было вечером, он устал за день работы, и вдобавок ему приходилось напрягаться – то сдерживаться и молчать, то молоть всякий вздор с гостями…

Фрекен пугается.

Ну и вот, вдруг он просит внимания за столом, берет стакан, собирается говорить тост… И тут отпустили тормоза, и он в длинной речи разделалприсутствующих по очереди, всех до единого, объяснил им, как все они лживы. А потом, усталый, сел прямо на стол и послал их всех к чертям!

Фрекен. Ух!

Студент. Я был при этом, и я никогда не забуду, что тут началось!… Мать с отцом стали ссориться, гости бросились за дверь… и отца отвезли в сумасшедший дом, и там он умер! (Пауза.) Долгое молчание – как застойная вода. Она гниет. Вот так и у вас в доме. Тут тоже пахнет гнилью! А я-то решил, что здесь рай, когда увидел однажды, как вы выходили на улицу! Было воскресное утро, я стоял и смотрел; я видел полковника, и вовсе он был не полковник; у меня был благородный покровитель, и он оказался разбойником, и ему пришлось удавиться; я видел мумию – никакую не мумию, я видел деву… кстати, куда делось целомудрие? Где красота? В природе ли, в душе ли моей, когда все в праздничном уборе! Где честь и вера? В сказках и детских спектаклях! Где человек, верный своему слову? В моей фантазии! Вот цветы ваши отравили меня и сам я сделался ядовит! Я просил руки вашей, мы мечтали, играли и пели, и тут вошла кухарка… Sursum corda! [4] Попытайся же опять извлечь пурпур и пламя из золотой своей арфы… попытайся же, я прошу, я на коленях тебя молю… Ладно же, я сам! (Берет арфу, но струны не звучат.) Она нема, глуха! Подумать только – прекраснейшие цветы – и так ядовиты, самые ядовитые на свете! Проклятье на всем живом, проклята вся жизнь… Отчего не согласились вы стать моей невестой? Оттого что вы больны и всегда были больны… вот, вот, кухонный вампир уже сосет из меня соки, это Ламия [5], сосущая детскую кровь, кухня губит детей, если их не успела выпотрошить спальня… одни яды губят зренье, другие яды открывают нам глаза. И вот с ними-то в крови я рожден, и не могу называть безобразное красивым, дурное – добрым, не могу! Иисус Христос сошел во ад, сошествие во ад было его сошествие на землю, землю безумцев, преступников и трупов; и глупцы умертвили его, когда он хотел их спасти, а разбойника отпустили, разбойников всегда любят! Горе нам! Спаси нас, Спаситель Мира, мы гибнем!