Вселенский стриптиз - Ольга Степнова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И что там потеря какой-то квартиры на Арбате по сравнению с крахом такой любви!
Дина судорожно всхлипнула и залилась новым потоком слез.
– Как бросил?! Норка… может, он в командировку уехал?! В длительную?!
– Ага, в командировку, – усмехнулась Нора. – В другую жизнь. Пришел вчера вечером и сказал, что наши отношения себя изжили. Что они износились, как старое пальто. Что мода изменилась, мир изменился, а мы все носим старую детскую кольчужку, из которой давно уже выросли… Мы не должны жениться, потому что давно стали просто добрыми друзьями и почти родственниками, потому что он встретил, наконец, человека, с которым почти теряет сознание от страсти и ощущения чего-то неизведанного, нового и прекрасного…
– Что, так и сказал?.. – поразилась Дина напыщенному тексту, которым страдали, как правило, только молодые даровитые литераторы, которых она мучительно редактировала.
– Да, примерно так.
– И… кто этот человек, с которым Тарасов собирается идти к новому и прекрасному?
– Не знаю, – отрешенно сказала Нора, по-прежнему изучая за окном далекую точку. – Но Ленка из отдела фантастики несколько раз видела Тарасова в обществе дочки нашего генерального. Дочке девятнадцать лет, она страшна, как атомная война, и смотрит на Тарасова, как кошка на пятнадцатипроцентную сметану.
Ленка из отдела фантастики слыла большой сплетницей, но, как правило, все ее сплетни соответствовали действительности.
– Этого не может быть, – прошептала Дина. – Это так низко, так пошло, что такого просто не может быть!!!
– Может, – вздохнула Нора и, наконец, перевела взгляд с невидимой точки на Дину. – Еще как может! Но самое смешное, Динка, не в том, что Тарасов променял меня на богатенькую дочку влиятельного папаши, а в том… что я… – Губы у Норы поплыли, лицо поехало, из глаз полились слезы.
– Что ты?.. – шепотом спросила Дина, не представляя, что может быть страшнее измены Тарасова.
– Я беременна. И буду рожать. Вот такой сериал. Так что, ты говоришь, там у тебя с квартирой? Какой-то хмырь поселился вместе с тобой?!
– Поселился… Нор, а ты… точно беременная? То есть точно собираешься рожать? В смысле, может быть, срок такой, что еще не поздно…
– Дин, мне уже двадцать девять лет, я вменяемый человек, и в отличие от Тарасова мне не надо обрабатывать дочку генерального директора нашего издательства, чтобы сделать карьеру. Я намерена рожать, потому что… по-прежнему очень люблю Леху Тарасова и хочу ребенка только от него. Так что, ты говоришь, в милиции завели уголовное дело?!
– Завели. А Тарасову ты сказала?! – заорала Дина и, вскочив, шпилькой пробуравила дырку в нескольких страницах молодого даровитого автора. – Сказала, что ты беременная?!
– Нет, не сказала. – Нора вытерла слезы и улыбнулась. – И тебе не советую ему ничего говорить. Я не хочу, чтобы Тарасов знал, что у меня будет ребенок. Я даже с работы уволюсь, чтобы никто не видел меня беременной. Родители у меня небедные, прокормят какое-то время. И не вздумай меня жалеть! Все нормально, все хорошо, я приняла обдуманное решение и не изменю его. И хватит об этом! Не хочу больше разговоров на эту тему. Так что, говоришь, парень, претендующий на твою жилплощадь, не очень-то симпатичный?!
– Да черт с ним, с претендующим! Если честно, я всегда смотрю ему в переносицу, поэтому понятия не имею, симпатичный он или нет. Скорее всего, урод. Нора, но как же так?! Как же ты уволишься?! Как же Тарасову ничего не скажешь?! – Дина начала собирать рукопись с пола, но листы вылетали у нее из рук, планировали и падали, укоризненно смотря в потолок даровитыми строками.
– Все! – Нора вытерла слезы, грохнула по столу кулаком и стала помогать собирать Дине рукопись. – Не смей говорить больше об этом! Ни о моей беременности, ни о Тарасове! Я рассказала тебе все, как лучшей подруге, чтобы ты знала истинную причину моего увольнения. Слушай, пойдем в буфет, там коньяк есть. Вмажем по пятьдесят грамм, глядишь, и твои, и мои проблемы покажутся ерундовыми!
– Тебе ж нельзя! Ты ж того… ну, о чем говорить нельзя! И потом… в буфете можно запросто встретить этого… ну, о котором упоминать запрещается.
– Точно! – Нора хлопнула себя по лбу и засмеялась. – Тогда по чайку вдарим, подруга?
– Вдарим, – захохотала Дина и включила электрический чайник. Из своего стола она достала чашки, сахар, коробку конфет и пачку печенья.
Через минуту они гоняли чай, подстелив рукопись под чайник и чашки.
– Динка, а как зовут твоего мучителя?
– Понятия не имею. Он показывал мне свое свидетельство о собственности на квартиру, но у меня в глазах потемнело от злости, и я ничего не увидела, кроме фамилии Левин. Если честно, мне глубоко плевать, как его зовут.
– Как же ты к нему обращаешься?
– Я стараюсь к нему не обращаться. Но если приспичит, зову: «Эй!»
– Очень интеллигентно! – захохотала Нора. – Динка, ты когда о нем говоришь, у тебя глаза сверкают, зубы клацают, кулаки сжимаются – любо-дорого посмотреть! А ведь когда ты жила со своим Алексеевым, ты была похожа на замороженную треску.
– Норка, Алексеев – это тоже запрещенная тема, договорились?!
– Договорились. Боюсь, нам скоро не о чем будет говорить.
Они захохотали, одновременно пролив на рукопись сладкий чай.
– А если серьезно, нужно твоему Змею Горынычу показать, что это он у тебя в гостях, а не ты у него, – подмигнула Нора красивым голубым глазом.
– Как?!
– Давай устроим кутеж.
– Кутеж?! Мы?! Я – замороженная треска после развода, и ты – брошенная, беременная… ой, извини, и ты – которой нельзя пить, курить и волноваться?!
– Ну, моя беременность пока незаметна, и я еще долгое время могу себе много чего позволить – петь и плясать, например!
– Петь и плясать?! Наверное, я тоже это смогу… Ты думаешь, если мы громко споем и разнузданно спляшем, Горыныч почувствует себя неуютно? – спросила с сомнением Дина.
– Думаю, да, – также неуверенно ответила Нора. – А еще можно разврат учинить, стриптизеров на дом вызвать.
– Ты ж беременная, ой, извини! – ужаснулась Дина.
– Я говорю стриптизеров, а не жиголо!
– Ох, не знаю я таких тонкостей! Голый мужик, он и в Африке голый мужик. И раздевается он всегда с одной целью…
– Ты своих авторов повнимательнее читай. – Нора постучала ногтем по мокрой рукописи. – У них, как правило, все такие тонкости подробно описаны.
– Тошно, ох, тошно, мне иногда их читать, – вздохнула Дина, промакивая продырявленной, мокрой страницей накрашенные губы. – Особенно молодых и даровитых. Но идея со стриптизерами и кутежом мне нравится! Очень нравится!
– Вот на Восьмое марта разврат и назначим! И вот еще что… – Нора убрала со стола чашки, небрежно смахнула крошки и села в кресло, скрестив вызывающе длинные ноги. – Ты отпуск возьми недельки на две. Чтобы Змей хорошенько прочувствовал твое настойчивое присутствие в спорной квартире. А то он слишком хорошо устроился! Ты на работе сутками пропадаешь, а он балконы стеклит!
– У меня Пруткин! – Дина сгребла со стола листы и потрясла ими в воздухе. – Вот, детектив, блин! Тут пятнадцать авторских, читать – не перечитать. Я его давным-давно сдать должна, какой, к черту, отпуск!
– Пруткина я пристрою Егоровой. – Нора отобрала у Дины многострадальную рукопись и постучала ею о стол, сбивая в аккуратную стопку. – Пруткина отдаем Егоровой, ты отправляешься в отпуск, я увольняюсь, и мы готовимся к празднованию международного дня еврейских блудниц!
– Какого дня? – не поняла Дина.
– Ты же знаешь, что в нашем издательстве Восьмое марта за праздник не признается и является рабочим днем! А почему?
– Почему?
– Да потому что генеральный объявил Розу Люксембург и Клару Цеткин великими еврейскими блудницами! Он не желает праздновать еврейские праздники.
– А сам-то он кто? – фыркнула Дина. – С фамилией Альхимович!
– А то ты не знаешь! – захохотала Нора. – Белорус он! Бе-ло-рус!
Они расхохотались до слез, потому что о болезненности еврейского вопроса у генерального в издательстве ходили легенды.
Дина вдруг поняла, что больше всего на свете хочет в отпуск.
– Суэртэ![2] – весело сказала она и протянула Норе ладонь.
– Суэртэ! – подмигнула ей Нора и звонко ударила по ладони рукой.
Левин вынырнул из воды и, отфыркиваясь, поплыл к борту бассейна.
– Да, брат, отяжелел ты на своем туманном Альбионе! – крикнул с берега поджарый, загорелый, сложенный как бог Клим Титов. – Ты что, в спортзал все эти годы вообще не ходил?!
– Я работал, – буркнул Левин, выбираясь на борт и пытаясь справиться с жестокой одышкой. – Я пахал! Мне не до залов было. Сорок часов в неделю, плюс дополнительные занятия.
– Плюс дополнительные занятия! – передразнил его Клим и ткнул пальцем в живот. – Плюс двадцать лишних килограммов. Вес какой?
– Нормальный, – огрызнулся Левин и попытался улизнуть в душевую.
