Ведьма полесская - Виталий Кулик

Прохорка подолгу сидел возле любимого деда. Ему было очень жалко его, было непривычно и дико видеть всегда бодрого деда угасающим и безмолвным. Мальчишка по-настоящему боялся остаться без такого заботливого опекуна.

Однажды дед Чигирь пришёл в себя; сознание старика прояснилось, и он слабеющей рукой протянул Прошке свой необыкновенный нательный крестик.

— Возьми… Не расставайся… с ним. Он будет оберегать…

Совсем ослабшая рука упала, и еле слышный голос деда замолк навсегда. У Прошки на ладони остался странный крестик деда Чигиря, которым старик очень дорожил и о котором никогда ничего не рассказывал.

Как-то раз, недели через две после похорон деда, Гришак заметил у Прошки крестик. Он долго держал его на ладони, предавшись, судя по всему, каким-то давним воспоминаниям. А затем, уединившись с Прошкой, он и приоткрыл тайну необычного крестика.

— Твой покойный дед, Прошка, лишь однажды разоткровенничался об этом крестике, — тихо говорил Гришак. — Это было давно, тебя тогда и в помине не было. Да где там в помине! Я сам тогда ещё только портками зад прикрыл. Ну, взрослеть, значит, начал. Вот тогда-то в ночном он и поведал мне историю об этом крестике…

Давно это было… Хранцуз тогда на Москву пёр, поспешал безмерно. К нам-то сюда в глухомань да болота они, можно сказать, и не заявлялись. Не до нас им было. Ну, а кали их назад погнали, вот тут-то и полешукам пришлось поволноваться да вилы с топорами в руках подержать. Оголодали сильно хранцузы, забирались в самые дальние и глухие хутора, выискивая, чем бы похарчеваться. А кто ж просто так хлеб свой отдаст? Да ещё и чужеземному супостату! Вот и случались иногда стычки с отрядами хранцузов, отбиравших у мужика всё, что на глаза попадалось: зерно, скотину, муку, теплую одежду — ничего не оставляли. И выхода иного как биться насмерть ни у кого не оставалось. Или с голоду подыхать, или в схватке голову сложить — всё один конец! Ну так если уж и суждено голову сложить, так не грех за собой и одного-двух ворогов прихватить. Отчаянно отбивали мужики своё добро. Хотя, по правде сказать, и на тот раз наши места большей частью бог миловал. Как-то стороной такая напасть прошла, но деду твоему всё же пришлось раз свидеться с чужеземцами…

Зимой дело было. Дед твой в ту пору нечасто в лесу бывал, потому как холода стояли крепкие. Но однажды его вдруг словно на верёвке потянуло в лес. Ну… глянуть всё ж надобно как там, да что там в его обходах творится. Вот он и наткнулся в тот день на израненного и обессиленного человека… вернее, на троих. Только двое кончились уже: холод и голод взяли свою дань. Ну а третий живой ещё был. Шибко отощавшим и измождённым оказался незнакомец, уж и говорить не мог. И чего их нелёгкая занесла аж в наши края — одному богу вестимо! Наверное, от погони уходили… тут уж надо переть, не разбирая пути. Вот и сбились в горячке с него…

По одёжке-то дед и признал в них хранцузов. Сначала добить хотел живого, но потом словно какая-то сила отвела его руку. А дальше и вовсе дед странно себя повёл. Схоронил раненого в лесном курене, утеплил, как мог, пристанище то хилое да огонь жаркий развёл. Одёжками тёплыми укутывал несчастного, травами отпаивал, еду приносил…

Дед одному лишь мне потом всё рассказал. Сильно диву давался, что это на него тогда нашло… Лишь потом только, спустя некоторое время он догадался в чём причина. Ну а тогда не до размышлений деду было. В общем, хоть и был тот человек ворогом, да сжалился дед твой над немощным, а потом вроде бы даже как и привязался к тому хранцузу. Перепало ему добре… Другой человек в таких передрягах вряд ли выжил бы, а тот выкарабкался.

Толмачём оказался хранцузик, по-нашему непогано швердекал. Акрыял он, да и в свои края засобирался, а деду за помощь оставил этот вот крестик. «На, — говорит он ему, — за доброту твою награду прими. Это самое дорогое, что есть у меня. Непростой это крестик. Более двух веков ему будет, и силу чудодейственную он имеет. Кто праведно им владеет, оберегать будет того, а кто украдёт иль силой отымет этот крестик — на несчастья себя обречёт! Мне-то давно уж, наверное, суждено было умереть, да, видимо, этот крестик отводил все время такую беду… Мне не жалко крестика. Доброму человеку дарю… Ну, а я… Устал я. Как даст Бог, так пусть и будет», — с этими вот словами и отдал тогда хранцуз крестик. Дед понимал, конечно, что для хранцуза эта штуковина очень дорога и не хотел принимать такой дар. Да уж очень настойчив был чужеземец… Говорил, что обиду дед причинит ему отказом…

Хотя и был хранцузик тот супостатом, а вот душа и сердце у него были добрые, благородных кровей даже быть может. Эх, нашим бы людям задушевности такой… Вот такие, брат, дела… — с грустью закончил говорить Гришак, держа в руках подарок спасённого дедом Чигирём француза. Затем, протянув крестик Прошке, он уже более бодро добавил:

— Так вот и появился этот крестик у деда твоего…

Держа на ладони диковинный крестик, Прошка задумчиво смотрел на него, а потом вдруг спросил:

— А что с хранцузом тем сталось?

Гришак на мгновение задумался и как-то неуверенно ответил:

— Окреп и ушёл… К себе додому ушёл.

Не сказал тогда батька маленькому сыну, что француз тот и до соседнего повета[9] не успел дойти, как его поймали. Хоть и был в одёжках дедовских, да всё равно распознали в нём француза. Поймали да без всякого разбирательства до смерти и забили… Озлобленные мужики забили. Всё припомнили чужаку, все свои беды и несчастья выместили на нём, как будто он один был причиной всему этому. Никто не вступился тогда за несчастного. Не было уже с ним и его крестика в тот роковой час…

Такой вот странный крестик оказался в руках Прохорки, и вступал мальчишка тогда в отроческий возраст.

Впоследствии советы и наука деда Чигиря, а может, и этот крестик-оберег не раз помогали Прохору во многих затруднительных моментах в его ещё только начинающейся самостоятельной жизни. И он был премного благодарен деду за его подарок и наставления.

Глава 3

В окнах господского дома мерцал свет зажженных свечей. Пан Войховский и его гости ожидали возвращения Прохора не позже обедни и уже начали сильно беспокоиться, не стряслось ли чего в лесу.

Но вот на псарне радостно залаяли собаки, узнавшие Прохора и учуявшие волнующие запахи леса и пороха. В доме тоже заметно оживились.

— Ну, наконец-то! Мои гончие Чигирей ни с кем не спутают, — с облегчением вздохнул Егор Спиридонович.

— Вероятно, заблудился ваш хвалёный следопыт. Хорошо, что хоть к ночи обернулся, — с сарказмом заметил пан Хилькевич.