Красное небо - Павел Мисько

"Карл Шпайтель! - узнал я его. - Так это он, оказывается, денщиком у офицера!.. А смотри ты, как покрикивает..."

Шпайтель подвинул к краю кузова один бидон, потом второй.

- Спиритус! Га-га-га... - заржали солдаты, подхватывая бидоны и принюхиваясь. Они прищелкивали языками, что-то предлагали Шпайтелю. Тот сначала улыбался, а потом цыкнул на них и стал сыпать словами, как из пулемета. Солдаты примолкли и быстро забегали с вещами от машины к веранде.

И вдруг я отшатнулся, не поверил своим глазам. Из комнат за сценой вышла, держа перед собой тазик грязной воды, Таня. Отнесла тазик в сторонку, прополоскала и выжала красными от холода руками тряпку, выплеснула черную воду. Возвращаясь в комнаты, успела улыбнуться и что-то сказать Шпайтелю. Меня она словно и не заметила.

"Вот это да... Только тебя здесь и не хватало!" - задрожало все у меня внутри.

Я видел, что уже и компания Гляка-младшего работает на немцев: таскает в зал охапками напиленные и наколотые дрова. Филька дымит сигареткой заработал, поганец...

Вскоре вернулся грузовик. В кузове на огромной копне соломы лежали, задрав ноги, немцы. Один из них пиликал на губной гармошке. Из клуба вышел офицер, что-то скомандовал. Гармошка умолкла, шурша, полетела наземь солома. Запахло пылью и мышами...

Подъехала легковая машина, видимо, та, что промчалась впереди колонны к школе. Офицер подскочил к ней, взял правой рукой под козырек, а левой открыл дверцу. Из автомобиля, однако, никто не вышел. Показалось только плечо с блестящим, витым погоном и багровая, в две складки, шея. Не вылезая из машины, "шея" что-то сказала офицеру.

Тот еще раз козырнул: "Яволь, гер оберст!"

Дверца захлопнулась, машина уехала.

- Есть срочное задание... - вдруг услышал я над ухом шепот Степы. Я даже не заметил, когда он подошел вместе с Петрусем. - Есть задание... повторил Степа, почти не разжимая губ. - Нужно подсчитать, сколько здесь немцев будет на постое, какое у них оружие... Мы возле школы вертелись прогоняют...

Я плохо слушал Степу, я опять видел только Таню. Она выбежала на веранду и начала вытряхивать какие-то половики и коврик с красными оленями. В это время компаньоны Фильки переключились с дров на солому, набрали в охапки и потащили в клуб... И только тогда дошел до меня смысл сказанного Степой. Я тоже набрал соломы и понес ее вслед за ними. За мной Степа и Петрусь...

- О, гут, гут! - одобрительно покрикивали немцы.

Потом Рудяк пригнал еще две подводы с соломой. Привезли ее отец Петруся и Савка Прокурат. Во дворе сразу стало тесно и шумно. Мы не дожидались, пока солому свалят на снег, выдергивали с возов и таскали, таскали...

По углам большущего зала стояли кирпичные четырехгранные печки. Через раскрытые дверки видно было, как бушует в печках пламя. У стен в один ряд стояли скамейки. На них - один возле другого - карабины, автоматы, ручные пулеметы. Было оружие и на сцене. Мы сваливали солому вдоль этих скамеек, оставляя посреди зала проход метра на два, и все считали. Оружия было много. Пока хотя бы на глазок сосчитали, вдосталь наглотались пыли. Что-то около ста штук получилось.

Гляк привел с лопатами и метлами двух женщин - убрать веранду, подмести во дворе.

- Пан староста! Пан староста! - ходил вслед за Рудяком Савка Прокурат. - Вы ж не забудьте, что я давал солому. Хай немцы уменьшат мне налог... А? Пан староста!

- Да-да-да... - отмахивался от него Рудяк.

Отец Петруся ничего не клянчил. Согнувшись, засунув руки в рукава кожуха, он смотрел на все печальными глазами и вздыхал...

Опять выбежала Таня. Взяла у одной женщины из рук метлу, сама чисто вымела площадочку перед дверью, ступеньки, отдала метлу, отряхнув руки. Все!

- Ай, Та-анья, Та-анья!.. - восхищенно тянул Шпайтель.

Он вынул из кармана плоский прозрачный пакетик, надорвал угол и выковырнул из него две конфетки-монпансье.

- Данке шен! - чуть не присела Таня.

Больше я не мог выдержать такого пресмыкательства. Плюнул и пошел от клуба. Противно было до тошноты.

Петрусь увязался за мной.

- Ну и ну... Это ж надо так, а? Ты видел, Петрусь, что вытворяет эта "немка"?

- Видел... Поймать бы ее где-нибудь - и темную, как Глячку... Дать-дать, чтоб... - просипел Петрусь.

- Чтоб десятому заказала... - договорил я.

- Эй, обождите!

Нас догонял Степа.

Мы остановились, нахохлившись, как воробьи на морозе.

- Ну - сколько? У меня получилось тридцать автоматов, сорок пять карабинов.

Мы молчали. Нам совсем не хотелось разговаривать с нашим командиром. И как это я вдруг забыл о его поведении и полез в клуб считать оружие? А что, если он выдаст нас немцам?

Мы стояли и молчали. Мы пронизывали Степу презрительными взглядами.

Степа почувствовал себя неловко.

- Вы что?.. Вы это... приходите завтра к школе.

Я сжал зубы и отвернулся. Петрусь старательно вытирал рукавом нос и тоже молчал.

- Хлопцы, что с вами? - смотрел то на меня, то на Петруся Степа.

И тогда меня прорвало:

- А ты не знаешь - что? Думаешь, не видим, как ты снюхался с этой гродненской обезьяной? Может, у вас любовь? Хи-хи...

- Замолчи! - Степа потряс кулаком возле моего носа.

- Замолчи?! Мы еще проверим, предатель... Мы спросим у Сергея, сколько ты ему патронов передал, а сколько для немцев припрятал!

- Ых!.. - двинул мне Степа кулаком по носу и побежал в деревню. Было слышно, как он выкрикивал на бегу: - Вот дурачье, а? Свет не видал таких дураков... Правду Таня говорила: молоко еще на губах не обсохло!

Не пошел я назавтра в школу.

И не потому, что Степа расквасил мне нос и не хотелось больше выполнять его поручения. Была другая причина...

Уложив на санки мешки для жита, ячменя и картофеля, мы ездили с мамой по домам, собирали плату за овец. За голову - два кило зерна или три картошки. Семьдесят три овцы были в моем стаде. Можете себе представить, сколько я заработал. Это придавало мне гордости.

Но как тяжело и стыдно было собирать те килограммы!

Почти все отдавали беспрекословно. Но были и такие, что забывали уговор, готовы были недовесить, десятки раз пересыпали туда-сюда, чтоб и зернышка лишнего не передать. А Савка Прокурат даже картофелину перерезал пополам. Не преминул он вспомнить и о потраве. Мама схватила мешок и выбежала прочь.

- Горький это хлеб, сынок... А каково на душе у тех, кто вынужден побираться?

IV

Через день я все-таки пришел к школе. И не узнал ее. Мне показалось, что деревянное здание, выстроенное буквой "П", стало совсем серым, прижалось к земле.

Над крылечками развевались на ветру флаги, на каждом - черная свастика в белом круге. А я помню, как висели над крылечками красные полотнища с белыми, написанными разведенным зубным порошком буквами - "Добро пожаловать!". Тогда крылечки сверкали яркой желтизной - так надраивала их бабка Настуся песком. Теперь же намерзло столько грязи, что можно было и ноги поломать.

Вровень с первым крыльцом был пристроен низкий сарай с плоской крышей. Туда часто забегали немцы, выходили, никого не стесняясь, подтягивали штаны, застегивались. А я все никак не мог понять, что это выстроено и для чего...

- Уборная!.. - объяснил мне Петрусь. - Х-гы... Я нашел в коридорчике жестянку с вишневой краской - не всю вымазали. Подкараулил, когда никого не было, заскочил туда - и краской на барьер, на барьер!.. А они голыми садились! Вот было хохоту и крику! Ругались: "Донный ветер! Донный ветер!"

Петрусек, Петрусек... Он хотел утешить меня своим рассказом. А стало так горько и больно, что хоть криком кричи... Хуже и не придумаешь, чтобы так опоганить школу!

В середине буквы "П", как раз на бугорке, где каждой весной делали пятиконечную клумбу-звезду, дымились две кухни на колесах. Горел и костерок с подвешенным над ним небольшим котлом. Валялись поленья, картофельные очистки, щепки, какие-то недоломанные ящики...

Возле кухонь, повязав вместо фартука наволочку с черневшими на ней немецкими буквами, вертелась Таня. Она угодничала перед поваром: то лезла драить котел, то носила воду, чистила лук. Три раза на день в сопровождении Гляка женщины приносили по два ведра очищенной картошки - немцы брали дань поочередно с каждой хаты - и Таня перемывала эту картошку. Неподалеку от костра, у чурбака равномерно взмахивал топором... Степа! Тут же суетились мальчишки из компании Фильки, хватали дрова и таскали в школу.

- Смотри... - дернул меня за рукав Петрусек и показал в ту сторону, где должен был стоять дровяной сарай. Вместо сарая лежала груда бревен. - День и ночь топят печки... Некоторые уже потрескались... Хочешь посмотреть?

Немцы уже не прогоняли детей от школы. Дров надо было много, пусть работают!

Посмотреть, что делается внутри, очень хотелось, и мы с Петрусем тоже взяли по охапке дров. Пускали только через вход с правого крыла. Когда-то здесь были квартиры директора и завуча. Теперь сразу у входа стоял часовой. Мы пошли по коридору влево - мимо небольшого зала, мимо учительской, мимо класса, в котором искали книги. На повороте - кабинет физики и химии...